«Трижды воскресший» открывает перспективу работы с героем-идеалистом, который на поверку оказывается способным справиться с довольно сложными жизненными задачами и даже стать всеобщим авторитетом и любимцем. В этом фильме происходит поразительное переосмысление идеи обновления, которое предполагалось самой жанровой моделью историко-революционного кино: если в классических лентах такого рода обновление возникало благодаря исключительно целительной силе воспоминаний о прошлом и ревитализации героики, то в совместной работе Гайдая и Галича это начало соединяется с игровым гротеском, рождающим чистый, катарсический смех. Гомеопатически распыленный по ткани фильма, в следующих работах Гайдая такой тип смеха намеренно сконцентрирован, даже утрирован, в то время как пафос оказывается резко снижен и даже иногда пародируется.
Во всех трех ранних фильмах Гайдая центральную роль играет мотив смерти и воскресения. Этот мотив, как и другой, ассоциативно связанный с ним мотив возвращения исчезнувшего и, казалось бы, безнадежно забытого, был очень важен для культуры оттепели. Один из любимых поэтов молодежи 1950‐х, Леонид Мартынов, написал в 1955 году стихотворение о том, что считавшийся пропавшим шедевр, например статуя, может вдруг найтись при археологических раскопках; тут значимо словосочетание «второе рождение»:
Не бойся!
Готовое
К часу второго рождения
Глядит это новое
Детище древнего гения
Глазами невинными,
Будто творенье новатора,
Когда над руинами
Движется ковш экскаватора[39].
Идея смерти и воскресения людей и культурных явлений проецировалась на переход от сталинистского прошлого к постсталинскому настоящему: люди, погубленные или раздавленные государственной машиной, теперь обретают право снова вернуться к жизни, а давно забытая или обесцененная непосредственность чувств снова оказывается важнейшим «ферментом» развития общества. В воспроизведении этого мотива ранний Гайдай – плоть от плоти художественных поисков оттепельной культуры, но в последующих его фильмах и типажи «маленького человека», и эстетика гротеска оказываются контекстуализированы в рамках сюжетов совершенно другого типа.
Катарсический смех поздних комедий Гайдая во многом противопоставлен принципам историко-революционного кино и не имеет ничего общего с характерной для оттепельного кино сентиментальной репрезентацией преемственности поколений, возвращенной молодости и т. д. Он не дает силы на совершение социальных преобразований, но делает жизнь легче и посильнее. Однако в его основе лежит все тот же оттепельный импульс обновления и очищения человека.
Галина ОрловаМертвое дело фильмаБюрократический дебют Леонида Гайдая
В миры Леонида Гайдая я проникну по рукописному пригласительному билету шестидесятипятилетней давности, остроумно замаскированному под повестку – бумагу по нашим временам зловещую. Персональное приглашение на праздничный банкет по случаю приемки многострадального «Жениха с того света» адресовано исполнителю главной роли в фильме, которым в 1958 году дебютировал Гайдай-комедиограф:[40]
Повестка
Гражданину Плятту Р. Я.
предлагается срочно явиться в воскресенье 15 июня в 20 час 20 мин в помещение ресторана «Арагви» для дачи свидетельских показаний по делу «Жених с того света» (бывш. «Мертвое дело»). За неявку будет привлечен к ответственности по всей строгости закона.
Управляющий: Петухов С. Д.
Верно: Утверждаю. П. П. Фикусов[41].
Кинофельетон[42] о крахе жизни бюрократа из‐за бюрократической фикции запустили в производство, откликнувшись на запрос «Больше комедий!»[43] и синхронизируясь с реформой управления народным хозяйством, поднявшей волну критики советской бюрократии[44]. Однако резонанса не случилось. Картину выпустили на экран только с третьей попытки. С момента одобрения заявки на литературный сценарий «Мертвое дело» до приемки прошло полтора года и пятнадцать месяцев – с начала борьбы «Мосфильма» с Минкультом за эксцентрическую кинокомедию оттепели, порывающую с трафаретом госсмеха[45].
Фильм отстояли всем миром. Но Михаил Ромм лишился творческой мастерской, где шла работа над картиной, и стал на какое-то время «надомником», работающим, «главным образом, с пасьянсами»[46]. Леонид Гайдай – вчерашний выпускник ВГИКа, ученик Александрова, практикант Барнета, любимец Пырьева и птенец Ромма – заработал проблемы со здоровьем и производственную стигму[47]. Ленту, на которую студийцы возлагали надежды, уполовинили с 2623 до 1388 метров[48], превратили в короткометражку[49] и напечатали ограниченным тиражом в 20 копий[50].
А все потому, что в сатирической комедии про курортного бюрократа Семена Данилыча Петухова, направившего повестку Ростиславу Плятту (за кадром) и попавшего в яму канцелярской «документности»[51], вырытую для других (в кадре), министерские чиновники распознали нагромождение безвкусицы и пасквиль на советский строй. Впрочем, даже изрезав и ослабив картину, начальство, судя по стенограммам мосфильмовских худсоветов, не смогло ни развить чувство юмора, ни избежать собственной негативной идентификации с Петуховым. В стишке, нацарапанном на обороте повестки-приглашения, читается намек на принудительную смену названия картины; стирается грань между историей, рассказанной в фильме, и историей, которая с фильмом приключилась; и наконец, зарифмованный эвфемизм отсылает к неназванным лицам с их неназываемыми действиями:
Конечно, дело не мое,
Но только дело мертвое,
Избави боже от греха,
Вдруг превратилось в «жениха».
Ну что ж!
По нашему простому мнению,
У нас, представьте, к сожалению,
Не так уж много женихов.
Зато избыток…
чудаков![52]
Следовать за намеками и документальными расширениями меня побуждает сюжет фильма, построенный на сверхзначимости документа для бюрократического человека. Гадая на реквизитах повестки, я размышляю о том, была ли неточность в их оформлении случайностью или шифром для посвященных в тонкости делопроизводства. Свой текст я расцениваю как попытку описать ранний фильм Гайдая, его начальственную рецепцию и тактики прорыва административной блокады картины как производственную травму, из (переработки) которой рождается мастер советской комедии.
В мае 1958 года на совместном обсуждении «Жениха с того света» силами секции кинокритики Союза кинематографистов и вгиковской кафедры истории кино Михаил Ромм рассказал – куда более развернуто, чем это было в повестке, – о злоключениях фильма. Реплику мэтра я привожу здесь целиком, поскольку она является свидетельством активного участника событий – опытного режиссера, имеющего долгую успешную историю работы в советском кинематографе, наставника и неравнодушного человека.
Что не менее важно, опираясь на рассказ Михаила Ильича, я ввожу и привожу в действие понятие, ключевое для работы с этим материалом. Используя в качестве верстовых столбов институциональные фильтры, через которые фильм проходит в процессе кинопроизводства, сопрягая этапы этого пути с возникшими по ходу административными осложнениями, следуя фарватером, который задан документами и зафиксирован в них, Ромм очерчивает то, что можно было бы назвать делом гайдаевского фильма:
Меня попросили информировать собравшихся об истории постановки этого фильма. Это не выступление, а только информация. Право на выступление, если понадобится, я оставляю за собой. История довольно длинная и запутанная. И если я что-нибудь скажу не так, то Дыховичный, Слободской и режиссер Гайдай меня поправят.
Сценарий этой картины написан довольно давно, года полтора или два тому назад. В основу его легла пьеса «Воскресенье – понедельник» тех же авторов, а пьеса опирается на рассказ-фельетон, напечатанный в «Огоньке».
Сценарий (режиссерский. – Г. О.) в первом варианте был сдан еще в прошлом году. В течение восьми или девяти месяцев группа работала над этой картиной, и когда первый вариант был закончен, Художественный совет «Мосфильма» дал ряд довольно значительных поправок, главным образом сводившихся к тому, что картина очень длинная, действие растянуто и не соответствует комедийному ритму, что в отдельных кусках недостаточно вкуса, что ряд реплик и кадров вызывают идейное сомнение.
Затем картина подверглась резкой критике в Министерстве культуры от сторонников тов. Михайлова, значительно более резкой, чем на Художественном совете Мосфильма.
После этого режиссер сделал этот вариант, который является, по существу, резко сокращенным вариантом предыдущей картины. Некоторые реплики устранены, устранены также отдельные места, которые мы все считали сомнительными и по идейным, и по художественным соображениям. В таком виде картина была представлена в Управление по производству фильмов. Управление приняло картину, но Министерство культуры предложило Художественному совету киностудии «Мосфильм» и Союзу работников кинематографии вновь рассмотреть картину и высказать по ней свое мнение, поскольку, очевидно, у Министерства большие сомнения