Вместо корсетов и лифов, плотно сжимавших женское тело, беременным в конце XIX века рекомендовалось носить новинку европейской швейной промышленности – «бюстен-галтеры» («бюстодержатели»), «лифчики», или, как они именовались в провинциальных газетах, «грудодержатели»[796]. До эпохи их повсеместного употребления бюстгальтеры изначально рекомендовали носить беременным и кормящим женщинам «для поддержания молочных желез» и «чтобы не испортить красоты бюста». Лифчики первоначально рассматривались как часть корсета, «без костей», на плечиках[797]. Врачи также настойчиво рекомендовали женщинам в положении носить «свободный лифчик», который, в отличие от «грудодержателей», был длинным, вплоть до талии. Он состоял из двух клиновидных кусков ткани и надевался поверх белья. Он также был предназначен для поддержания груди. Эта идея, предложенная фактически врачами, была коммерциализирована. В 1889 году на Всемирной выставке в Париже француженка Эрмини Кадоль представила конструкцию для женской груди («корсетные чашечки»), которая вошла в обиход под названием бюстгальтер и имела ошеломительный успех у женщин. Запатентовано это изделие было в США Мэри Джекобс в 1914 году.
С особым трепетом представительницы обеспеченных слоев населения, «сознательные матери», относились к сохранению упругости кожи, предотвращению растяжек и профилактике отвисания живота. С этими вопросами женщины все чаще обращались к врачам, преимущественно в частные клиники[798]. Врачи прописывали различные мази, но всё большую популярность приобретали специальные приспособления.
В конце XIX века дамы стали использовать прообразы современных бандажей – «набрюшники». В медицинской литературе иногда их называли «поясом Юноны», «широким брюшным поясом». Первоначально «набрюшники» привозили и выписывали из‐за границы. Врачи обосновывали преимущества различных типов бандажей, среди которых особой популярностью пользовался американский бандаж, презентованный в России доктором В. А. Добронравовым на заседании Хирургического общества в Москве в 1876 году[799]. Однако с ростом спроса на бандажи стали появляться и отечественные изделия. В частности, Маркус Закс, помимо того что выпускал корсеты, в 1887 году основал Санкт-Петербургскую бандажную фабрику. Реклама его «набрюшников» размещалась на страницах как столичной, так и провинциальной прессы[800]. Самые изысканные «набрюшники» были доступны даже провинциалкам, которые могли заказать понравившийся экземпляр, выписав его по почте.
Ввиду дефицита и высокой цены бандажи часто передавали из одной семьи в другую, их перешивали, чинили. По примеру покупных бандажей нередко шили на заказ новые. Княжна С. Волконская писала родственнице: «Я там просила прислать старый бандаж княгини. Е. В. Грюнберг сказала, что если ей дадут старый, то она сделает новый так, что не нужно будет примерять»[801]. Далеко не всем по карману было приобретение новейших текстильных изобретений, поэтому бандажи нередко изготовлялись из доступного в каждом хозяйстве материала. В частности, бандаж мог быть изготовлен из бинтов, а также вязаной материи: «Если стенки брюшной полости очень растягиваются, то следует носить легкие бинты, пояса из кути или из вязаной материи; бинты эти полезно носить последние два месяца. Поясов с костями следует избегать», – отмечалось в специальной литературе[802]. Е. Н. Половцова на последнем месяце беременности сообщала, что часто бинтовала низ живота для его поддержания[803]. Практичными и безопасными считались вязаные бандажи, «брюшные пояса» из бумазеи. Самый простой способ самостоятельного изготовления «пояса» предполагал следующие действия: взять кусок бумазеи (широкий спереди и узкий сзади), вырезать полукругом по форме живота и сшить его с двух сторон. Однако акушеры критиковали самодельные бандажи («круглые подвязки»), считая, что они из‐за неправильных форм и материалов затрудняют кровообращение, и советовали добавлять «боковые ластики, идущие от чулок к краю бандажа»[804].
«Набрюшники» рекомендовалось носить уже с шестого месяца беременности, в особенности если речь шла о многорожавших женщинах. Для предотвращения растяжек («напряженности кожи на животе») аристократки прибегали к обмыванию кожи горячей водой, натиранию ее маслом или вазелином, раствором буры, миндальным маслом, смесью одеколона, глицерина и воды[805].
Новым фактом супружеской жизни интеллигентных семей явилось возникновение живого интереса со стороны будущих отцов к периоду беременности своих жен. Супружеская пара Половцовых на всем протяжении беременности Екатерины Николаевны по инициативе мужа вела дневниковые записи, где фиксировала свое физическое и эмоциональное состояние, количество сна, характер пищи, сопутствующие беременность мысли[806]. В собственных записях Анатолий Викторович Половцов отмечал особую важность интеллектуального совершенствования беременной женщины, считая, что этот факт непременно благоприятно скажется на умственном развитии ребенка. «Идейность» супругов выражалась в совместном чтении медицинской и педагогической литературы, в строжайшем соблюдении всех рекомендаций врачей. Примером нового типа взаимоотношений между супругом и беременной женой были и Федор Михайлович и Анна Григорьевна Достоевские. Анна Григорьевна отмечала трепетное отношение супруга к ее беременности, сравнивая его с заботой матери:
С чувством живейшей благодарности вспоминаю, как чутко и бережно относился Федор Михайлович к моему болезненному состоянию, как он меня берег и обо мне заботился, на каждом шагу предостерегая от вредных для меня быстрых движений, которым я, по неопытности, не придавала должного значения. Самая любящая мать не сумела бы так охранять меня, как делал это мой дорогой муж[807].
«Сознательное материнство», «сознательные матери» (conscious motherhood, moral mother) – словосочетания, впервые употребленные зарубежными учеными относительно европейских матерей конца XVIII века[808]. По их мнению, новая идеология «сознательного материнства» была связана с развитием капитализма. Ее носителями стали буржуазные слои общества. На смену «безразличным матерям» приходила «новая мать», смысл жизни которой сосредотачивался вокруг рождения и самостоятельного воспитания детей. Зарубежные исследователи полагают, что идеология «сознательного материнства» была связана с устойчивостью патриархата, который в условиях капиталистического развития приобретал новые формы – жесткое разделение сфер на условно мужские (служба, карьера, публичная активность) и женские (семья, дети, домашний быт). Новая идеология материнства была призвана ограничить вновь появлявшиеся горизонты публичной деятельности городских женщин сознательным уходом за детьми, воспитанием и образованием.
Зарубежные специалисты полагали, что среди российских матерей теория «сознательного материнства» не имела распространения и в их жизни на протяжении всего XIX века забота о детях занимала незначительное место[809]. Однако изучение автодокументальной литературы и источников медицинского характера доказывает, что в России также наблюдался переход от «безразличного» материнства к «сознательному» в интеллигентных семьях, семьях горожан с той лишь разницей, что он происходил на 50–70 лет позже, чем в Европе, в связи с общеэкономической отсталостью, запоздалыми либеральными реформами, неразвитостью научной медицины.
Идеология «сознательного материнства» неминуемо оказывала существенное влияние на отношение россиянок к деторождению. Формирование материнского культа, популяризация «сознательного материнства», рост числа детоцентристских семей, распространение популярной медицинской литературы, в которой авторы пропагандировали новое отношение интеллигентных женщин не только к уходу за младенцем, но и к собственной беременности, неминуемо оказывали влияние на традиционные практики проведения беременности и подготовки к родам. «Сознание своих материнских обязанностей относительно своего ребенка должно проявляться у матери не только со времени появления на свет маленького существа, но гораздо ранее; мать должна оказывать своему развивающемуся зародышу наибольшее попечение»[810], – отмечалось в популярном дамском издании.
Если в крестьянской среде повседневная жизнь беременной регулировалась исключительно моральными нормами, основанными на религиозных представлениях, народных приметах и суевериях, языческих верованиях[811], то с развитием медицинского знания, утверждением концептов «идеального материнства», новые экспертные системы (в лице прежде всего врачей) стали регулировать поведение и образ жизни беременной. Происходила медикализация повседневной жизни беременной.
С распространением концепции «осознанного материнства» горожанки стали уделять значительное внимание подготовке к будущим родам и материнству. В начале XX века в научно-популярной литературе появлялось все больше работ на тему гигиены беременных. Именитые авторы доходчиво излагали читательницам, во что одеваться, как питаться, как двигаться, к чему готовиться, что покупать, чем увлекаться во время беременности. Рекомендации авторов, безусловно, были рассчитаны на женщин из высших слоев общества, так как представительницы других социальных групп не имели ни физических, ни интеллектуальных, ни финансовых ресурсов к исполнению предписанной роли «сознательной матери». Автор классического учебника по акушерству Н. И. Побединский отмечал, что