[490]. Воспитанницы же Повивального института при Московском императорском воспитательном доме в начале XIX века, помимо «повивальнаго искуства», занимались «упражнениями в Немецком языку»[491], который, очевидно, был нужен им для овладения профессиональными навыками как «в теории», так и на «практике»[492]. Последняя была представлена «практическими упражнениями в родильном Гошпитале», состоявшими «в повивальной практике по дежурству»[493] и в «упражнении в рукоосязании»[494]. Сочетавшаяся с практической теоретическая часть занятий в виде «слушания лекций»[495] дополнялась «упражнениями воспитанниц на фантоме»[496]. Обучение в Повивальном институте было организовано «полугодичными курсами», завершавшимися «Экзаменом из Повивальнаго Искуства и из немецкаго языка»[497]. Например, «первый полугодичный курс» 1804 года длился с 8 января по 1 июля[498], причем с 6 по 30 июня для подготовки будущих акушерок использовался новый наглядный метод преподавания «на фантоме»[499] – специальной модели женщины, сконструированной «отцом русского акушерства» Н. М. Амбодиком-Максимовичем (1744–1812). Директором Повивального института был статский советник Вильгельм Рихтер, преподавательский коллектив составляли «Гн старший професор Танненберг», «Гн младший професор Венсович» и «Гн Репетитор Штаб: Лекарь Клоус»[500]. Особое внимание уделялось «примерному благоповедению», «дарованьям и прилежности»[501] воспитанниц, обучавшихся родовспоможению.
В отличие от крестьянской традиции, повитухи помогали дворянкам как при первых, так и при повторных родах, что также свидетельствует об отводимой «благородным» роженицам пассивной роли в процессе родовой деятельности даже при наличии репродуктивного опыта. Непредвиденное отсутствие акушерки при первых родах могло иметь особенно тяжелые последствия. По крайней мере, в сознании роженицы трудность родов напрямую связывалась с неполучением своевременной акушерской помощи: «Роды были очень тяжелы, без повивальной бабки (она приехала только на другой день)»[502]. Повитух воспринимали в качестве своеобразных носительниц репродуктивной «грамотности», однако «просвещать» они могли, в случае долгого отсутствия в браке детей, только женщин, а не обоих супругов: «…она объявила, что Императрица чрезвычайно гнѣвается на насъ, отчего у насъ нѣтъ дѣтей и желаетъ знать, кто изъ насъ обоихъ виноватъ в этомъ, и что по этому она пришлетъ ко мнѣ повивальную бабушку, а къ нему доктора»[503].
Отсутствие компетентной врачебной помощи беременной при инфекционном заболевании, в частности кори, приводило к трудным родам и к трагическим последствиям для ребенка. Графиня В. Н. Головина (1766–1819) вспоминала:
Двадцати лет у меня были ужасные роды. На восьмом месяце беременности я захворала сильнейшей корью и была на краю могилы. Это случилось во время путешествия Императрицы в Крым. Часть докторов была с Ее Величеством, другие были в Гатчине во дворце, в котором Великий Князь Павел проводил часть лета. У молодых Великих Князей и Великих Княгинь не было кори, и поэтому доктора не могли приехать ко мне. Мне остался полковой хирург; он запустил болезнь; с ребенком, находившемся во мне, начались судороги; я терпела жестокие мучения. Граф Строганов, который был очень привязан ко мне, отправился к Великой Княгине, чтобы вызвать в ней участие к моему тяжелому положению. Она послала мне сначала доктора, потом акушера. Мои страдания были так сильны, что пришлось дать мне опиуму, чтобы усыпить меня на двенадцать часов. Когда я пробудилась от искусственного сна, у меня не было сил для разрешения от бремени; пришлось прибегнуть к инструментам. Я мужественно перенесла эту мучительную операцию; мой муж стоял близ меня, едва дыша, и я боялась, что он может упасть в обморок. Ребенок умер через двадцать четыре часа, но я узнала об этом по истечении трех недель. Я была при смерти, но постоянно спрашивала его, и мне отвечали, что волнение, которое я испытаю при виде его, очень ухудшит мое положение[504].
Случай Головиной свидетельствует, что при слабости родовой деятельности использовались головные акушерские щипцы, сконструированные английским хирургом П. Чемберленом – старшим (1560–1631) в 1598 году и сохранявшиеся в тайне четырьмя поколениями врачей семьи Чемберленов вплоть до середины XVIII века[505] – времени их усовершенствования и введения в практику. В России применение акушерских щипцов связано с именем «Господина повивальнаго искуства доктора Амбодика»[506], который как бы в ответ на мысль М. В. Ломоносова, писавшего еще в 1761 году о целесообразности сочинения «наставления», обобщающего в том числе и «добрые приемы российских повивальных искусных бабок», особенно «долговременным искусством дело знающих»[507], составил первое оригинальное русское руководство по акушерству «Искусство повивания, или Наука о бабичьем деле» (Ч. 1–5. СПб., 1784–1786)[508]. Мемуаристке операция наложения щипцов и извлечения живого плода запомнилась как «мучительная» по причине того, что в 1786 году, когда она ей подверглась, необходимая в данном случае местная анестезия еще не делалась. В то же время оперативная помощь, оказанная при родоразрешении, способствовала спасению ее жизни, притом что жизнь ребенка вследствие перенесенной в утробе матери инфекции сохранить не удалось. Тем не менее состояние родильницы было осложнено послеродовым септическим заболеванием.
Первые роды графини В. Н. Головиной симптоматичны как показатель тогдашнего уровня организации родовспоможения. Очевидно, что возможности, в том числе оперативные, придворной медицины в области акушерства сильно отличались от ресурсов провинциального врачевания, при том что в дворянскую усадьбу врача или акушера нужно было приглашать из города. Иногда занятость на других родах или время, затрачиваемое на дорогу, становились причиной несвоевременно оказанной роженице помощи (даже если не принимать в расчет меру ее компетентности), что приводило к трагическим последствиям для нее и для ребенка. Участие же в родовспоможении крестьянских «бабушек», как свидетельствует пример княгини М. Н. Волконской, также не всегда бывало эффективным, в том числе из‐за межсословных и межкультурных барьеров, разделявших представительниц разных социальных страт.
Одним из акушерских приемов, способствовавших усилению схваток и стимуляции родовой деятельности, считалось кровопускание. Однако, по словам Н. А. Дуровой, и эта процедура носила для роженицы принудительный характер:
…приближалось время, и муки, предшествовавшие моему рождению, удивили матушку самым неприятным образом… Надобно было позвать акушера, который нашел нужным пустить кровь; мать моя чрезвычайно испугалась этого, но делать нечего, должно было покориться необходимости. Кровь пустили, и вскоре после этого явилась на свет я…[509]
Важно заметить, что в XVIII веке кровопускание трактовалось вообще как «едва ли не самое универсальное средство лечения» ввиду расхожих представлений «о необходимости возбуждать эвакуаторные (выделительные) функции организма»[510].
Помимо вышеупомянутых родов в дорожной карете экстремальные роды вынужденно могли происходить и на театре боевых действий «в кругу воинов» (П. Б. Раткова[511]), и даже в застенке (Д. Н. Салтыкова[512], П. Ю. Гагарина[513]). Так, мемуаристка Е. Я. Березина описала первые роды своей матери П. Б. Ратковой, урожденной Улановой, последовавшей за мужем в военный поход, и необычные обстоятельства собственного рождения в конце XVIII века:
…началось сражение и приступ к городу Вильно. Мать мою начинает мучить; тут родитель мой открывает тайну полковнику Дмитрию Андреевичу Закревскому. Тот был удивлен… Но кто не подаст из христиан страждущему руку помощи! Мать моя в кругу воинов производит меня на свет в 1794 году, июня 9 числа, в ту самую минуту, когда взят город Вильно. Унтер-офицер омыл меня в ключе, вблизи находящемся, маиор Кокушкин жертвует жилет, отец мой снимает подтяжки; спеленав меня таким образом, отправили матушку со мною в вагенбург…[514]
Осуществляя первое купание новорожденной, «унтер-офицер» выполнял одну из прерогатив повитухи, а для первого пеленания в силу сложившихся обстоятельств использовалась одежда противоположного пола. Однако мемуаристка не развивает мысль о том, сказалась ли такая инверсия на ее биографии, несмотря на то, что вообще иррациональные объяснения ей не чужды. Отчасти, возможно, потому, что в центре ее повествования стояла судьба матери, а не ее собственная.
Таким образом, в женской автодокументальной традиции зафиксирована типология родов, среди которых различались первые, повторные, легкие, трудные, оперативные, экстремальные. К этому можно добавить дифференциацию родов на домашние и госпитальные.