Сергеев писал воззвания, выводил на улицу демонстрантов. Все вокруг него бурлило. Налетела полиция, забастовщиков били дубинками, надевали на них наручники и увозили в тюрьму. Средства союза исчерпались, но русские держались стойко.
Австралийцев поразила дисциплина эмигрантов из далекой северной страны. И слово «русский» стало пропуском на любое собрание, а Большой Том стал признанным вожаком брисбенских пролетариев.
Буржуазные газеты обрушили на русских море лжи и клеветы.
— Разве это рабочие? Это замаскированные бомбисты. Они принесли дух мятежа в счастливую Австралию!
Кампания травли с треском провалилась, но Союз русских эмигрантов сильно пострадал от забастовки — касса его опустела. Ушли и средства, собранные на издание газеты. Федор не жалел. Зато престиж его земляков в глазах австралийских рабочих поднялся неизмеримо.
О событиях Федор не преминул сообщить в Москву:
Дорогая Екатерина Феликсовна! Времена Sturm und Drang,[9] которые мы переживали, сменились тихим и мирным, но не менее упорным и настойчивым залечиванием ран, нанесенных забастовкой…
Вам, разумеется, интересно знать, каково положение вашего покорного слуги, в частности? Истратился, разъезжая с целью организовать русских и подписку на газету. За время забастовки я влез в неоплатные, как казалось, долги. Теперь же я вполне чист. Много хлопот с русским союзом, с кружком англичан, который сформировался под конец стачки для изучения экономического и исторического материализма (К. Маркса). Из-за них нам отказали в квартире для клуба… Само собой, поднялся вопрос о 1 Мая.
Мысли о выпуске газеты Федор не оставил. Он колесил по всему Квинсленду — где пешком, а где и «зайцем». Резал на плантациях сахарный тростник, промывал золото, рубил эвкалиптовый лес, не гнушался никакой работы. Деньги, деньги на газету!
В мае 1912 года Брисбен снова всколыхнулся. Прибыли рабочие, уцелевшие после царской расправы на Ленских приисках. Их встречало в порту все землячество и коренные австралийцы. На митинге выступили приезжие и их брисбенские соотечественники. Проклиная самодержавие, один эсер предложил:
— Возвратимся на родину и будем убивать палачей, как крыс!
— Друзья, террор ничего не изменит! — возразил Федор. — И разве капиталисты, враги пролетариев, существуют лишь в России? С этими хищниками надо бороться всюду, в том числе и в Брисбене. Помните, как они хотели расправиться с нами в дни забастовки? Нам нужна своя газета и крепкая дружба с австралийскими рабочими.
В конце июня вышел первый номер «единственно русской газеты в Австралии, издающейся еженедельно по четвергам» — так сообщалось вверху, рядом с заголовком.
«Эхо Австралии», всего за четыре пенни!
Федор держал газету, и руки его тряслись от волнения. Наконец-то! Много вложено в эти печатные полосы его бессонных ночей, энергии и трудовых денег! Теперь голос правды дойдет до самых далеких окраин Квинсленда, а может, и всей Австралии. Ради этого стоило ограничивать себя во всем…
Он снова с любовью перелистал первый номер. Особенно хорош рисованный заголовок. Рамка, а в ней австралийский пейзаж. Слева гористый берег с пальмой, кактусами и с катамараном на песке. Справа корабль в бушующем море и зажженный маяк. Посредине часть глобуса с южным полушарием, всплывшим из пучин океана. В контурах пятого континента крупно — «Эхо Австралии».
Все, как в настоящей газете! Политические статьи, заметки, письма читателей, местная хроника. Есть вести с родины, помещена реклама и даже стихи брисбенских поэтов.
Однако пора и за дело! И, придвинув к себе книгу с адресами подписчиков, Федор стал готовить бандероли с газетами.
До самого утра горел свет в редакции, где, склонившись над столом, работал ее единственный сотрудник.
ФАЙТ ЗА ФРИ СПИЧ
Минуло полтора года. Давно уже закрыто «Эхо Австралии». Но все же номеров двадцать выйти успело… Властям поперек горла эта газета — она живописала острые классовые бои, разоблачала правительство.
Права австралийца, если он небогат, ничтожны. Судиться может лишь человек состоятельный. Митинги на улице? Только с разрешения полиции. Свобода печати? На словах.
Федора не обескуражил запрет «Эха Австралии». Вместо него стала выходить «Жизнь рабочего». Но и эта газета висит на волоске — очень уж допекли властей штата статьи Тома Сергеева. Он утверждал, что Австралия управляется не господствующей в парламенте лейбористской партией, а толстосумами. Пора, давно пора основать настоящую социалистическую партию марксистского типа!
И такая партия была создана. Сергеев одним из первых вступил в нее. Чтобы активнее участвовать в жизни страны, он и его товарищи приняли австралийское подданство. Теперь ничто не помешает их деятельности. Правда, и отвечать за все будут по строгим законам страны.
Но с родиной Федор не порывал — переписывался со старыми друзьями, больше всего с Мечниковой.
У меня тьма дел. Работаю снова грузчиком на пристани. Лучше и легче, чем в лесу. Никогда сильно не занят, но никогда и не имею свободного времени. То работа, то деловые собрания, то агитационные… Потом рефераты, которые приходится читать в нашем социалистическом клубе по-английски, прямо убивают меня. Говорить речь — не то что просто говорить. А когда приходится говорить по 3 часа подряд — это совсем убийство. Тут уж надо быть артистом, чтобы не усыпить публику. Но англичане удивительно терпеливый народ…
Федор давно уже любимый оратор брисбенцев. Слушать Большого Тома они готовы часами. Им нравился оптимизм русского, его веселый характер.
Долго не получая ответа из Москвы, Федор стал беспокоиться. Почему молчит Фрося и другие товарищи?
На исходе второго месяца от Екатерины Феликсовны пришла огромная посылка. Вместе с революционной литературой для клуба эмигрантов и партии — книги Толстого, Горького, Бунина, последние новинки. Федор сразу откликнулся, не забывая, однако, о конспирации.
…Получил газеты и успокоился. Значит, живы! Меня, как видите, еще не придушило ничем. При работе грузчиков это такая обыкновенная вещь. Придушить, может быть, еще и не придушит, а вот в тюрьме, кажется, придется посидеть.
У нас сейчас в самом разгаре файт за фри спич, а по-русски: борьба за свободу слова. Как видите, такая борьба возможна и в Австралии. Уже около дюжины тюремных приговоров вписаны в историю квинслендского суда… И как вы думаете: за что? За то, что люди осмеливаются говорить, не имея писаного разрешения от начальника полиции…
Мы думаем, что мы выиграем в этой борьбе очень много; нас здесь почти не знали раньше. Нам очень многие сочувствуют сейчас… Нас здесь в городе, русских, какая-нибудь сотня, а шума и суеты больше, чем от десяти тысяч англичан… На русских рабочих Австралия действует много лучше Америки… Здесь они почти все учатся, почти все сразу примыкают к сознательному рабочему движению.
И снова, лишь из присущей ему скромности, Федор не написал о том, что общественная деятельность брисбенцев оживилась именно с его появлением в городе. И насчет тюрьмы зря высказался лишь предположительно. Знал наверняка — угодит туда в ближайшее же воскресенье.
Этого дня Федор ждал, готовился к нему. В тюрьму надо попасть с громкой оглаской, с наибольшим позором для властей и с пользой для социалистов.
Излюбленное место выступлений социалистов — перекресток Квин-стрит и Георг-стрит. Улицы тут оживленные. Главное — успеть побольше сказать, пока не схватит полиция.
Кончался октябрь, начиналось лето. Жаркий и солнечный день. На улицах море людей.
Сегодня Федор применил свой давно задуманный прием. Митинги на улице с тумбы или с ящика запрещены? Ладно. Но ведь можно, не нарушая закона, иначе привлечь внимание публики и заставить ее слушать себя.
И он, идя медленно вдоль Квин-стрит, стал громко говорить:
— Где же свобода слова, брисбенцы? Ее нет, ее душат. Наше право на фри спич записано в конституции. Но тех, кто высказывает свое мнение об австралийских порядках, сажают за решетку. Неправда? Сейчас убедитесь сами. Шесть месяцев каторги, если полицейскому не понравятся мои слова. В суде верят лишь полисмену, а не вам, если вы пожелаете стать моими свидетелями. Кто я? Я социалист и борюсь за демократию. Каждый из нас должен требовать свободы слова. Мы все хотим социализма и настоящей свободы… Мы их требуем!
Сперва за Федором шло несколько любопытных, но вскоре образовалась толпа, которую затронула эта необычная речь на ходу.
К оратору пробился полисмен:
— Есть у вас разрешение комиссара полиции на воскресный митинг?
— Комиссар? Впервые слышу о такой особе… — пожал Федор плечами и снова обратился к людям: — Простите, меня перебили! Итак…
— Заткнись, не то арестую! — зарычал полисмен.
— Сержант Коллинз! Не трогай Большого Тома! — крикнул кто-то из толпы. — Мы хотим его слушать! Он говорит правду.
— Да, да! Это честный и порядочный человек.
— Если не разойдетесь, заберу вашего приятеля в участок.
Толпа разошлась, и Федор растворился в ней. Но вскоре голос его услышали в сквере. Взобравшись на вечнозеленую казуарину с поникшими ветвями, он говорил оттуда:
— Дорогие брисбенцы! Я расскажу вам о социализме, об учении Карла Маркса… Не знаю только, дадут ли это мне сделать! «Отцы» штата — Денхам, Аппуль и комиссар полиции господин Кахиль усердно душат всякую свободу. Вот-вот меня поведут в бесплатную королевскую гостиницу. Но я не боюсь. Рабочие ничего не добивались без жертв. Святая троица — Денхам-отец, Аппуль-сын и Кахиль — дух святой за нас решают: кто из нас что и когда может говорить. Кто дал им такое право? Во всяком случае, не народ…
Сквер запрудила тысячная толпа, и сержант Коллинз, даже орудуя дубинкой, с трудом протискивался к дереву с оратором.
— Сейчас же слезайте! — заревел он. — А, это опять ваша милость?