Федор медлил уходить. Оглянувшись на Шуру Мечникову, стоящую за его спиной, он нахмурился и сказал:
— Слышите свистки? Дом оцеплен полицией. Вам, девчата, незачем рисковать. Идите пока вдвоем, а я догоню. Дорогу знаю.
Дружинники расступились. Даша и Мечникова беспрепятственно миновали полицейский кордон.
Девушки шли по Конюшенной. Удастся ли Артему вырваться?
Люди из Народного дома растекались по улицам, переулкам. Вскоре Даша и Шура остались одни. Ночь темная, едва освещенная тонким серпом молодого месяца, проглядывавшего сквозь перистые облака.
Шаги… Девушки обернулись. Какой-то прощелыга. На ногах рваные опорки, на голове помятый котелок. Бредет, пошатываясь, и горланит:
Золотая наша рота
Тянет беса из болота…
Голос противный, скрипучий. Даша и Шура прибавили шагу, но босяк стал догонять. Рослая Базлова успокоила Шуру:
— Пусть только тронет! Не с такими справляюсь в отделении буйнопомешанных, — и, полная решимости дать отпор бродяге, сжала кулаки.
Босяк приблизился. Луна осветила премерзкую ухмылявшуюся рожу. Острые усики и бородка, под глазом огромный синяк.
— Чего тебе? — спросила Базлова. — Только тронь меня, пьянчуга, и я кликну городовика! Будка за углом.
— Вот как раз этого-то делать и не надо, — куражился тот. — Разрешите, мамзель, взять под ручку. В обхождении с красотками имею понятие…
Мечникова пригляделась и всплеснула руками:
— Артем?! В таком виде… Где же костюм, что мы тебе купили?
— Говорил, зря тратитесь. Так оно и вышло!
И, весело рассмеявшись, рассказал, как ему удалось объегорить полицию и жандармов.
Спешное переодевание произошло за кулисами в Народном доме.
Володя Кожемякин сунул Федору опорки, модник Васильев отдал свою поношенную визитку, а Николай Чинов поменялся с ним головным убором. Шаляпин с досадой смотрел на нехитрый маскарад, а затем усадил подпольщика перед зеркалом и озабоченно поскреб ногтем свой округлый подбородок.
— Картуз долой! — вдруг воскликнул он и, сорвав со Щербака котелок, бросил его на пол, растоптал, а потом напялил на голову Федора. — Вот именно. А теперь…
Шаляпин склонился над Федором и стал накладывать грим.
— Полиции я сроду не любил, даже боялся… Перед кем только не приходилось шапку ломать! Да и сейчас любой жандармский ротмистр оскорбить может. Концерт нынешний не простят…
Шаляпин отступил на два шага, довольно усмехнулся. Глянул на себя в зеркало и Сергеев. Ну и превращение! Под глазом радужный синячище, нос горького пьяницы.
— Хорош, хорош! — одобрительно бормотал певец. — Мать родная не узнает. А теперь катись отсель, да поживее! — И добавил — Должен сказать тебе, Артемий, — ты златоуст, право, златоуст!
Полицейские, взглянув на Федора, брезгливо толкнули его.
— Пошел вон, мразь!
…Вот и Сабурка. Даша провела Федора и Мечникову служебным ходом на второй этаж больницы в комнатушку с окном в густой парк. Недурно! Отсюда и спрыгнуть можно.
— Но как же вы, Даша? Ведь стесню вас?
— Да ничуточки! Я и товарищ Шура заночуем в ординаторской. Наш доктор Тутышкин — социал-демократ и в курсе дел. Отдыхайте!
Больничная кровать, стол, две табуретки и буфетик. На нем кулич и горка крашеных яиц. В углу икона с лампадой.
— Верующая, Даша?
— Требуют с нас. Служба… А кулич и яйца еще на пасху принесли родные одной больной. Пришлось взять, чтобы не обидеть.
Федор разулся и лег в кровать. Блаженство!
Но сон пришел не сразу. Сквозь меркнущее сознание слышал какой-то шум, топот ног. Какой-то душевнобольной истерически кричал: «Именем короля вы арестованы! На плаху еретика, на плаху…»
Проснулся от яркого солнца, светившего прямо в лицо. Вставать не хотелось. Ну что ж, сегодня воскресенье, заводы не работают. Можно отдохнуть за многие месяцы.
Вдруг увидел накрытый стол. Федор проглотил слюну. Последние недели жил впроголодь.
Не вставая, принялся за еду. Запил все квасом. Напоследок потянулся за куличом и крашеными яйцами.
Насытившись, откинулся на подушку и снова уснул.
Девушек давно тревожила тишина в комнате. Утром Даша принесла одежду Артема, доставленную Васильевым из Народного дома. Но Артем даже не шевельнулся. Может ли человек столько спать?
— Обыкновенный человек — нет, а он может, — сказала Шура.
Базлова снова приоткрыла дверь в комнатушку, окутанную сумерками. Федор спал. Но еда со стола исчезла. Неужели сюда проник какой-то шкодливый больной, а потом задал пир для всех сумасшедших в отделении? Чем же теперь кормить Артема?
Шура насмешливо глянула на расстроенную фельдшерицу:
— Должно быть, сам наелся впрок — такое с ним бывает.
Кое-как растолкали Федора. Он сконфуженно оправдывался:
— Виноват, дорогуши… Не заметил, как один справился. Ну, да кто в гости идет — брюхо в семь овчин сошьет. А что, Даша, кулич и писанки святили в церкви? — осведомился он шутливо.
— Должно быть, святили… А что?
— Значит, жив буду, не помру!
«СЛЕЗАЙТЕ, ВАШЕ БЛАГОРОДИЕ!»
Мина Стоклицкая сконфуженно призналась Федору:
— Привязался ко мне один человек… Сперва лишь здоровался, а теперь заходить стал. То палец ему перевяжи, то дай адрес прачки, однажды на обед напросился… Сережку конфетами задабривает. А ведь у меня явка!
— Что за человек? — встревожился Сергеев.
— Офицер, из кавказцев. Грудь в газырях[2], на поясе кинжал.
— Да откуда он взялся?
— Живет этажом ниже, дверь налево.
«Этажом ниже»… Сергеев вспомнил ночь, когда он покидал дом Стоклицкой после приезда из Женевы Дяди Тома. Значит, не зря тогда в окне бельэтажа колыхнулась занавеска и за ней мелькнула чья-то физиономия. Значит, тогда не померещилось! Досадно…
— Брюнет с усиками, узкое лицо?
— Да. Как-то вышла я с докторским саквояжиком, а он подскочил: «Позвольте, мадам! Вам извозчика? Сочту за честь…» Знал бы он, что было в саквояже! — расхохоталась Стоклицкая.
Но Федору не до смеха. Охранка подбирает ключи к явке, ко всей организации. У Мины склад реактивов Химика, который готовит взрывчатку, хранится нелегальная литература. Скрытое волнение Федора передалось и Мине:
— Думаешь, подселили шпика? Не похоже…
— Будем надеяться. А пока отвадим этого кавалера.
К лету обстановка в стране накалилась. Сдача японцам Порт-Артура, гибель в Цусимском проливе русского флота вели самодержавие к военному краху. Нелепая война вскрыла язвы и гнилость всего строя. Народ уже подписал ему свой приговор, а революция готова была привести его в исполнение.
Жандармы и полиция яростно преследовали подпольщиков. За неделю в городе арестовали человек триста. Искали оружие, тайные типографии.
Сергееву удавалось ускользать от жандармов. Они прозвали его «шапкой-невидимкой».
Но ведь дело не только в Федоре — надо обезопасить всю организацию. Один в поле не воин! Давно известно.
— Вот что, хлопцы, — сказал он дружинникам Саше Васильеву и Петру Спесивцеву, — прощупайте-ка одного типа, который живет в доме Стоклицкой.
Петр Спесивцев, худощавый парень, ловко выследил душку-офицера. Оказывается, тот захаживает в жандармское управление, прямо к ротмистру Аплечееву. Повезло и Саше Васильеву — ему удалось заполучить записную книжку кавказца со списком посетителей Стоклицкой. Но большинство их было зашифровано полицейскими кличками, и лишь по приметам можно было узнать некоторых товарищей. Федор предложил этим товарищам временно покинуть Харьков, а записную книжку подбросили ее хозяину.
Однажды, когда шпик ушел из дому, Саша Васильев занял позицию у подъезда, Мина — на своей площадке, а Петр Спесивцев стал «чинить» замок в дверях квартиры агента. Проникнув в комнату, Петр, кроме «кобылы» — большого полицейского смит-вессона, ничего не обнаружил. Чисто работает, негодяй! Вынув из револьвера патроны, Спесивцев сунул его обратно под подушку и открыл шпингалеты окна. Залезть ночью и прикончить продажную шкуру!
Но Федор не одобрил плана дружинников. Ухлопать филера в квартире — значит навлечь подозрение охранки и провалить явку.
— Итак, мнимый офицер по ночам влезает на старый дуб во дворе и наблюдает за окнами Стоклицкой? — спросил он.
— Надеется, что докторша однажды не задернет шторы.
— Отлично, — сказал Сергеев. — Тогда сделаем так…
В глухую ночь парни застали шпика на наблюдательном пункте. Петр подошел к дереву и лениво произнес:
— Слезайте, ваше благородие! Убедительно просим.
Шпик молчал в густой листве, но когда Васильев запустил в него кирпичом, тот крикнул без кавказского акцента:
— Прекратите! Вот позову околоточного…
— Пока он явится, разотрем тебя в табак. Лучше снизойди. Есть сурьезный разговор, — сказал Саша Васильев.
Послышалось щелканье курка.
— Стараешься, кунак? — усмехнулся Спесивцев. — Порох отсырел… Слезай — подсушим! — И обратился к другу — Давай пилу! В какую сторону будем валить дерево?
Шпик неуклюже сполз по стволу. На нем кубанка, мягкие сапоги, черкеска подпоясана узким ремешком с серебряным набором.
— Что вам надо, господа? — спросил он, дрожа от страха.
— Зачем в окна к моей сестре заглядываешь, пакостник?
Шпик даже обрадовался:
— Господа, я со всем уважением к мадам Стоклицкой! А дерево… Обожаю гимнастику: полезно для здоровья…
— Я тебе сейчас прибавлю здоровья! — зарычал Сашка. — Чтоб не позорил мою замужнюю сестру!
— И мою золовку, — мрачно добавил Спесивцев. — Закон гор!
Филер потерянно молчал.
— Знаешь что, — предложил Васильев, — их благородие без ума от гимнастики. Дадим ему по правилам английского бокса?
Посыпались удары. «Кавказец» заорал, но это ему не помогло.
Вдруг филер вывернулся и дал стрекача к черному ходу. Но двери были предусмотрительно заперты. Он метнулся к воротам. И те на запоре. Плюхнувшись ничком на булыжник, шпик сунул голову в тесный собачий лаз. Извиваясь, обламывая ногти и обдирая спину, он уже наполовину протиснулся на улицу, как его крепко схватили за ноги и стали сечь оставшуюся во дворе часть тела.