Я пожал ему руку.
Путь обратно на Лал-базар не занял много времени. Нас снова подвезли военные, на этот раз штабной автомобиль. На улицах было на удивление пусто. Простительно было бы решить, что сегодня воскресенье. Простительно, если бы не мешки с песком и не до зубов вооруженные солдаты на каждом углу.
По дороге мы с Несокрушимом практически не разговаривали. У меня было слишком много поводов для раздумий, а сержант и в лучшие времена не особенно любил беседы.
— Нам нужно снова увидеть Бьюкена, — сказал я после долгого молчания.
Несокрушим удивленно уставился на меня:
— Вы хотите снова взять у него показания?
— Пожалуй, правильнее сказать «припереть к стенке».
— Каким образом, сэр? У нас нет никаких улик, только догадки, и наша единственная свидетельница мертва.
Возразить было нечего, да и предъявить нам было тоже практически нечего. Только слова пожилого священника, который утверждал, что Бьюкен причастен к делу, и даже не пытался скрыть свое к нему отвращение. Но решительный разговор с Бьюкеном был моей единственной оставшейся картой. За неимением выбора приходилось разыгрывать ее.
— Все же попробуйте выяснить, где он сейчас. Мне необходимо встретиться с ним как можно скорее.
Час спустя Несокрушим постучался ко мне в кабинет. Судя по выражению его лица, он принес очередные дурные вести, хотя его лицо всегда выглядело примерно так, да и вести, надо признать, тоже приходили исключительно дурные.
— С Бьюкеном невозможно связаться, сэр.
— Он в Серампуре?
— Нет, сэр. Его секретарь не знает, где он. Он должен был вернуться в Серампур сегодня, но его планы нарушились из-за… ситуации в стране. Секретарь надеется, что мистер Бьюкен вернется к завтрашнему утру. Но даже если он вернется, все дороги на север закрыты, нельзя проехать ни на поезде, ни по шоссе. Добраться до Серампура можно только по реке.
Не лучший вариант. Насколько проще все было в Англии, где практически куда угодно можно добраться за считаные часы. Черт возьми, да даже в объятой войной Франции было проще, и это с учетом трех миллионов вооруженных немцев, которые так и норовили перебежать вам дорогу.
— Хорошо. Посмотрите, не удастся ли устроить, чтоб нас туда отвезли завтра утром.
— Да, сэр.
— Что-нибудь еще?
— Еще одна новость, сэр. Ответ из регистрационной палаты по мистеру Стивенсу. Он не значится акционером ни одной компании, зарегистрированной в Калькутте или в Рангуне… в отличие от его жены.
— Так.
— Ей принадлежит контрольный пакет акций каучуковой плантации возле Мандалая. Я смог это выяснить только потому, что Стивенс указан в качестве секретаря этой компании. Я позволил себе ознакомиться с финансовой документацией, и, по-видимому, у компании проблемы. Она задолжала серьезные суммы нескольким банкам, в первую очередь — Банковской корпорации Бирмы и Бенгалии.
Я подскочил на стуле.
Внезапно Стивенс показался мне гораздо более достойным внимания. Его жене принадлежала каучуковая плантация, задолжавшая деньги банкам, а Энни говорила, что он повздорил с Маколи из-за пошлин на ввоз товаров из Бирмы. И вот у него уже реальный мотив — деньги. Один из порочной троицы мотивов. Другие два — секс и власть. Теперь в этом деле присутствовали все три. Сначала я думал, что мы имеем дело с властью в самом крупном масштабе — с убийством, совершенным для того, чтобы управление страной перешло в другие руки. Когда Сен перестал быть моим главным подозреваемым, в центре внимания оказался секс — Бьюкен и поставляемые ему проститутки. Теперь, судя по всему, появилась другая серьезная заявка на победу — финансовые проблемы Стивенса. Дело запутывалось все больше.
— Вперед, — скомандовал я Банерджи, вставая и хватая фуражку. — В «Дом писателей».
Тридцать один
— Мне все равно, занят он или нет, мисс Грант, я должен немедленно его увидеть.
Я говорил с излишней резкостью — во многом она предназначалась для ушей Банерджи, но также объяснялась тем, что я чувствовал себя изношенным, как тапки рикша валла.
Энни тоже выглядела усталой. В «Доме писателей» сегодня, несомненно, выдался такой же сумасшедший день, как и на Лал-базаре.
— Я посмотрю, что можно сделать, капитан.
Она встала, вышла из комнаты и вернулась через несколько минут.
— Мистер Стивенс готов принять вас обоих, — сказала она, обращаясь к Банерджи.
Этот демонстративный жест задел меня, хотя сейчас не было времени разбираться, почему. Психоанализ отложим на потом.
Мы вошли в кабинет Стивенса. Теперь это действительно был его кабинет: все следы Маколи исчезли.
— Только быстро, капитан, — поторопил меня сидящий за столом Стивенс. — У меня ни минуты лишней. Почти все утро я провел с людьми губернатора, а через двадцать минут должен…
— Вы убили Маколи?
Его ручка стукнулась о поверхность стола и скатилась на пол.
— Что?
— Я спросил, вы ли убили Александра Маколи.
— Какая наглость! — Он уже был на ногах. — Вы считаете, что я убил его, чтобы занять его должность?
— Нет, — сказал я. — Я считаю, что вы убили его из-за денег.
Стивенс рассмеялся:
— Вы серьезно, капитан? Ради прибавки к жалованью?
— Я знаю о ваших деловых интересах в Бирме, и мне известно, в каком плачевном состоянии финансы вашей компании.
Улыбка так быстро исчезла с его лица, словно я дал ему пощечину.
— Вы хотели отменить пошлину на ввоз каучука, ведь так? С ней плантацию вашей жены ждало бы разорение. И когда Маколи ответил решительным отказом, вы проследовали за ним в Коссипур и убили его. Готов поручиться, что вы уже работаете над тем, чтобы отправить этот налог в архив.
Стивенс неуклюже рухнул обратно в кресло.
— Позвольте я расскажу вам кое-что об Александре Маколи, — сказал он с горечью. — Он был негодяем. Он состряпал этот чертов налог на ввоз лишь для того, чтобы мне насолить. Когда я приехал сюда из Рангуна, мне говорили, что его стоит опасаться, но я по глупости своей не прислушался к советам. Моя жена незадолго до этого унаследовала плантацию, а в те дни из-за войны был огромный спрос на каучук. Дела на плантации шли хорошо, и денег нам хватало. Нам отлично жилось в Калькутте, а Маколи казался таким приветливым малым. Я рассудил, что дружба с начальником еще никому не мешала, и стал встречаться с ним вне работы. И вот как-то вечером он изрядно напоил меня в своем клубе, а потом принялся вовсю льстить — мол, как же я хорошо живу, просто удивительно, особенно с учетом моего жалованья. И я проговорился о плантации. Сказал, что выгодно женился. Через полгода он начал работать над этим проклятым налоговым законопроектом. С коммерческой точки зрения никакого смысла в нем не было. Индии нужно гораздо больше каучука, чем она производит, да и Бирма — не то чтобы другая страна. Она, в конце концов, принадлежит Британии. Разумеется, от ввода пошлины пострадали бы и другие производители, но я уверен, что удар был нацелен на меня.
Я мог указать ему на то, что существовал и еще один возможный мотив. Не исключено, что Маколи выполнял распоряжение своего покровителя Бьюкена, у которого имелись собственные каучуковые плантации в Индии. Пошлина на бирманский каучук сделала бы его индийское производство гораздо более прибыльным. Этот мотив представлялся мне более вероятным, чем какая-то мелкая зависть из-за доходов Стивенса. И разве не подобные ли вопросы постоянно решал для Бьюкена Маколи? Но причины, по которым Маколи разработал пошлину, не имели отношения к делу. Единственное, что имело значение, — это убил ли его Стивенс, чтобы не дать этой пошлине ходу.
— Где вы находились между одиннадцатью часами вечера прошлого вторника и семью утра среды?
— Дома.
— Кто-нибудь может это подтвердить?
— Моя жена и полдюжины слуг. — Он промокнул лоб белым платком. — Послушайте. Вы правы. Я не жалею о его смерти и собираюсь отменить этот проклятый налог, как только смогу, но клянусь вам, что я его не убивал.
— Хорошо, мистер Стивенс. Мы проверим ваше алиби. А пока не планируйте никаких поездок.
Тридцать два
В вечерних газетах не было ни слова об Амритсаре, но это ни на что не влияло. Новости разлетелись, как вирус, и в отсутствие достоверных фактов вакуум полнился слухами и домыслами. Сплетни возбудили жителей Калькутты, что белых, что черных, до крайности, и постояльцы пансиона «Королевский бельведер» не стали исключением. Атмосфера, царившая тем вечером в столовой миссис Теббит, напоминала настроение толпы после боксерского поединка — легкая кровожадность с оттенком самооправдания. Звучали тосты за доблестного генерала Дайера, спасителя Пенджаба и защитника британского правления в Индии.
Мне совершенно не хотелось разговаривать и еще меньше — ужинать. Положение усугублялось тем, что закончился морфий. Я решил уйти к себе, пока не ляпну что-нибудь, о чем более достойный человек мог бы впоследствии пожалеть. Принеся извинения, я вышел в холл, но у лестницы остановился. Хоть кушанья миссис Теббит и не вызывали у меня аппетита, есть все-таки хотелось. Вдруг Энни свободна и не откажется составить мне компанию? Я развернулся и вместо своей комнаты устремился к входной двери.
— Вы уходите, капитан? — окликнул меня голос из-за спины. По лестнице спускался Бирн. — Я вас нисколько не виню. Разговоры порой утомляют однообразием.
Он улыбался, что меня удивило. Я считал, что Бирн разумнее остальных обитателей пансиона.
— Похоже, вы в хорошем настроении, мистер Бирн.
— О да, — подтвердил он. — Спасибо, вы так внимательны. Я почти завершил все дела, связанные с тем крупным контрактом, о котором вам рассказывал. Осталось только разобраться с некоторыми документами. Завтра, наверное, все закончу — и вперед, к новым горизонтам! Как ни люблю я Калькутту, но долго на одном месте мне не сидится. А что у вас? Куда вы собрались в такой час?
— Есть кое-какие дела в отделении, — соврал я.