— Огонь! — крикнул субедар.
Гром ружейных выстрелов. Вопли, паника. Мужчины и женщины разбегаются, давя друг друга. Несколько минут — и кругом ни души. Деревня погрузилась в жутковатую тишину. Я ожидал увидеть десяток убитых и раненых, но, кажется, кроме нескольких деревенских, с трудом поднявшихся на ноги, никто не пострадал. Должно быть, сипаи в последний момент подняли винтовки и выстрелили поверх голов.
Воздух наполнил едкий запах кордита. Я вдруг снова оказался в 1915 году, и гром артиллерийских снарядов стоял у меня в ушах. Я с силой зажмурился, ожидая, что вот-вот на меня обрушится лавина песка и грязи, но ее не было. Вместо этого запах кордита сменился вдруг ароматом трубочного табака.
— Хорошо, что вы здесь, капитан.
Я открыл глаза и увидел полковника Доусона. Если он и удивился, встретив нас здесь, то мастерски это скрыл.
— Незаконное собрание, — объяснил полковник. — Мы имели полное право их перестрелять, но у нас есть дела поважнее.
Усилием воли я вернул себя к реальности.
— Сен?
Доусон кивнул:
— Мы нашли его.
Мне понравилась фраза «нашли его». Это значило, что его еще не арестовали. «Нашли» звучало лучше, чем «взяли». И уж куда лучше, чем «пристрелили».
— Где?
— Он прячется вон там. — Доусон указал трубкой в сторону дома неподалеку.
При свете луны я разглядел приземистую одноэтажную постройку с плоской крышей, с трех сторон обнесенную невысоким забором. Насколько я мог судить, четвертая стена подходила вплотную ко рву. Дом был погружен во тьму, двери заперты, окна прикрыты ставнями.
— Вы уверены, что он там?
— Почти наверняка. Один из наших людей видел, как он вошел. И не видел, чтобы кто-нибудь оттуда выходил. Не исключено, конечно, что он сбежал другим путем, прежде чем мы подтянули сюда людей, но это маловероятно. Дом окружен. — Доусон указал на несколько точек, где засели его солдаты. — Все пути отрезаны.
— С ним кто-нибудь есть?
— Мы полагаем, что с ним два или три сообщника.
— Они вооружены?
— Вне всяких сомнений.
— Ваши люди на позициях?
Он снова махнул трубкой:
— Вон последние из них как раз занимают позиции. Вы приехали, когда мы собирались предъявить ему ультиматум.
— В доме есть мирные жители?
— А кого вы считаете мирными, капитан? Потому что, на мой взгляд, каждый, кто находится в этом здании, укрывает террориста.
— А женщины и дети? — спросил я. — Если Сен решит не отвечать на ваш ультиматум, мы должны предложить остальным — всем, кто захочет, — беспрепятственно выйти из здания. Кстати, у них мы могли бы добыть какие-то сведения о расположении комнат. И узнать, правда ли там находится Сен.
Доусон посмотрел на меня долгим взглядом. Лицо его ничего не выражало, но он явно взвешивал варианты.
— Ладно, — решил он наконец, — поступим по-вашему.
Он окликнул сипая с рупором в руке, сидевшего на корточках под забором со стороны фасада. Солдат, припадая к земле, подбежал к нам. Доусон заговорил с ним на его родном языке. Сипай отдал честь и вернулся на позицию.
— Ну, начали, — распорядился Доусон.
Сипай обратился к тем, кто был в доме. Через громкоговоритель его голос звучал глухо. В ответ не донеслось ни звука. Подождав минуту, сипай повторил свою речь. В этот раз со стороны дома донесся звук выстрела. Пуля ударила в забор недалеко от сипая, и кирпич разлетелся фонтаном осколков и пыли.
— Вот вам и ответ, — заметил Доусон.
Он окликнул субедара и приказал открыть огонь. В тот же миг солдаты, расставленные вокруг здания, выстрелили залпом. Куски штукатурки и дерева брызнули по всему фасаду. Засевшие в здании ответили встречным огнем. Пули отскакивали от стен и автомобилей.
По кивку Доусона сипаи попытались взять здание штурмом. Любой фронтовик сказал бы, что это ошибка, что врага нужно сперва вымотать и только потом идти в лобовую атаку. Но Доусону не довелось побывать в окопах, а его люди отличались самонадеянностью. Через несколько секунд два сипая уже попали под пули: один остался лежать на земле, крича от боли, другому повезло умереть на месте. Остальные отступили в относительно безопасную зону за очерченный забором периметр.
— Этому не будет конца, пока мы не перебьем их всех до единого, — вздохнул Доусон.
— Будем надеяться, что патроны у них закончатся раньше, — ответил я.
Доусон сухо усмехнулся:
— Если и закончатся, последние пули они сохранят для себя.
Тут вернулся Банерджи, бегавший звонить лорду Таггерту, и устроился рядом со мной в засаде. Стрельба стихла. Террористы экономили патроны и стреляли, только когда замечали движение с нашей стороны. Крики раненого сипая перешли в жалобные вопли. Языка я не понимал, но это было и не нужно. Смертельно раненный человек, крича, всегда обращается к кому-то из двоих — или к матери, или к богу. Товарищи попытались до него добраться, но выстрелы из здания заставили их отступить. Потом он смолк. Я понял, что эта смерть станет точкой невозврата. Его товарищи жаждут мести, и пленные им не нужны. Если я хочу получить Сена живым, дело надо брать в свои руки.
Я оставил Доусона в засаде и вместе с Дигби и Банерджи отправился на разведку вдоль периметра. Солдаты Доусона занимали позиции за забором вокруг дома — с фасада и по бокам. Сзади находился широкий ров, наполненный водой. В тыльной стене дома было всего два окна, оба закрытые ставнями. Из этих окон никто не стрелял, и Доусон расположил на противоположном краю рва всего нескольких солдат, чтобы отрезать этот путь отступления. Солдаты лежали в траве, держа окна на прицеле.
Я лег на живот и медленно пополз к краю рва. Дигби и Банерджи последовали за мной. От застоявшейся воды разило какой-то невыносимой дрянью. Один из солдат на противоположном берегу заметил нас и поднял винтовку, но тут же опустил ее, сообразив, что целится в полицейских-сахибов. Мы соскользнули в теплую стоячую воду и перебрались на другую сторону. Там я жестом приказал своим товарищам расположиться рядом с солдатами, стерегущими окна, позаимствовал у Банерджи штык, вернулся ко рву и двинулся в обратном направлении, стараясь оказаться прямо под одним из окон. Встав на небольшой выступ в стене рва, я немного выждал. Казалось, наступило затишье. Вероятно, Доусон пересматривал стратегию. Несколько минут спустя со стороны фасада вновь загремели выстрелы. Судя по звуку, сипаи готовились к новой атаке. До окна над моей головой было около восьми футов. Из дома донеслись обрывки разговора на чужом языке, приглушенный вскрик, а затем — отрывистые яростные вопли. Сердце мое билось как безумное. Сейчас или никогда.
Перехватив штык Банерджи поудобнее, я воткнул его в стену дома. Прочное острое лезвие легко прошло сквозь штукатурку и крепко засело в кирпичной кладке. Держась за штык одной рукой, другой я нащупал опору и подтянулся. Потом вытащил штык из стены и вонзил его снова, на этот раз выше. Убедившись, что он держит мой вес, потянулся к оконной раме. В этот момент один из ставней распахнулся. В лунном свете блеснул металл — ствол винтовки. Я вжался в стену. Из окна выглянула женщина, заметила меня и немедленно направила ствол в мою сторону. Я закрыл глаза. Я все равно ничего больше не мог сделать. Раздался выстрел…
Говорят, перед смертью у человека вся жизнь проносится перед глазами, перед внутренним взором мелькает череда драгоценных воспоминаний. Я не увидел ничего, ни одной картинки. Даже лица Сары. Я сжался и приготовился умереть. В каком-то смысле я даже желал смерти. Но она не пришла. Я услышал, как женщина у меня над головой застонала, посмотрел вверх и увидел, что она повалилась вперед. Из окна свисала ее безжизненная рука.
Я выбрался на карниз и только тут обнаружил, что окно защищено металлической решеткой. Через закрытые ставни решетки было не видно. Женщина лежала, привалившись к прутьям. Я проклинал свою глупость. Я-то рассчитывал, что за ставнями будет свободный проход. Какое-то время я просто сидел на карнизе, соображая, как поступить. С меня стекала вода. Деваться было некуда, приходилось лезть дальше. Я встал на ноги и выпрямился. Над окном проходил еще один бетонный карниз, немного поуже, чем первый. Вероятно, он был нужен, чтобы как-то защищать окно от муссонных дождей. Я дотянулся до карниза, ухватился покрепче и, подтянувшись, влез на него. До крыши оставалось около шести футов. Я продолжал лезть, используя штык и цепляясь за случайные трещины в облезающей штукатурке, и наконец последним рывком перебросил себя через край плоской крыши.
Нагнувшись, я вытащил штык и на минуту замер, чтобы перевести дыхание и сориентироваться. Стрельба, похоже, усиливалась. Впереди я увидел очертания двери, за которой, по всей видимости, была лестница, ведущая в дом. Чуть дальше лежало тело, привалившееся к стене.
Достав «Уэбли», я подбежал к двери, распахнул ее легким толчком и отскочил в сторону. Выстрела не последовало. Я заглянул в лестничный пролет. Темнота. Тогда я медленно, осторожным шагом спустился по ступенькам и оказался на нижней площадке. С одной стороны от меня начинался коридор, ведущий в заднюю часть дома, с другой были две открытые двери комнат, расположенных в его передней части. В полутьме я различил два силуэта: один человек, видимо, раненый, лежал на полу почти неподвижно. Другой стоял возле окна и стрелял из винтовки. Крики снаружи сделались громче. Вероятно, люди Доусона перешли к решающему штурму.
Я впрыгнул в комнату, выставив вперед револьвер, и велел человеку у окна бросать оружие. Тот мгновенно развернулся. Человек вполне мог быть Сеном. Проверить я не мог, и я точно проделал весь этот путь не для того, чтобы убить своего главного подозреваемого. Я прицелился в ногу и выстрелил. Осечка. Должно быть, ударный механизм засорился, пока я купался во рву. Секунду помешкав, террорист выстрелил. Я бросился на пол и ощутил, как левую руку пронзила жгучая боль.
Террорист уже лихорадочно перезаряжал винтовку. Время замедлилось. Я услышал, как с грохотом открылась входная дверь. Топот ботинок по коридору. Ко мне не успеют. Террорист защелкнул затвор и вскинул оружие. У меня оставался единственный шанс. Я перехватил штык Банерджи правой рукой и с силой метнул в нападавшего. Тот успел среагировать и отбил штык стволом винтовки. Мой отчаянный маневр почти ничего не дал, я всего лишь выиграл пару секунд, но их оказалось достаточно. Вбежавший в комнату солдат выстрелил. Мой противник упал навзничь с дырой в груди. Солдат повер