— Новобранцы и запасные! Зачем вам война? Слушайте, что случилось позавчера в Одессе. Туда, чтобы проводить на смерть тысячи солдат, приехал сам царь. Он собирается заткнуть их телами жерла японских пушек. Но самодержца встретил не только чиновный сброд, сытая знать и раболепное духовенство. Там высочайшие уши впервые на Руси пронзил честный пролетарский свист. Люди не хотят умирать во славу престола. Не приветствовать деспота, а плюнуть ему в морду, упившуюся народной кровью!
Толпа оцепенела. Не верилось, что можно говорить так дерзко и смело. А Федор умел зацепить за живое.
— Знайте, что вас ждет, рекруты! На войну гонят целые полки, а домой возвращаются единицы, да и те калеки. Не лучше ли воевать здесь, за свободу России, за светлое будущее? Так не надевайте же солдатский мундир!
Раздались пронзительные свистки городовых, послышалась ругань унтеров и крики филеров:
— Держи, хватай крамольника! Японский шпион!
Новобранцы стояли стеной, но перед Федором расступились, и он словно растворился в толпе. Очки и парик — в карман, свитка брошена под телегу. Забор, проходной двор, узкий переулок…
И вот уже по соседней улице, небрежно помахивая тросточкой, важно шествует доверенное лицо подрядчика, благонамеренный Виктор Иванович Хлястиков. Какое ему дело до войны?
Одно выступление, другое… десятое, и Федор вскоре убедился — снова взят под наблюдение полиции. Бородавка выследил или опять работа провокатора? Рассказал Ивану Чигрину, и тот даже лицом потемнел:
— Щоб тебе лыха година побила. Теперь викручуйся!
Дачу Федор не покинул, но визиты друзей прекратил, а гектограф сплавил на Мало-Мещанскую, 68, в дом Николая Шалимова, отца невесты Ухова. С Тоней и Алексеем Уховым встречался по ночам на середине Ингула. Лодки ставили борт к борту и обсуждали неотложные дела. Кто их тут подслушает и схватит?
Урок, преподанный Борисовым, не пошел филеру Шкребе впрок, и он продолжал шпионить, только теперь уж, по воле начальства, за господином Хлястиковым.
Пустые донесения шпика бесили поручика Еремина, он то и дело совал кулак под нос Шкребе:
— Видал? Смотри в оба, каналья! Доверенный подрядчика Сергеева орешек крепкий, но расколоть его надобно аккуратно. Слыхал или прочистить твои волосатые уши?
А что смотреть, если господин Хлястиков вполне респектабельный человек? И на реке за него заступился. И все же, неся иудину службу, уныло поглядывая время от времени на часы, Шкреба старательно заносил в записную книжку наблюдения, помимо своей воли воздавая хвалу ловкости подпольщика:
«11 сентября. Пост заступил в 8 утра. На даче безлюдно. В 11 ч. 10 м. в сад вышел «Хлястик». Сорвав яблоко, присел на ступеньки веранды и с аппетитом съел его. Вскорости посетил нужник и освободил его к 11 ч. 33 м. (надо обследовать сортир на предмет обнаружения места для обмена тайной почтой). В 12 ч. 14 м. пополудни, насвистывая «Ванька Таньку полюбил», поднадзорный «Хлястик» покинул дачу. В 12 ч. 41 м. он вошел в парикмахерское заведение Зинделя Блоха на Херсонской. Других клиентов у иудея не было, шевеления губ у обоих через окно не заметил во время бритья. Подозрительно. В 1 ч. 13 м. «Хлястик» посетил на Соборной площади консисторию, где минут десять беседовал с протоиереем о. Агафоном. Духовную консисторию покинул с о. Гавриилом, помощником благочинного Епархиального управления. В приятном настроении они направились на Военный рынок и там завернули в трактир Литерева. Я занял позади них столик. «Хлястик» предложил: «А не пропустите ли вы, отче, рюмочку пржепаленки?» На что священнослужитель смиренно ответил: «Предпочитаю рябиновку, а наипаче Шустова коньяк!» За обедом говорили о каком-то подряде, а затем отец Гавриил нагрузился до положения риз и в 3 ч. 47 минут был отвезен «Хлястиком» на извозчике в собственный дом на Преображенской (и мои расходы на «ванько» — 25 к.). Тут тело о. Гавриила было бережно вручено привычной к этому жене священника. Вернувшись в центр города, «Хлястик» долго разглядывал на тумбе у театра Монте афишу о гастролях известного мага Мелидиса (не заграничный ли связной преступного сообщества?), а затем проследовал в Общественную читальню. Порывшись в каталоге, «Хлястик» выразил господину библиотекарю свое неудовольствие: «Почему у вас больше французских, чем русских книг?» В 4 ч. 45 м. «Хлястик» сел на извозчика и покатил к себе на Десятую. Я вынужден был снова взять извозчика (еще 20 коп. казенных денег). С 5 ч. 10 м. и до шести вечера «Хлястик» тренькал дома на гитаре, пел романсы, а революционные песни преступно умалчивал. В 7 ч. 55 м. вечера он зажег восьмилинейную лампу. Читая газеты, «Хлястик» сильно зевал и потягивался. Все означенные действия поднадзорного хорошо наблюдались с деревянного забора, утыканного гвоздями, на котором я кое-как умостился. Однако мне сильно мешали камни, переспелые огурцы и прочая дрянь, которые с бранью в меня кидали темные пекари заведения Трещина. Особенно усердствовал тестомес Петро Залыгин, который и раньше был замечен в указывании своим единомышленникам на наблюдательных агентов, несущих службу.
Покинул я дачу в полуночь по причине бесполезности наблюдения и своего сонного состояния, которое было вызвано сильным храпом «Хлястика», начавшимся в 11 ч. 18 м. За время пребывания «Хлястика» дома его никто не посещал, как равно никто и не выходил из помещения вон, о чем и доношу Вашему Высокоблагородию. Наблюдательный агент Евлампий Шкреба».
Читая идиотские донесения Бородавки, поручик Еремин хватался за голову. Где взять сыщиков поумнее? Слежка ничего не дает. Кто же хитрит и обманывает? Господин Хлястиков — предполагаемый Виктор — или «Бровастый» — сообщник революционеров, ныне работающий на охранку?
Желая сорвать на ком-нибудь свою злость, поручик настрочил градоначальнику донос на тестомеса Петруся. Изложив его «зловредные» действия, он добавил:
…поэтому, признавая дальнейшее пребывание в Николаеве Петра Залыгина особо опасным для общественного спокойствия и принимая во внимание ущерб, который оное лицо наносит делу политического розыска своим дерзким указанием разной публике наблюдательных агентов и угрозами по их адресу, имею честь просить Ваше Превосходительство, не признается ли возможным теперь же арестовать рабочего Петра Залыгина, выдержать его под стражей по ст. 21 Положения об усилении охраны, а затем выслать в одну из внутренних губерний империи.
ШПИКИ БАСТУЮТ
С утра до поздней ночи Федор не мог избавиться от Бородавки. Кажется, придется нырять в подполье… Неужели господину Еремину стало известно нечто важное?
Сперва шпик, как полагалось, держался подальше от «Хлястика». Но вскоре обнаглел и уже не прятался. Поднадзорный — парень проворный, не ровен час — упустишь! А с кого вычтут за пропажу подпольщика? С Евлампия Шкребы, хоть жалованье и без того мизерное.
Федор так привык к непременному спутнику, что если не замечал поблизости кривоногого филера, то ему будто чего-то не хватало. Надо же такое! И все же он пытался урезонить шпика:
— Ну что ты, Шкреба, прилип ко мне? Некрасиво. Отлично знаешь — я человек благонамеренный.
Филер отмалчивался.
— Послушай, Бородавка, — сказал однажды Федор, присев на скамейку у калитки дачи. — Допустим, я тот, за кого вы ошибочно меня принимаете… Но ведь меня надо еще застукать с поличным! Так вот — напрасный труд. Не трать времени, отвяжись.
Тусклые глаза шпика, устало подпиравшего плечом ближнюю акацию, вдруг живо блеснули:
— Ага, знаешь, что я Шкреба и Бородавка! Откуда? Вот и раскрылся, слава те господи! Лучше добровольно заявись в полицию.
— Ну и дурак, — равнодушно зевнул Федор. — Кличка твоя известна всему Николаеву. Все знают, чем занимаешься. Тоже мне ремесло! Возвратись-ка лучше на завод. Неужто окаянные сребреники не жгут тебе руки?
Шкреба уныло переминался с ноги на ногу. Проклятый ревматизм! Но агента охранки, как и волка, ноги кормят.
— Нет, Бородавка, — гадливо отвернулся Федор, — ты настоящее крапивное семя, выкормыш полиции. Зачем живешь, коптишь небо?
Шпик снова молчит и продолжает упрямо следовать за «Хлястиком». А тот, молодой и выносливый, за день исхаживает десятки верст. Выбирает концы подлиннее, а дорогу похуже и к вечеру вконец изматывает филера. Бородавка готов разуться и бежать босиком.
— Вот божье наказание… Не на Погорелов ли хутор собираешься? — тоскливо бормочет Шкреба, плетясь за Федором.
— Угадал, — злорадствует тот. — А оттуда по наплавному мосту в гавань Попову Балку. Там ведь грузят зерном заграничные суда?
— Там. Ну и взял бы извозчика! И я бы…
— Извозчика? — ухмыляется Федор. — У тебя деньги казенные и подлые, а у меня трудовые, честные.
Шпик изнемогал от злости и усталости.
— На кой тебе эта гавань, что там делать?
Федор на ходу вытаскивает из кармана местную газету и читает:
— Вот… «Объявляются торги на отдачу в содержание буксирной переправы. С кондициями по этому предмету можно ознакомиться у корабельного смотрителя таможенного округа в присутственные дни».
— Врешь ведь… Сказал бы правду: из Марселя на греческом судне «Анисия» прибыла нелегальная литература. Не втирай очки!
Сергеев понял: охранка знает о нем больше, чем он предполагал. Надо уходить в подполье, пока не поздно.
Лишь ночью, когда Федор уходит в рабочие кварталы, обессиленный Бородавка отстает. Даже вооруженные чины полиции боятся показываться в Слободке. Ухлопают, и концы в воду — река-то рядом! Чертов «Хлястик»!.. Пусть бы и впрямь уехал. Хоть ноги отдохнут.
Вскоре, посоветовавшись с угрюмым Чигриным, Сергеев действительно «уехал» из Николаева. Расплачиваясь с дворником, он сетовал на постигшие его здесь неудачи и поздно вечером сел на пароход «Орион», курсировавший меж Одессой и Херсоном.
Увидев на дебаркадере провожавшего его Шкребу, Федор подмигнул и прошел в свою каюту. Рано радуешься, крапивное семя! Конечно, на пароходе его сопровождает другой шпик — он-то и передаст подпольщика из рук в руки губернскому филеру в Херсоне. Но Федор с Чигриным и Уховым предпринял необходимые контрмеры.