Голос у генсека был надтреснутым и слабым — как у смертельно больного человека.
— Вот, послали мы в порядке помощи одной дружественной африканской стране груз детского питания. А эти черные, увидев, что на банках нарисованы дети, решили, будто над ними издеваются и хотят накормить их человечиной, — пожаловался Андропов, кивнув в сторону двери, за которой скрылась темнокожая гурия. — И в отместку съели нашего посла. Мы, конечно, отправили ноту протеста. А их президент написал в ответ: мол, ничего страшного, бывает, можете в качестве компенсации тоже съесть нашего поела. Мол, мясо черных даже вкуснее, чем мясо белых. Видать, пробовал, стервец, и тех, и других. Вот что с ними делать? Пришлось взять хоть эту их массажистку — какой-никакой, а откуп.
Казарин выжидательно уставился на Андропова — спросить, чем он обязан столь высокой аудиенции, Артем не решался, но понимал, что генсек вызвал его уж точно не для того, чтоб поведать эту занимательную историю. А Андропов не спешил удовлетворять его любопытство. Вместо этого он медленно и осторожно, словно его кости были сработаны из стекла, восстал со своего трона и сделал приглашающий жест.
Артем и генеральный секретарь прошли за портьеру, которой кабинет первого лица государства был отделен от другого помещения. То оказалось довольно обширным. Все стены открывшегося взору Казарина небольшого зала были сплошь увешаны картинами. Разнокалиберные полотна висели рама к раме, столь плотно, что за ними невозможно было разглядеть ни кусочка стен. Артем довольно слабо разбирался в искусстве, из которого выделял лишь три направления: ранний репрессанс, поздний реабилитанс и неорепрессионизм. Однако даже он обратил внимание, что среди картин нет ни одной, написанной в русле не то что социалистического, а хотя бы просто реализма. Со стен перед Казариным кривлялись какие-то деформированные морды, а еще чаще встречался просто хаотичный набор цветовых пятен и геометрических линий. Артем в недоумении уставился на Андропова: для чего он ему все это показывает? Затем его взгляд упал на одно из полотен, которое показалось смутно знакомым. На небольшом, площадью меньше квадратного метра, картоне, заключенном в скромный багет, была изображена кричащая человеческая фигурка, и столько отчаяния было в ее крике, что, казалось, весь окружающий мир — и кроваво-красный закат, и далекое озеро с лодками, и мост, на котором стоит крикун, — все это сейчас засосет черная дыра перекошенного в немом крике рта. Казарин решился нарушить затянувшееся молчание:
— Эдвард Мунк[13], кажется? Я в этом, честно говоря, мало что смыслю, но, по-моему, у вас отличная копия.
Андропов нацепил на нос очки, внимательно, будто видел его в первый раз, осмотрел полотно и неожиданно сухо расхохотался, но тут же закашлялся:
— Копия? К вашему сведению, молодой человек, я не собираю копий! Это в Национальной галерее Осло висит превосходная, выполненная лучшими специалистами КГБ подделка! А вы имеете счастье полюбоваться самым несомненным подлинником, которого касалась кисть гениального живописца! Капиталисты крадут сокровища искусства у пролетариата своих стран, а мы лишь немного поспособствовали восстановлению социальной справедливости…
Артем не нашелся, что на это сказать, и лишь зачем-то погремел мелочью в кармане пиджака — это все, что осталось от его суточных в сумме 54 копеек, которые он называл «шуточными», после завтрака в вокзальной столовке. Андропов меж тем продолжал, и слабый старческий голос его стал набирать силу:
— Иностранцы меня часто спрашивают: почему я, лидер советской державы, где впервые в истории человечества выработался стиль социалистического реализма — высшего достижения искусства, по мнению советских критиков, — тем не менее бесконечно влюблен в абстракционизм, экспрессионизм, сюрреализм и прочие буржуазные «измы»? В западной прессе меня за любовь к «заумному» искусству и коллекционному вину даже называют «жандармом в смокинге»! Этим придуркам невдомек, что «смокинг» тот пошит из потертого лапсердака моего дедушки, еврейского ювелира Карла Флекенштейна!.. Впрочем, не будем отвлекаться. Почему же мне так по душе именно современное искусство? Слышали анекдот? Какая разница между сюрреалистом, реалистом и соцреалистом? Сюрреалист пишет то, что ощущает, реалист — то, что видит, соцреалист — то, что слышит… Но это, конечно, шутка. На самом деле все гораздо проще и гораздо сложнее одновременно. Античное искусство обращается к чувствам, Средневековое — к вере, искусство Ренессанса и все, что было после, вплоть до начала двадцатого века, — к разуму… И лишь модерн — впервые! — апеллирует к подсознанию человека! Это наивысшее достижение из возможных! Меня всегда интересовало именно подсознание человека — сначала как шефа небезызвестного вам Комитета Госбезопасности, а затем даже еще сильнее — как лидера Советской державы. Ничего не поделаешь, приходится выполнять роль ловца душ человеческих… — Андропов тяжко вздохнул, сдернул с переносицы очки и потер красные от недосыпа глаза.
— Вот, взгляните сюда, товарищ Казарин! — продолжил он, указав на соседнее полотно, на котором был изображен еще один крикун, только сидящий в кресле и облаченный, кажется, в платье священнослужителя. — С этим произведением вы точно не знакомы. Фрэнсис Бэкон[14], полотно из серии «Кричащий папа». Понимаете, в чем разница между ним и «Криком» Мунка? Нет? Я вам объясню. У Мунка обычный маленький человек кричит от ужаса за самого себя перед этим жутким миром, а у Бэкона понтифик вопит от страха за все человечество… Нет, определенно, только искусство нового времени обращается к самым сокровенным глубинам человеческой души! Нас эти глубины также очень интересуют…
— Это уже слегка попахивает религиозным мистицизмом, — заметил Казарин. — Никак не ожидал услышать подобное от вас, Юрий Владимирович.
— А советская власть вообще имеет крутую религиозную закваску, — усмехнулся Андропов. — Да, да, не удивляйтесь и не смотрите на меня так, будто я вам военную тайну открываю. Как писал самый популярный философ молодости моей матери, после революции Святая Русь слиняла в две недели. Правда, этот философ признан нынче упадническим и предан забвению, и даже имя его — Василий Розанов — вам ничего не скажет. Но он в данном случае прав. Хотя и не совсем. Большевики не уничтожили, а просто заменили старую религию на новую — коммунистическую. Красный угол в избе поменяли на красный уголок, а икону Спаса — на портрет Ленина. Суть же осталась прежней — слепая, не рассуждающая вера. И даже сами церковники это в душе признавали. Когда в Москве прорвало канализацию и мавзолей Ленина затопило говном, патриарх Тихон сказал: «По мощам и елей». Это значит, что он понимал: мумия Ленина — это мощи! Нетленные мощи, предназначенные для всенародного поклонения. Хотя тут он тоже не прав. Я лично не считаю, что мощи Ленина ниже качеством, чем мощи какого-нибудь Серафима Саровского. Что сделал Ленин, я могу перечислить более или менее внятно: советская власть, электрификация всей страны, ликвидация безграмотности. А что сделал Серафим Саровский? Я не знаю. Верующие обычно говорят про духовное подвижничество. Но для меня, атеиста и материалиста, это словосочетание не несет ровным счетом никакой смысловой нагрузки.
— Богохульствуете… — задумчиво промолвил Артем.
— Ничуть! — покачал головой генсек. — Согласитесь, что духовные подвиги объективно существуют только в головах верующих. А лампочка Ильича одинаково светит всем — и попу, и заведующему кафедрой научного атеизма… Так что уловление душ человеческих — это первейшее для нас, истинных коммунистов, занятие. Кстати, именно в связи с этим я вас сюда и пригласил.
Глава 16«Парадоксальный» труположец
Артем убеждается в том, что у инквизиторов бывают нежные поэтические души, узнаёт о величайшем научном открытии, которому дало путевку в жизнь светлопутинское убийство, и лицезреет ядерную кнопку, которая, как и положено, срабатывает в последнем акте.
Они вновь прошли из зала, где стены сплошь увешаны шедеврами, украденными из величайших музеев мира, обратно в генсековский кабинет. Андропов выложил на сверкавшую лаком столешницу кумачовую папку. При этом Казарин заметил справа от генсека большую красную кнопку закрытую прозрачным пластиковым колпачком, чтобы Андропов случайно не нажал ее локтем. Вот и верь слухам, что кнопка эта расположена в специальном «ядерном чемоданчике»!
— Должен заметить, что ваш эксперт-криминалист Лунц — золотой человек! Берегите его, — заявил Андропов Артему.
Дальнейший рассказ генсека сводился к следующему. Цезарь Маркович Лунц произвел настоящий фурор на научной конференции, куда его пригласили из Академии наук. Генетика хотя уже не считалась «продажной девкой империализма», но по-прежнему воспринималась как некая экзотика. На конференции энтузиасты из числа молодых ученых с пеной у рта убеждали старших коллег, что генная «дактилоскопия» в ближайшем будущем произведет революцию не только в криминалистике, но и во многих других областях жизни. Особенно горячие головы даже утверждали, что с помощью генетики можно будет воскресить самого вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина… Но, естественно, скромного гостя из Светлопутинска все же больше интересовала именно криминалистика. Задав несколько вопросов относительно возможности в ближайшее время исследовать в нашей стране сперму на ДНК и получив обнадеживающий ответ, что практически это можно сделать хоть сейчас, Лунц мертвой хваткой вцепился в ученых и решил не выпускать их из аудитории до тех пор, пока не вынудит согласиться провести необходимое ему исследование.
Доктор Рыскин отговаривался тем, что опасается скомпрометировать метод, впервые проводя исследования по столь запутанному делу обстоятельства которого изложил ему Лунц. А вот его младший коллега, кандидат биологических наук Иванов, напротив, проявил заинтересованность. И Лунцу удалось убедить его взяться за производство первой в СССР генно-идентификационной экспертизы. Ученого не смутило даже то, что биоматериала для исследования толком не осталось, так как его почти весь израсходовали для проведения предыдущих бесполезных экспертиз. Иванов обещал что-нибудь придумать.