Волосатый Мокей Рябуха вывез тачку из широких дверей кухни во двор. Люди расступились, и «экипаж» покатил к воротам.
Повизгивало колесо тачки, под ногами шуршали опавшие листья. Последний выезд Якобия!
— Скатертью дорога!
— А Мокей-то, Мокей! Вот вам и молчун...
Из казенной квартиры выбежала жена Якобия и завопила:
— Вы что это, вы что? Что делаете, хамы? Отпустите его!
— Стой, Мокей, — сказал Артем. — Самодур и сам уже не покажется на глаза сабуровцам! Нужен новый администратор.
Главным врачом тут же избрали доктора Петра Робертовича Ферхмана, а в помощь ему — хозяйственную комиссию.
В земстве растерялись. Самоуправство! Но утвердили и Ферхмана и комиссию. Выдавая депутатам больницы бумагу с официальными полномочиями, сказали:
— И мы рады избавиться от Якобия! Грубый, спесивый...
В больнице все шло по-новому. Больных стали лучше кормить, более внимательно ухаживать за ними, слово «господин» исчезло из обихода, все относились друг к другу тепло, по-товарищески.
Артем радовался. Вот такую бы власть трудящихся во всем городе! Но как вдолбить меньшевикам, что только Советы смогут руководить восстанием, что сейчас дробить силы — преступление. Надо действовать сообща, как призывает Ленин.
Наконец в Харькове были созданы общая подпольная газета и Федеративный Совет обоих комитетов РСДРП. В нем три «впередовца» — Артем, Авилов, Мерцалов — и три меньшевика.
Федор стремился осуществить свое, заветное: придать Совету функции рабочей власти. Впрочем, харьковские пролетарии уже сами называли объединенный штаб социал-демократов своим правительством, а полиция строчила донесения, проникнутые ненавистью и страхом:
13 ноября электрическая станция прекратила освещать частные и казенные помещения. Командированному генерал-губернатором адъютанту рабочие ответили, что сделали это по распоряжению своего «правительства» из «канцелярии» которого ими получен приказ прекратить освещение домов богачей и царских слуг, улицы же освещать в интересах пролетариата. Установить местонахождение упомянутой «канцелярии Федеративного Совета» не удается. Она постоянно переносится из дома в дом и охраняется созданной революционерами милицией, которая вооружена револьверами, пиками, топорами и другим оружием.
Испугались топоров и пик рабочей милиции, боевых дружин. Постыдились бы писать! Вовсе не кочевал Совет из дома в дом, а пребывал на Сабурке — неприступном бастионе революционеров.
В городе возникло двоевластие, и губернатор просит Совет:
— Включите, господа, электричество!
— Заволновались, голубчики, — торжествовал Федор.
И снова охранка плачется департаменту полиции:
18 ноября, во время заседания городской думы, в ее помещение вошла группа революционеров и, прекратив заседание, предъявила требование: немедленно перейти на сторону Федеративного Совета и действовать против правительства или же выйти в полном составе в отставку и передать власть Совету. После крупных пререканий с революционерами члены думы вынуждены были разойтись.
Охранка была права — Совет и впрямь стал хозяином половины города! События развивались быстро.
СОЛДАТЫ НЕ ПОВИНУЮТСЯ ГЕНЕРАЛАМ
Минуя часовых, а чаще с их согласия, Артем проникает в казармы. Дневальный — на страже, а Федор, в армейской шинели, — в тесном кольце солдат. Слова его падают в их души, как семена в созревшую почву.
Хмурым ноябрьским утром первый батальон Богодуховского полка заявил командиру:
— Забивают нас муштрой, оскорбляют... Харчи нищенские, да и те воруют каптенармусы! Отпустите по домам.
Солдат еле утихомирили обещаниями. Но когда разнеслась весть, что лейтенант Шмидт возглавил севастопольское восстание матросов, в гарнизоне стал назревать мятеж.
В середине ноября одна из рот Луцкого полка отказалась идти в караулы по охране города. Что они — жандармы или полицейские?
— Призвали воевать с японцем, а гоните против рабочих?
Тогда в частях спешно огласили приказ генерал-губернатора:
«Войскам гарнизона считать себя стоящими на передовых позициях, лицом к лицу с неприятелем».
Брожение в войсках нарастало.
Федор собрал комитет с представителями воинских частей.
— Обстановка в городе чревата взрывом, но готовы ли мы взять в свои руки власть? Давайте организуем вооруженную демонстрацию рабочих и солдат! Что скажете?
— Я — за! — тряхнул Александр Корнеев огненной шевелюрой. — Дружинники только того и ждут.
— Смахивает на авантюру, — поежился Авилов. — Рановато...
— Ночевал сегодня у своего друга меньшевика Ангарского? — близоруко сощурился Мерцалов и пискливо передразнил кого-то: — «Одно дело — разъяснить массам вероятный ход развития революции, а другое — призывать их к восстанию...»
— И верно, что тянуть, Пал Палыч? — сказал Саша Васильев.
Его поддержали Дима Бассалыго, Бронислав Куридас и Пальчевский — комендант революционной Сабурки.
— Этак проспим царствие небесное! — воскликнул Дима.
— Пора выступить. Чего ждем? Меньшевики всё плачутся, а от слез только порох сыреет, — заключил Куридас.
— Ваше слово, представители полков, — сказал Артем.
Вскочил горбоносый смуглый фельдфебель Одишария:
— Наш полк подымется, только время назначь, дорогой!
Вольноопределяющийся Мешков, румяный весельчак, любимец
Богодуховского полка, поддержал пылкого грузина:
— Верно, братцы. Мы его величеству не слуги и не псари, а рабочим — братья. Выступим!
— От Лебединского полка кто-нибудь есть? — спросил Федор.
— Так точно! — щелкнул каблуками белобрысый Клочко. — Ждемо наказу. Хай недолюдки трясуться!
— Раз такое единодушие — я присоединяюсь, — сказал Авилов.— А с меньшевиками опять врозь?
— Черт с ними! — рассердился Федор. — Трусы они, перед буржуями пресмыкаются. А может, передумают, увидев нашу демонстрацию?
В ночь на 23 ноября офицеры Старобельского полка заметили в казармах неладное: солдаты легли спать в сапогах.
— Вста-ать! Что за безобразие?
— Не обессудьте, ваше благородие... Выходил за нуждой, а раздеться не успел. Вдруг снова схватит живот?
Ответ дерзкий. Однако зная настроение солдат, офицеры не решились их наказать. Всем мерещился призрак «Потемкина», севастопольский бунт матросов под руководством лейтенанта Шмидта.
На рассвете басовито и тревожно заревел «отец» — паровозостроительный. Сигнал всем заводам и фабрикам.
Одишария, фельдфебель старобельцев, скомандовал:
— Ра-азобрать ружья из пирамид! Строиться на плацу!
Барабанщики дробно заиграли сбор, и старобельцы выбежали из спален. Вскоре они уже маршировали на Змиевскую, в казармы второго полуполка. Оркестр гремел «Марсельезу», а сбоку бежали офицеры:
— Не губите себя и нас! Остановитесь, братцы!
Но «братцы» двигались несокрушимой лавиной.
На Змиевской происходило то же самое. Освободив сидевших на гауптвахте товарищей, третий и четвертый батальоны примкнули к колонне. Теперь в казармы Лебединского полка, на Старо-Московскую!
— Открывай ворота! С праздничком вас!
С оркестром вышли и лебединцы. Над ними красный стяг на древке полкового знамени. Одишария зычно скомандовал:
— По-олк — под знамя! Смирна-а! — И, чуть помедлив, выкрикнул властно, как полковник Гоштовт, командир старобельцев: — Слушай — на кра-ул!
Батальоны взяли винтовки «на караул». Музыка грянула бодрый марш, и все зашагали на Конную площадь, к заводу Гельферих-Саде — месту сбора воинских частей и рабочих дружин. Мерно покачивались шеренги, отбивая шаг в такт глухим ударам полкового барабана.
Боевые дружины на площади у завода бурно приветствовали солдат. Вверх летели шапки, позади рабочих мелькали алые косынки.
Паровозостроителей привел Артем. Куртка подпоясана ремнем, на нем пистолет — подарок Куйбышева. На фуражке вместо кокарды кусочек ленточки из косы Дуни Забайрачной. Он горел как язычок огня.
Рядом с Федором — Саша Корнеев и Володя Кожемякин. Во главе гельфериховцев Саша Васильев, студент Дима Бассалыго и Петр Спесивцев. Дружинники разжились в казармах винтовками и шинелями.
Артем любовно осматривал дружины и солдатские батальоны.
«Дорогие мои! Да ведь это зародыш пролетарской армии! Ей суждено свергнуть ненавистное самодержавие. Сегодня счастливый день для каждого революционера — армия и рабочие вместе!»
После приветственной и зажигательной речи Артема манифестанты двинулись по Молочной.
К шествию примыкают все новые и новые люди. Под ногами путаются юркий Саня Трофимов, Федя-слесаренок и другие подростки. Нынче — связные подполья, а завтра — воины республики.
Демонстрация уже на Заиковке. Отсюда она хлынет в центр города. Так задумано... Над шествием красные флаги и черный транспарант :
ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ БОРЦАМ, ПОГИБШИМ В СЕВАСТОПОЛЕ
Шура нашла Федора и потянула его за рукав:
Отойдем в сторонку... — Оглянувшись на своего спутника, кудрявого парня, сказала: — Наседкин, боевик из депо Харьков-Главное. Еле пробрался сюда... Повтори, Володя!
— Ночью прибыл эшелон с Охотским полком. Каратели заняли подступы к харьковскому мосту. Фуражки с белыми околышами, такие же погоны. Утром солдатам дали по стакану водки.
— Может, повернем демонстрацию! — засомневалась Шура.
Артем посуровел, сдвинул брови.
— Не осмелятся! А попробуют... — И, увидев в руках Наседкина пакет, поинтересовался: — Оружие, бомбы?
— Похлеще! Листовки... К солдатам... Раздать?
— Пока не надо. Будь при мне — потом распоряжусь.
И, желая убедиться в твердости людей, Федор стал пробираться вдоль колонн. Спрашивал у каждого отряда, у каждой роты:
— Дадите ли, товарищи, отпор врагу, если он посягнет на нас?
— Ответим тем же!
Вскоре демонстрация выкатилась на Газовый мост, с него — на Конторскую, оттуда — на Екатеринославскую улицу.
Начальник гарнизона генерал Нечаев, он же командир мятежной дивизии, решил, что шествие не пойдет в лоб охотцам, а непременно свернет по Екатеринославской налево, чтобы соединиться на вокзале с бастующими железнодорожниками. Ра