Свесившись вниз, я потянулся за бутылкой виски на полу, но бутылки там не оказалось. Я выругался, испугавшись, что чертова горничная ее выкинула, но это было маловероятно: всю жизнь прослужив у миссис Теббит, она вряд ли была способна на самостоятельность такого масштаба. Я сел на кровати и внимательно осмотрел комнату. Бутылка стояла на углу стола и поблескивала этикеткой в лунном свете.
С трудом подняв себя на ноги, я нетвердой походкой добрел до стола и налил себе двойную порцию, а затем добавил в стакан немного воды из-под крана. И тут же вспомнил, что миссис Теббит предостерегала меня от некипяченой воды. Я снова выругался, посмотрел на свой стакан из-под зубной щетки, потом отпил глоток и потащился обратно к кровати. Я скорее рискну заболеть холерой, чем вылью хороший односолодовый виски.
Я снова уселся на постель и уже не в первый раз спросил себя, что вообще делаю здесь, в этой стране, где местные жители тебя презирают, климат сводит с ума, а вода способна убить. И не только вода — в Индии почти все, казалось, было устроено так, чтобы убивать англичан: еда, насекомые, погода. Как будто эта страна откликалась на наше присутствие, как иммунная система человека откликается на чужеродный предмет. Удивительно, как людям вроде Маколи удавалось столько здесь продержаться. Можно было сказать, что Маколи убил индиец в переулке, но с тем же успехом можно было сказать, что его убила Индия. Это, по сути, было одно и то же.
И все-таки мы были здесь и здесь планировали остаться — благородные англичане и англичанки, не отступающие перед лицом непримиримой враждебности со стороны местных и местности. Мы уверяли себя, что усмирили эту дикую страну своими железными дорогами и казнозарядными винтовками, и, черт возьми, никуда уезжать в ближайшее время не собирались, какую бы цену в мертвых чиновниках и спившихся мемсахибах нам ни приходилось платить. В конце концов, мы делали богоугодное дело. Несли слово Божие и радости свободного рынка этим несчастным созданиям. А если в процессе мы что-то заработаем — значит, на то воля Господа.
Я ощущал огромную тяжесть. Индия угнетала меня, как, похоже, угнетала почти всех вокруг. Никто здесь не выглядел особенно счастливым. Британцы не были счастливы. Ни Дигби, ни Бьюкен, ни миссис Теббит, ни Питерс. Все они, казалось, то негодовали, то боялись, то впадали в уныние, а порой всё разом. Индийцы — по крайней мере, образованные — выглядели не более довольными: что миссис Бозе с ее угрюмым принятием нашего господства в стране, что Несокрушим с его серьезным, унылым, виноватым лицом.
Еще, конечно, была Энни. Она не относилась ни к тем ни к другим, но тоже казалась не очень счастливой. Была в ней какая-то грусть. Она пыталась спрятать ее под маской напускного веселья и под своей очаровательной улыбкой, но то и дело маска соскальзывала, как это случилось возле «Красного слона», и грусть становилась видна. Энни была похожа на птичку, запертую в ржавой клетке.
Если в Индии и существовала такая вещь, как счастье, его, наверное, нужно было искать среди бедных, неграмотных людей, не связанных ни с британской, ни с индийской элитой. Таких, как рикша валла Салман. Для него счастьем был набитый живот и биди перед сном, и его совершенно не волновало, кто там сидит в «Доме писателей» и управляет страной — сахибы в костюмах или же бабу[47] в дхоти[48].
Мысли мои блуждали и через какое-то время обратились к Саре, как это бывает со мной всегда. В первые месяцы после ее смерти я понял, что почти не знал ее. За три года брака мы провели вместе пять недель в общей сложности. Пять недель. Слишком короткий срок, чтобы в моей памяти осталось что-нибудь, кроме ее неизгладимого образа. В груди вскипел гнев. Судьба обманом отняла ее у меня. Судьба. Не Бог. Потому что я больше не верил в Бога. Честно говоря, я начал сомневаться в его существовании, когда был в окопах, — сложно не задаваться вопросом, куда он смотрит, когда твоих друзей разрывает на кусочки, — но все-таки я молился ему в надежде, что он позволит мне пережить войну, как будто мои молитвы весили больше, чем молитвы тех миллионов людей, кому повезло меньше. Но смерть Сары окончательно разбила мою веру. Забавно, что можно верить в существование высшего разума, пока не потеряешь самого близкого человека.
Ближе к рассвету мои мысли переключились на Бирна. Любопытный он был тип. Большую часть времени производил впечатление добродушного шута, безостановочно нес чепуху о ткани и чайных плантациях, но стоило остаться с ним наедине, как сегодня, и оказалось, что он умен и удивительно прозорлив. Я вспоминал о том, что он говорил о бенгальских революционерах, об их смехотворных идеях благородной борьбы и общей беспомощности. Он был прав. Подобные люди понятия не имеют, что такое война. Настоящая война — это кровь, резня и крики умирающих. В ней нет места идеалам. Настоящая война — это ад, она не щадит ни врагов, ни друзей.
Эта мысль потянула за собой другую. Нападение на Дарджилингский почтовый экспресс. Внезапно и на короткий миг у меня в голове наступила полная ясность. Я вскочил на ноги и начал поспешно натягивать форму. Снаружи еще не начинало светать, но мне было необходимо попасть в отделение. Я понял, почему пассажиров поезда не стали грабить. А вдобавок у меня появилась версия, почему нападавшие не забрали мешки с почтой, и если я был прав, то перед нами была проблема гораздо более серьезная, чем гибель железнодорожного охранника.
Шестнадцать
Я выскочил из пансиона и побежал к стоянке рикш на углу. Салман дремал, растянувшись на циновке под своей рикшей. При звуке моих шагов он открыл глаза и спешно вскочил. Сухо откашлялся, сплюнул в придорожную канаву.
— Отделение полиции, сахиб?
Я кивнул и залез в рикшу. Пальцем правой руки Салман тронул потертый жестяной бубенчик, висевший на веревочке, привязанной к его запястью. Бубенчик звякнул, как детская игрушка, и мы тронулись.
Несмотря на ранний час, движение на улицах было уже изрядным. Утро стояло влажное и безветренное, и розовые и оранжевые тона на небе понемногу сменялись голубой дымкой, предвещавшей наступление еще одного неистово жаркого дня.
На столе меня ждала записка от Дэниелса: он просил позвонить ему при первой возможности, чтобы назначить встречу с комиссаром. Я не имел ничего против. Наоборот, был бы только рад предстать перед комиссаром — теперь, когда мне действительно было что ему рассказать.
В кабинете Дэниелса никто не взял трубку. Было всего шесть утра — вероятно, Дэниелс еще не встал с постели. С мрачным удовольствием я написал ему сердитую записку, что несколько раз пытался связаться с ним, потому что мне нужно срочно доложить комиссару о ходе расследования. После чего кликнул пеона из коридора и снарядил его в кабинет Дэниелса с запиской.
Убедившись, что пеон направился в нужную сторону, я позвонил в «яму» и попросил дежурного по отделению передать сообщение Несокрушиму. Сержант уже был на месте, так что я попросил его зайти и захватить с собой все документы на Беноя Сена и на террористическую группировку «Джугантор», которые были в нашем распоряжении.
Через десять минут Несокрушим постучался и вошел в кабинет с грудой толстых темно-желтых папок в руках. Опустив свою ношу на стол, он перевел дыхание.
— Вот, сэр, — сказал он. — Толстые папки — с материалами о «Джуганторе». Самые старые сведения были собраны около десяти лет назад. В этой тонкой — досье на самого Сена.
— Отличная работа, сержант, — похвалил я. — Есть ли новости о пропавшей багажной декларации на Дарджилингский почтовый?
— Увы, нет, сэр. Но я продолжу поиски.
Я отпустил его и стал просматривать папки, посвященные «Джугантору». История выходила классическая: группа, сперва совершенно безобидная, со временем развилась в крупную террористическую организацию. Первые папки содержали в основном отчеты с мест преступления — незначительные кражи и хулиганство. В папках, помеченных более поздними датами, был зафиксирован переход к вооруженным нападениям и довольно изощренным злодействам. Сначала организация грабила кэбы, а под конец добралась до банков. На выручку от налетов они покупали оружие и детали для бомб. Что же до убийств, жертвами чаще значились полицейские, как правило местные, и несколько мелких британских чиновников. Мне показалось интересным число неудавшихся покушений, отраженное в материалах. Часто террористы даже близко не подходили к достижению поставленной цели — то из-за смехотворно плохо организованной работы и неисправного оружия, то из-за того, что в их ряды внедрялись агенты службы государственной безопасности.
Помимо отчетов с места преступления, я нашел несколько донесений разведки. В них содержались предположения об иерархии и структуре группировки и все найденные сведения о региональных ячейках на территории Бенгалии и их связях с террористическими организациями в других районах Индии. Лидером группировки был бенгалец по имени Джатиндранатх Мукерджи, которого местные называли Багха Джатин — Тигр.
Во время войны наблюдался значительный всплеск деятельности «Джугантора», и некоторые более поздние папки были полностью посвящены периоду с 1914 по 1917 год. Судя по всему, Тигр рассматривал войну как прекрасную возможность выгнать британцев из Индии. Я нашел несколько отчетов о том, как он со своими людьми совершил налет на склады компании «Родда энд Ко», где хранились крупнейшие запасы оружия во всей Калькутте. Им удалось унести десять ящиков оружия и боеприпасов, в том числе пятьдесят пистолетов «Маузер» и сорок шесть тысяч патронов.
Но большая часть папок содержала материалы о «Немецком заговоре», — так именовался план получить оружие от кайзера, захватить Калькутту и поднять восстание в местных подразделениях индийской армии по всей стране. В материалах описывались связи организации с революционными индийскими группами вплоть до Берлина и Сан-Франциско и объяснялось, как через эти группы проводились средства, предназначенные для покупки партий оружия. В итоге «Джугантор» фатально скомпрометировали шпионы, работавшие на подразделение «Эйч», и мятежи в Бенгалии и Пенджабе были подавлены в зародыше. Мукерджи и пять его товарищей ударились в бега. Их нашли в окрестностях Баласора — убежище выдали местные. Подразделение «Эйч» провело операцию захвата, в результате которой Мукерджи и два его товарища были смертельно ранены. Еще двоих поймали. Ушел только один. Беной Сен.