Сегодня боцману, видимо, тоже не сиделось на месте. Не успели мы с Петей основательно поругаться, как на палубе появился боцман.
— Ну-ка подойдите ко мне, — поманил он Шыпу пальцем. — Это что у вас за брюки такие?..
Боцман у нас маленький и весь какой-то шарообразный: лицо круглое, плечи тоже круглые, ноги колесом. Когда он «разносит», то имеет привычку смотреть не на виновника, а на кого-нибудь другого.
— Флот позорить!.. Когда же это вы успели переодеться? В строю, помнится, вы были в других брюках…
Петя глупо улыбается. Боцман переводит взгляд на меня, и я чувствую себя так, словно это я виноват, что Петя нарушил форму.
— Значит, по-прежнему идете на поводу у стиляг!.. — продолжает между тем боцман. — И как вам не стыдно, товарищ Шыпа… Позорите отличный катер.
Петя продолжает улыбаться. Есть же такая деревянная, ничего не выражающая улыбка! Мне опять становится жаль Петю.
— Эти брюки сейчас же сдать мне, — после некоторого молчания говорит боцман, — а в увольнение сегодня вы не пойдете.
«Эх, Петя, Петя… — думаю я. — Сам ты инфузория».
Я вспоминаю прибытие Пети на катер. В тот день я делал приборку в офицерском коридоре. Вдруг по трапу скатился боцман и постучал в каюту командира. Из-за неплотно прикрытой двери донеслись голоса.
— Товарищ командир, похоже, что у нас исправительный батальон!.. — возмущенно заговорил боцман.
Я затаил дыхание.
— Что случилось? — глухо спросил командир.
— Всех разгильдяев к нам списывают. Теперь вот Шыпу прислали… Уже на палубе сидит, с вещами. Имеет три опоздания с берега, два нарушения формы одежды.
Последовала длинная пауза.
Я представил себе нашего старшего лейтенанта. Должно быть, он раздумывал. Мне часто приходится видеть, как раздумывает командир. Особенно в море, над картой. Подойдет, возьмет измеритель, что-то прикинет на карте и раздумывает. То кусает себе губы, то так и сяк двигает бровями или какой-нибудь мотивчик выводит. А потом внезапно выпрямится, шлепнет ладонью по столу и скажет: «Так!..» И лицо его в этот миг приобретает какое-то светлое, одухотворенное выражение.
В этот раз я тоже расслышал шлепок ладонью:
— Так!.. Веди его, боцман, сюда…
Я, конечно, постарался испариться из офицерского коридора. На палубе увидел Шыпу. Он стоял, склонившись над бортом, и что-то внимательно рассматривал в воде. Потом он это делал довольно часто.
Ночью, после дежурства, просыпаюсь от громких голосов. Смотрю на часы: половина первого. Ребята почему-то не спят. Костлявый Федя Спичкин сидит на койке, свесив волосатые ноги. Почти впритык с моей — койка Пети Шыпы. Он тоже не спит. Несколько человек расположились за столом.
— Итак, ребята, Петру Шыпе предлагаю вынести общественное порицание, — говорит Федя Спичкин.
— Мало, — бросают из-за стола (по голосу узнаю Митю Ершова, моториста). — Выговор ему влепить на комсомольском собрании.
Поднимается шум.
Петя вдруг садится на койке.
— Ребята!.. — Он умоляюще прикладывает обе руки к груди. — Ребята! Я не хотел вас подводить…
— Брюки зачем переделал?
— Я не переделывал, я купил…
— Это на какие денежки ты купил? — ехидно сощурился Митя Ершов.
— Мне мама прислала, — тихо говорит Петя.
Стало слышно, как за бортом хлюпает вода. Мама!.. Почему-то всегда при этом слове я вспоминаю руки моей мамы. Шершавые, с бугорками вен, с утра и до ночи снующие, с утра и до ночи в работе, утирающие мне слезы тыльной стороной или дающие подзатыльники. Когда вернусь со службы, я обязательно поцелую эти руки. Трудно было моей матери работать в колхозе и поднимать на ноги троих ребят…
— И тебе не совестно было принимать деньги от матери? — укоризненно говорит тот же Митя Ершов.
Петя пожимает плечами:
— Я писал ей… Она все равно присылает.
— А ты пробовал отсылать деньги обратно?
— Нет.
— Как же! — Митя опять сделался ехидным. — Денежки плывут в руки, а их отсылать!
— Ладно, — машет рукой Федя Спичкин. — Давайте спать. Завтра продолжим.
— Ребята, а как же с увольнением? — испуганно спрашивает Петя. — Мне непременно надо пойти в четверг, а боцман может не пустить.
— Что так приспичило? — интересуется Федя Спичкин.
— Девушка у меня… Положили в больницу с аппендицитом. Навестить бы…
Федя Спичкин задумчиво чешет узкую спину.
— Ну как, ребята?..
— Надо походатайствовать, — говорю я. — Человек в беде.
— Ладно, — говорит Федя. — Решение этого вопроса беру на себя. А сейчас — спать.
Включают ночной свет, разбредаются по койкам. Петя долго не может уснуть — ворочается, кряхтит. Я тоже не сплю. Кто-то уже храпит, будто его душат. Меня волнует — что за девушка у Пети.
— Петя, — шепчу я. — А девушка у тебя хорошая?
— Очень… — отзывается Петя.
— Любовь у вас, да?
— Представляешь… — Петя поворачивается ко мне лицом. — Я никогда не думал, что со мной такое случится. Сходили раз в кинотеатр, потом встречались на танцах, и вот, понравилась… Студентка педагогического. Знаешь, такая веселая, быстрая… Возле нее и самому хочется быть как-то лучше…
Затем Петя без всякого перехода начинает рассказывать о себе. Отца у него нет: пришел с фронта сильно израненный, контуженный и вскоре умер. Мать — учительница. Братьев и сестер нет. Матери кажется, что он бедствует тут, поэтому и деньги высылает. Эх, если бы не эта служба! Как хорошо было раньше — что хочешь, то и делаешь! А тут боцман житья не дает, говорит: «Вы, Шыпа, неорганизованный человек». Вот и с брюками… Разве он хотел подводить ребят? Нет. Просто Гале нравится, если он аккуратно одет. Он хотел, как лучше. Но черт с ними, с этими брюками: нельзя так нельзя. Галю жалко — увезли ее в больницу прямо с лекции…
Петя вздыхает. Я молчу. Внезапно он спрашивает:
— А ты любишь кого-нибудь?..
— Да, — отвечаю, немного помедлив. — Море люблю.
Петя поднимает голову.
— Море?..
— Да, море! — торжественно повторяю я и чувствую, что действительно люблю море. Пусть!.. Пусть у меня нет девушки, как у Пети, но зато у меня шум волн, крики чаек… Мне очень хорошо в море.
Петя вдруг говорит:
— А ты знаешь, что в море есть золото. Чистейшее золото. Из двух миллионов тонн воды можно добыть сто граммов золота…
— Чепуха!
— Чепуха?.. — Петя приподнимается на локтях. — А об этом тебе известно, что рыбы разговаривают между собой?
— Как?..
— А вот так — разговаривают, и всё. Ну не так разговаривают, как мы с тобой, а по-своему. Скат, например, посылает электрические сигналы, у него есть батареи для этого, дельфины свистят, морские петухи храпят, а ставрида и морской конек хрюкают… А сколько еще нераскрытых тайн моря?
Я все больше удивляюсь. Петя вдруг открывается мне с другой, неизвестной до сих пор стороны. Видно, Петя тоже любит море, только по-своему.
— Когда закончу службу, — мечтательно говорит Петя, — обязательно пойду учиться в рыбный институт…
Меня приходят будить на вахту. Я соскакиваю с койки, потом, прыгая то на одной, то на другой ноге, надеваю штаны. Петя смотрит на меня грустными немигающими глазами. Волна теплых чувств захлестывает меня.
— Ты, Петя, спи, не переживай. Все будет хорошо. Отпустят тебя к Гале.
И Петю действительно отпускают. В четверг он стоит в строю увольняющихся — розовый, счастливый. Боцман прокатывается вдоль строя, останавливается возле Пети. Окидывает его зорким глазом, говорит, глядя куда-то вбок:
— Напоминаю, товарищ Шыпа, о достойном поведении на берегу.
— Есть! — сочным тенорком отвечает Петя.
Я издали приветливо машу ему рукой. Мне хочется, чтобы у Пети было все благополучно. Мне вообще хочется всем счастья, полноты жизни. Я не могу ни на кого сердиться, если он настоящий человек. А Петя представляется мне настоящим человеком.
Начиная с двадцати трех часов наш кубрик напоминает базар. Ребята возвращаются из увольнения, переодеваются. Смех, шутки. Вдруг кто-то спрашивает:
— А где Шыпа?..
Веселый галдеж утихает. Я смотрю на часы: без четверти двенадцать, а Пети нет. Потом через открытый люк доносится бой часов кремлевской башни. Это из динамика на причале. Шыпы все нет. Ребята молча лежат на койках, делают вид, будто спят.
— Может, случилось какое несчастье? — вслух размышляю я.
Мне никто не отвечает.
Тихо клацают дверные задрайки, кто-то входит в кубрик. Боцман! Я слежу за ним из-под полуприкрытых век. В синем свете ночной лампочки его лицо кажется мертвенно-бледным. Вот он остановился возле моей койки, поправляет одеяло. На меня веет крепким запахом табака. Слышу: боцман переходит в угол, где спит Федя Спичкин. Долетает шепот:
— Почему с ним никто не пошел? Это ваше упущение, Спичкин.
— А зачем ему сопровождающий? Надо, чтобы человек почувствовал, что ему доверяют. Потом, он шел к своей девушке, делегация тут ни к чему.
Боцман после некоторого молчания произносит:
— И все же мы где-то недоработали… Командир за это не похвалит.
— Когда я был у командира, он сказал, чтобы ни в коем случае из Шыпы не делали события.
Боцман вздыхает:
— Так-то оно так, а все же…
Минуту они молчат, потом боцман говорит:
— Ладно, спите… — И осторожно удаляется из кубрика.
А в пятнадцать минут первого через люк сваливается Шыпа. Он тяжело дышит. Кто-то включает свет, и головы ребят, как по команде, поворачиваются к нему. Чтобы спрятать глаза, Шыпа начинает стягивать фланелевку. Никто не произносит ни слова.
Наконец Федя Спичкин спрашивает:
— Как здоровье твоей девушки, Петя?
— Поправляется, — нехотя роняет Шыпа.
Федя спускает с койки волосатые ноги. В глазах у него начинают плясать веселые искорки.
— А мы тебя ждали к утру…
— Я бежал… — быстро говорит Петя и поднимает голову.
— Ты опоздал, — спокойно говорит Федя, и веселые искорки сразу исчезают. — Ты подвел своих товарищей.
Петя делает глотательное движение.