и молча, следя за кольцами дыма.
— Потом будет проще? — спросил он.
— Да.
— Не уверен, что когда-нибудь смогу к этому привыкнуть.
— И это не так уж плохо.
Я докурил и щелчком отбросил окурок. Судя по виду Банерджи, он все еще не оправился от потрясения. Нехорошо. Я хотел, чтобы он собрался с мыслями, а для этого лучше всего было занять его работой. Мы вели расследование двух убийств, причем мотив одного из них я не мог установить, а для другого мотивов было с избытком, но пока ни одна версия меня не устраивала.
— Соберитесь, сержант, — сказал я. — У нас с вами работы невпроворот.
Двенадцать
— Ты не заходил вчера вечером на квартиру Маколи?
Дигби чуть не поперхнулся чаем.
— Что? Зачем бы я туда пошел?
Мы сидели в моем тесном кабинете. Несокрушим тоже там был для пущего уюта.
— А почему ты спрашиваешь, приятель?
— Я сегодня утром побеседовал со слугой Маколи. Он сказал, что около восьми вечера в квартире побывал какой-то полицейский-сахиб. Задавал вопросы о Маколи и Коссипуре, а потом ушел, забрав часть папок из кабинета.
— Он смог описать того парня?
— Высокий блондин, усатый. Поэтому я понадеялся, что это мог быть ты.
Дигби улыбнулся:
— Я и добрая половина наших полицейских.
— Как думаешь, Таггерт не мог поручить это дело еще кому-нибудь?
— Сомневаюсь. А кроме того, ты же его любимчик. Если что — думаешь, он сказал бы мне раньше, чем тебе?
Справедливое замечание, но я должен был убедиться. Банерджи поднял руку. Мы с Дигби уставились на него.
— Можете не спрашивать разрешения, Несокрушим. Если вам есть что сказать, просто говорите.
— Спасибо, сэр. Я только хотел спросить, как слуга определил, что приходил именно полицейский.
— На нем была форма.
— Извините, сэр, но военные тоже носят белую парадную форму, которая очень похожа на нашу. Для человека неискушенного белая полицейская форма и форма военных почти ничем не отличаются.
— Что вы хотите сказать, сержант? — спросил Дигби.
— Ничего, сэр. Я просто предполагаю, что тот человек мог и не быть полицейским. Он мог быть из военных. Ведь именно военная разведка оцепила место преступления.
Это было интересное замечание. Я задумался.
— И много тебе удалось узнать у слуги? — поинтересовался Дигби.
— Не особенно, — не стал скрывать я. — Только то, что в последние месяцы Маколи что-то беспокоило. Он ходил куда-то в неурочное время, бросил было пить, но недавно начал снова.
— А враги у него были?
— Послушать слугу, так можно подумать, что Маколи был святым. Единственное — он, вроде как, не очень ладил со своим заместителем, малым по имени Стивенс.
— Вы хотите, чтобы я договорился для вас о встрече с ним? — спросил Банерджи.
— Я уже попросил об этом секретаршу Маколи, — ответил я, надеясь, что мой голос звучит буднично. — Но кое в чем мне ваша помощь понадобится. Поставьте охрану у квартиры Маколи. Пусть никто не входит и не выходит без нашего разрешения, за исключением слуг, да и тех нужно проверять, чтобы они ничего не выносили из квартиры.
— Да, сэр. — Банерджи поспешно записал указания в свой блокнот.
— А далеко ли мы продвинулись в поисках преподобного Ганна? — спросил я.
— Боюсь, сэр, тут есть и хорошая новость, и плохая. Наши коллеги из Дум-Дума сообщают, что он служит там в храме Святого Андрея, но сейчас его нет в городе. Насколько я понял, он должен вернуться в эту субботу.
Новая задержка. Казалось, в этом деле ничто не получается просто так. Я посмотрел на Дигби:
— Ты организовал сегодняшнюю встречу?
— Да, приятель. Назначил на девять часов. Нам нужно отсюда выехать часов в восемь. У нас будет куча времени в запасе.
— Хорошо. Тогда остаются мелочи — встретиться с губернатором и основательно расспросить ту проститутку.
— Хочешь, я вызову ее на допрос? — предложил Дигби.
— Нет, — отказался я, глядя на свои часы. — Думаю, тут нужен более мягкий подход. Я сам туда съезжу. И для тебя есть другое поручение. Ты знаешь кого-нибудь из военной разведки?
Я заметил, как едва уловимо дрогнули мускулы на его лице.
— Да. Знаю парня, который возглавляет отдел по борьбе с терроризмом. Зовут Доусон. Та еще сволочь. А что?
— Как думаешь, это он занимается делом Маколи с их стороны?
— Наверное.
— Устрой мне с ним встречу, и как можно скорее.
— Ладно, — кивнул Дигби. — Но должен тебя предупредить, что он не самый сговорчивый парнишка.
По делу Маколи обсуждать было больше нечего. Сказать по правде, мы все были несколько на взводе. Шансы раскрыть дело существенно снижаются, если за первые двое суток не удалось значительно продвинуться вперед. Потом потенциальные свидетели и улики рассеиваются, как сигаретный дым на ветру, начальное ускорение сходит на нет, след преступника остывает. Мы уже приближались к двухдневному рубежу и до сих пор ничего не добились. Прорыв был крайне необходим, и я надеялся, что встреча с осведомителем Дигби что-нибудь даст.
Я переключился на нашего убитого железнодорожника.
— Вы узнали что-нибудь о Пале?
— Да, сэр, — ответил Банерджи. Он полистал свой блокнот: — Хайрен Пал, двадцати лет, служащий Восточно-бенгальской железнодорожной компании. Происходит из семьи железнодорожников. Его отец — помощник начальника станции в Дум-Думе. Пал занимал разные должности на железной дороге в течение девяти лет, в последнее время служил охранником…
— Он служил на железной дороге с одиннадцати лет? — перебил я. — Как-то рановато.
Банерджи криво усмехнулся:
— Власти несколько безответственно подходят к регистрации рождения большей части неевропейского населения. Скорее всего, он старше как минимум на несколько лет. Насколько я знаю, служащие на железной дороге часто занижают свой возраст в официальных документах.
Дигби рассмеялся:
— Вот видишь, с кем нам тут приходится иметь дело, Уиндем! Вот оно, бенгальское тщеславие. Даже чертовы кули врут о своем возрасте!
Банерджи заерзал на своем стуле.
— Разрешите, сэр. Думаю, тщеславие тут ни при чем. Дело в том, что железнодорожная компания отправляет служащих на пенсию в возрасте пятидесяти восьми лет. К сожалению, пенсия, установленная для индийцев, обычно слишком мала, чтобы кормить семью. Полагаю, что люди занижают свой возраст в анкетах в надежде, что так они смогут проработать несколько лишних лет и, соответственно, обеспечивать семью подольше.
— Все это крайне увлекательно, сержант, — сказал Дигби, — но не имеет отношения к тому, почему убили этого парня.
— И почему же его убили? — спросил я.
— Это же очевидно, разве нет? Как я уже говорил, это неудачное ограбление. Декойты нападают на поезд, надеясь найти в сейфах деньги. Обнаружив, что там пусто, срывают злость на охраннике. Он умирает, они пугаются и убегают.
Банерджи покачал головой:
— Но они провели там целый час. Почему же они не ограбили пассажиров и не забрали мешки с почтой? Если знать, что искать, в них, наверное, можно найти много ценного.
— Не забывайте, сержант, — возразил Дигби, — что среднестатистический неграмотный декойт не имеет никакого представления о ценности мешков с почтой.
Мне не верилось, что нападение было делом рук неграмотных крестьян. Во-первых, спланировано было чересчур хорошо. Во-вторых, меня смущали следы шин, ведущие от места преступления. У крестьян и гужевые-то повозки редко бывают, не то что автотранспорт.
— На мой взгляд, все это мероприятие было продумано крайне тщательно, — сказал я. — Два человека в поезде точно знали, когда и где нужно дернуть за сигнальный шнур, чтобы их сообщники могли напасть на поезд.
— Тогда зачем, по-твоему, они убили охранника и почему ничего не взяли?
— Не знаю, — честно признался я.
— Может, они напали на поезд специально, чтобы убить охранника? — предположил Банерджи.
— Вряд ли, — не согласился я. — Организовать такую сложную операцию только для того, чтобы убить железнодорожного охранника? Кажется притянутым за уши.
— Тогда зачем? — настаивал Дигби.
У меня в голове начала складываться теория.
— Может, они не стали грабить пассажиров и не унесли мешки с почтой, потому что искали что-то конкретное? Что-то, что ожидали найти в поезде? Не найдя это, они избили охранника, надеясь, что он может сказать, где оно находится. Но охранник ничего не знал, и дело закончилось тем, что его убили. Рискну предположить, что следующим стал бы кондуктор Перкинс, но тут у них кончилось время.
Дигби поморщился:
— Откуда ты можешь все это знать?
— Я не знаю. Это догадка. Но, судя по всему, операцию просчитали на совесть. У них наверняка было расписание поездов. Помните? Наш поезд опаздывал. Если бы он шел по расписанию, на него бы напали на час с лишним раньше. Это дало бы нападавшим как минимум два часа темноты на все их дела. Вряд ли можно считать совпадением, что они снялись с места прямо перед рассветом и за десять минут до появления другого поезда. Судя по тому, что рассказывает машинист, их отход был четко назначен на определенное время.
— Хорошо, приятель, положим, ты прав, — с сомнением сказал Дигби, — и это были не просто какие-то декойты, которые действовали наудачу. Но если они все так замечательно спланировали, почему же они тогда не знали, что той ночью сейфы в поезде будут пусты? Слишком уж это серьезный просчет.
Хороший вопрос. Ответа на него у меня не было.
— Может, в них должно было что-то находиться? — предположил Банерджи.
Дигби фыркнул:
— Ладно. Давайте считать, что они ожидали найти что-то в сейфах. Не нашли. Почему же тогда просто не забрали мешки с почтой? Если это не были неграмотные крестьяне, они могли бы знать, что почта представляет ценность. Вы уж определитесь — или одно, или другое. А то убеждаете меня, что мы имеем дело с бандой опытных грабителей, которые, несмотря на всю тщательность подготовки, умудрились провалить операцию, потому что напали на поезд именно той ночью, когда того, что они искали, там не было, а сам поезд опаздывал на час. Потом они почему-то оставляют мешки с почтой, не грабят пассажиров, и в довершение всего случайно убивают охранника. — Он повернулся ко мне: — Ты слишком все усложняешь, Уиндем. Но это не твоя вина. Наверное, ты просто привык вести дела в Англии, а там злодеи гораздо умнее здешних. Поверь, это просто обычное ограбление, которое пошло вкривь и вкось.