На страницах эгодокументов представлены эмоциональные переживания женщин в положении, позволяющие репрезентировать психологический портрет будущей роженицы. Женские переживания беременности воплощали разнообразную и зачастую противоречивую палитру чувств. По мнению современного философа Юлии Кристевой, противоречивость ощущений беременной объясняется прежде всего рождением новой материнской сексуальности в противовес существовавшей женской сексуальности[1337]. Женщина преодолевает собственный нарциссизм, вырабатывая особое отношение к ребенку и к себе, особенно в том случае, если рождение ребенка – результат свободного сознательного выбора, а не часть традиционной женской репродуктивной безысходности.
Ребенок – это она сама. Мать в отношении к ребенку независима от любви и от ненависти, если этот ребенок отмечен чертами любимого отца, равно как если он похож на ненавистного отца. Во всяком случае, это эротический объект и в глубине своей существо автономное, другое. Здесь зарождаются отношения между нами и «другим», и это чудо, как индивидуум может этого достигнуть. И это всегда матери, которые делают это[1338], –
утверждала Ю. Кристева.
Насколько переход от женской к материнской сексуальности мог осуществляться драматично и непредсказуемо, демонстрирует пример Любови Дмитриевны Менделеевой-Блок (жены поэта Александра Блока). В своих воспоминаниях она крайне негативно отзывалась обо всем том, что было связано с женской фертильностью. В юности она признавалась, что «ненавидит» материнство. При вступлении в брак ее терзала мысль о потенциальной беременности. А Блок обещал своей невесте, что у них никогда не будет детей. Ее это вполне устроило. Однако, забеременев вскоре после свадьбы, Любовь Дмитриевна впала в отчаяние. Беременность она сравнивала с тяжелой болезнью, с безумием, с событием, которое отбирало у нее «все самое дорогое» – свободу и самообладание. Менделеева-Блок всевозможными способами сопротивлялась сложившейся ситуации. Сложно объяснить, чем было вызвано крайне негативное восприятие материнства. Она «твердо решила устранить беременность»[1339]. В то же время Менделеева-Блок так и не решилась сделать аборт, наверное не столько по этическим соображениям, сколько из‐за страха смерти или причинения вреда своему здоровью. Известно, что врачи отказали ей в криминальной услуге («выпроваживали» ее, читая при этом долгие нотации), а обращаться к сомнительным акушеркам было чревато здоровьем и даже жизнью. Не имея реальной возможности произвести аборт, она всем своим поведением нарочито демонстрировала презрение к зарождавшейся жизни и желание подавить ее. Любовь Дмитриевна продолжала флиртовать с мужчинами, вела свободный образ жизни эмансипированной, независимой женщины, не желающей стеснять себя нуждами потенциального ребенка. Откровенные описания своего поведения на 4–5‐м месяце беременности являются ярким доказательством пренебрежения к своему положению:
С самым антипатичным и чуждым мне актером из всей труппы шла вечером на «поплавок» на Куре, и пила с ним просто водку… В полном смятении чувств целовалась то с болезненным, черномазым мальчуганом… то с его сестрой, причем только ревнивое наблюдение брата удерживало эту любопытную, хорошенькую птичку от экспериментов, к которым ее так тянуло[1340].
Ее признание – «я делала то, что не делала никогда ни до, ни после» – может говорить не столько о стремлении не замечать своей беременности, сколько о желании подавить зарождавшуюся жизнь внутри себя. В данном случае сложно провести границу между садистскими и мазохистскими наклонностями личности. Убивая «другого» в себе, в конечном итоге молодая женщина причиняла физические и душевные страдания самой себе.
Карен Хорни, выдающаяся последовательница Зигмунда Фрейда, была убеждена, что «в нашей культуре мазохистский феномен чаще встречается у женщин, чем у мужчин»[1341]. В особенности это проявляется, по мнению Хорни, в области половых отношений женщины и материнстве. Классик психоаналитической и философской мысли Эрих Фромм полагал, что садистские и мазохистские тенденции отражают невротическое состояние личности. Эти противоположные явления призваны, по его мнению, помочь индивиду «избавиться от невыносимого чувства одиночества и бессилия»[1342]. Вероятно, странное поведение Любови Дмитриевны во время беременности, которое на первый взгляд может показаться крайним проявлением эгоцентричности характера, было обусловлено как раз тем, что она испытывала острое чувство одиночества и совершенно не была готова к предстоящему событию. «Я была очень брошена», – признавалась она на страницах собственного дневника[1343]. Самые близкие люди не могли оказать ей какой бы то ни было поддержки: мать и сестра были за границей, муж пил и крайне безразлично относился к ее переживаниям. Она испытывала сильный страх перед родами и потенциальными материнскими обязанностями.
Сложное психическое состояние Менделеевой-Блок (фактически невротическое состояние) во время беременности отразилось на родовом акте, который протекал с серьезными осложнениями. Испытав самые противоречивые чувства, оказавшись на грани жизни и смерти, неожиданно для самой себя она признавалась, что была рада рождению дочери. Переход от женщины к матери, очевидно, состоялся, вызывая в ней новую гамму положительных переживаний. Однако драматизм ее положения состоял в том, что ребенок вскоре умер. После этого события Любовь Дмитриевна всерьез задумывалась о самоубийстве, что, по мнению теоретиков психоанализа, является крайней степенью выражения мазохистских наклонностей личности[1344].
Подобный случай был описан К. Хорни («случай пациентки Z»). Она полагала, что страх перед беременностью и деторождением один из самых упрямым у женщин. К. Хорни объясняла его традиционными психоаналитическими категориями: сложными переживаниями детства, сформировавшими у пациентки негативный образ материнства, а также феноменом кастрации и эдиповым комплексом[1345].
Существенное влияние на женские переживания беременности оказал медицинский дискурс второй половины XIX века. Именно в этот период появилось значительное число научных и научно-популярных работ по акушерству и гинекологии. Процесс медикализации деторождения приводил к тому, что врачи стали относить беременность не к естественному состоянию, а к патологическому, требовавшему особого поведения и соблюдения особенных практик. Вероятно, это явилось одной из причин того, что в женских эгодокументах беременность и предстоящее рождение воспринимались со страхом и тревогой. Дореволюционный врач В. В. Гориневский по этому поводу писал: «Многие женщины, будучи беременными, охотно считают себя больными, всякий пустяк истолковывается ими в смысле болезни…»[1346] Беременных дворянок, судя по автодокументальным источникам, в большей степени заботило не здоровье плода, а «немалая доза серьезных страданий», которую приносила беременность. Из 19 дневниковых записей о шевелении плода удалось найти упоминание только в двух случаях, а рассуждения о собственной изменившейся фигуре и плохом самочувствии – в каждом из текстов.
Поведение женщин во время беременности, их переживания во многом были обусловлены двумя важнейшими факторами: количеством деторождений, характером взаимоотношений с мужем, а иногда и с матерью. В случае гармоничных супружеских отношений при условии первой беременности женщины в подавляющем большинстве воспринимали свое состояние с воодушевлением. Ведь именно этого от них ожидали окружающие. Гендерный контракт традиционного общества накладывал на женщину обязанность воспроизводства потомства, вне которой она рассматривалась неполноценной. «Сознательные матери» бросались штудировать научно-популярную литературу, изучая особенности своего нового положения. Молодые аристократки стремились к близкому общению с уже рожавшими женщинами. Происходил акт их погружения в субкультуру материнства, начинался процесс инициации будущих матерей.
Если первые дети, особенно мальчики, вызывали радость у супругов, то последующие могли вносить разлад в их отношения. Несмотря на развитие идей женской эмансипации, появление возможностей для профессиональной самореализации, на женщин продолжали смотреть с позиции осуществления ими основной функции – деторождения, что свидетельствовало об устойчивости и многомерности патриархата. Замужние женщины зачастую не могли преодолеть цепь бесконечных беременностей и родов. Нередко их осуждали даже самые близкие люди (мужья, матери) – либо за низкую плодовитость, либо за чрезмерность деторождений. «Беременную меня никогда не любил муж», – признавалась в своих воспоминаниях А. А. Знаменская[1347]. Несмотря на распространение противозачаточных средств, многим женщинам эта практика казалась неприличной и немыслимой в их супружеской жизни. Нередко они вынуждены были рожать до полного истощения, при этом не находя сочувствия со стороны супруга. Беременность и роды становились не долгожданным событием, а неотвратимым следствием супружества, которое уже не приносило радости ни самой роженице, ни ее мужу. Показательна ситуация А. А. Знаменской. Забеременев в четвертый раз, она писала:
…тогда-то померкло мне ясное небо. Мне казалось, что я опускаюсь куда-то глубоко, глубоко, откуда нет боле выхода. Скверное это было положение! Недовольство мужа за то, что я продолжаю родить, кормление детей, возня с ними и няньками… ясное сознание, что я остаюсь совершенно одна…