[537]. Вместе с тем романтическая любовь становилась поводом для более быстрой реабилитации. Княгиня Е. Р. Дашкова после родов, хотя «была слишком слаба, чтобы встать», настолько активно обменивалась любовными («самыми нежными») записками с заболевшим «обожаемым мужем», находившимся в соседней комнате, что у ее свекрови возникли опасения относительно состояния ее здоровья[538]. Письма европейских женщин фиксируют аналогичный романтический «энтузиазм», правда, во внебрачных отношениях: «Я тебе уже писала на бумаге, в которой были волосы твоей дочери, и в письме в день моего разрешения от бремени»[539]. Однако написание письма во время схваток, а тем более сразу после родов, давалось женщинам с большим трудом: «Письмо твое написано среди мук, – я это вижу; ты прибавила только слово, только одно слово после события. И как трепетно оно написано! Неровные буквы истерзали мне сердце!»[540] Некоторые российские дворянки, наоборот, долго не могли вернуться к ведению семейной переписки из‐за послеродовых осложнений, связанных со зрением:
В последнем письме вы спрашивали, скоро ли родит Ольга? 8/20 октября она разрешилась сыном Львом благополучно: не пишет сама к вам потому, что глаза у нее еще очень слабы[541].
В то время не проводилось предродовое обследование зрения, измерение давления глазного дна будущей роженицы и, следовательно, не прогнозировались возможные негативные последствия родов для глаз женщины.
Довольно часто роды заканчивались осложнениями, причины которых диагностировались иногда странным образом, что, очевидно, соответствовало уровню развития медицины того времени. А. О. Смирнова-Россет писала в своих «Воспоминаниях»:
После вторых моих родов, сопровождавшихся ужасающим кровотечением, доктора послали меня на воды, и знаменитый Horn, который специально лечил нервные болезни, сказал мне, что все происходит от атонии печени. Я совершенно потеряла сон, но очень много ела. Меня мучили ужасные idées fixes[542].
Связь между родами, нервными заболеваниями и атонией печени, которую легко улавливал такой специалист, как доктор Хорн, не представляется столь уж очевидной при современной интерпретации. Вместе с тем ясно, что физиологические осложнения послеродового периода сопровождались у Смирновой-Россет явной послеродовой депрессией, медицинской трактовки феномена которой в то время еще не существовало.
Последствием третьих родов в 1763 году княгини Е. Р. Дашковой стало то, что она «почувствовала сильные внутренние боли и судороги в руке и ноге», от которых «поправлялась… долго и очень медленно»[543]. Разразившаяся в следующем году «самая ужасная катастрофа», когда она «узнала о смерти… мужа»[544], усугубила ее подорванное родами здоровье, «несмотря на… двадцатилетний возраст»[545]:
Я была в состоянии истинно достойном сожаления. Левая нога и рука, уже пораженные после родов, совершенно отказались служить и висели, как колодки. Мне приготовили постель, привели детей, но я пятнадцать дней находилась между жизнью и смертью[546].
О длительном восстановлении после трудных родов и осложнении в виде рожистого воспаления сообщала княгиня М. Н. Волконская. Интересно, что способ лечения этого заболевания заимствовался дворянкой из народной традиции и был предложен и реализован крестьянкой:
Я объявила матери, что уезжаю в Петербург, где уже находился мой отец. На следующее утро все было готово к отъезду; когда пришлось вставать, я вдруг почувствовала сильную боль в ноге. Посылаю за женщиной, которая тогда (во время родов. – А. Б.) так усердно молилась за меня Богу; она объявляет, что это рожа, обвертывает мне ногу в красное сукно с мелом, и я пускаюсь в путь со своей доброй сестрой и ребенком, которого по дороге оставляю у графини Браницкой, тетки моего отца: у нее были хорошие врачи; она жила богатой и влиятельной помещицей. ‹…› Я была еще очень больна и чрезвычайно слаба. Я выпросила разрешение навестить мужа в крепости. Государь, который пользовался всяким случаем, чтобы высказать свое великодушие (в вопросах второстепенных), и которому было известно слабое состояние моего здоровья, приказал, чтобы меня сопровождал врач, боясь для меня всякого потрясения[547].
Распространенным явлением в то время была женская смертность при родах или вскоре после них. Причем это касалось женщин разного статуса и социальных возможностей: от провинциальных дворянок до царственных особ[548]. В случае последних трудно предположить отсутствие своевременной квалифицированной акушерской помощи. Следовательно, сам уровень этой помощи оставался все еще недостаточным для жизнеобеспечения женщин. В имеющихся источниках в большинстве случаев не обсуждался отдельно вопрос о том, успешны ли были роды и выжил ли ребенок. Вероятнее всего, смерть наступала еще в процессе родовой деятельности, и ребенка, как и роженицу, спасти не представлялось возможным. При этом наиболее уязвимыми были первородящие, совсем молодые женщины. Княгиня Екатерина Андреевна Щербатова, урожденная Вяземская[549] (1789–1810), умерла от родов на следующий год после замужества (1809)[550], великая княгиня Александра Николаевна[551] (1825–1844) также умерла на следующий год (1843) после замужества от преждевременных родов[552], А. И. Трувеллер, урожденная Вульф (Нетти) (1799–1835), умерла от родов через полтора года после замужества[553]. В письме, датированном 22 марта 1836 года, Анна Ивановна Мацкевичева сообщала дочери Аграфене Васильевне Кафтыревой о смерти двух ее племянниц, дочерей сестры Анны Васильевны Редзиковой, Александры и Анны, получивших в недавнем прошлом институтское образование: «…[Анна Васильевна и ее муж Алексей Тимофеевич] лишились… дочь Александру воспитывавшую в Московском Институте она пробывши за мужем 7мь лет умерла родами и… дочь которая была в Смольном монастыре… Анна умерла тоже родами на 1и недели Великого Поста»[554]. В отношении последней дочери А. Т. Редзиков уточнял, что она «не более как год была замужем, нещастно родила, мертваго ребенка; и спустя три недели и сама оставила сей суетный свет»[555]. В ряде случаев, когда мы обнаруживаем в имущественных документах сравнительно недавно выданных замуж дворянок сведения об их смерти, «вписывающейся» в интергенетический интервал, есть основания предположить, что причиной преждевременной кончины могли стать неудачные роды. Княжна Наталья Петровна Черкасская была «сговорена» замуж за Степана Степановича Загряжского 10 мая 1760 года, родила в браке сына Петра, а уже 12 марта 1766 г., в его «малолетство», умерла[556]. Женская смертность в послеродовой период[557] также по-прежнему оставалась высокой по причине осложнений послеродовыми септическими заболеваниями.
Многодетность и ее влияние на физическое и духовное здоровье женщины. С одной стороны, можно предположить, что многократные частые беременности способствовали тому, что женский организм быстро «изнашивался». С другой – и в наше время известны редкие случаи, когда многодетные матери сохраняют моложавость и не ощущают негативных последствий родов для здоровья. Об этом же упоминал в XIX веке и П. А. Вяземский:
Несмотря на совершение своих двадцати женских подвигов, княгиня была и в старости, и до конца своего бодра и крепка, роста высокого, держала себя прямо, и не помню, чтобы она бывала больна. Таковы бывали у нас старосветские помещичьи сложения. Почва не изнурялась и не оскудевала от плодовитой растительности[558].
Распространенная медицинская точка зрения на последствия родов для женского организма состоит в том, что они по-разному сказываются на нем в зависимости от его исходного состояния: могут способствовать оздоровлению и омоложению, активной мобилизации всех его ресурсов, а могут, напротив, спровоцировать развитие заболеваний, особенно хронических, и дать непосильную нагрузку на все органы и системы. Естественно, применительно к XVIII – середине XIX века следует исключить фактор негативного влияния экологии и целого сонма заболеваний, «благоприобретенных» в связи с развитием индустриальной и постиндустриальной цивилизаций.
Тем не менее уже во второй половине XVIII века российским ученым мужам, таким как М. В. Ломоносов, было известно, что «женщины скорее старятся, нежели мужчины, а особливо от частой беременности»[559]. Это наблюдение, высказанное в отношении крестьянок, очевидно, отражало некие общеантропологические, то есть распространявшиеся и на женщин иного социального происхождения, суждения того времени. Характерно, что расхожее представление о женской физиологии выражалось клише «частая беременность», во-первых, априори атрибутируемой всем женщинам, во-вторых, воспринимаемой как безусловно повторяющееся состояние. В первой половине XIX века и женщины