Когда мы подошли, девушка бросила на меня быстрый взгляд и снова вернулась к раненому. Кто это, я рассмотреть не мог. Но комментировать и так было нечего. Я потоптался немного на месте, потом, с трудом согнувшись, сел.
Но тут же получил пинок от Рыбца.
— А ну вставай! — приказал он. — Сморчок вонючий! Расселся…
С ещё большим трудом, чем садился, я стал подниматься. Чувствовал я себя отвратительно. Рыбец вызывал у меня озноб.
— Слушай, ты, куриный зад. — Рыбец вплотную приблизил ко мне лицо со страшно остановившимися глазами. — Чтоб без моего приказа ни сесть, ни встать, ни шагу шагнуть не мог! Понял, ты?! Не то заставлю вообще на одной ноге стоять и не шевелиться! Ясно?
Я осторожно выдохнул воздух и сказал как можно более ровным голосом:
— Ясно…
— То-то. — Рыбец ещё пару мгновений посверлил меня своим неподвижным взглядом, потом отодвинулся. Но тут вдруг раздался голос девушки.
— Мерзавец, — сказала она так уверенно, что я даже испугался. — Все вы только и умеете, что воевать с безоружными! Сам Потур — пёс, и люди у него такие же псы!
Хорошо, что было уже темно, — никто не видел, как я покраснел. Рыбец дёрнулся, но почему-то никак более не отреагировал. Охранники же восприняли демарш на редкость спокойно, что меня несколько удивило.
Рэра встала и двинулась прямо на Рыбца, хищно поднимая руки с изогнутыми криво пальцами.
— Ну попробуй! — сказала она с вызовом. — Попробуй справься со мной — у меня-то руки не связаны!
Двое охранников всё же шагнули к ней, но как-то мягко, скорее загораживая дорогу. Да, похоже, здесь с этой девушкой считались. Рыбец, схватившийся было за рукоять меча, отступил, отойдя в сторону и сплюнув.
— Сука… Токово отродье…
Но девушка уже словно забыла о нём, повернулась спиной и направилась ко мне.
Ничего не говоря, она осторожно чем-то мягким вытерла мне лицо и разбитые губы. Потом подвела к лежащему раненому, усадила и принялась ощупывать мою залепленную кровью макушку.
Я молча сидел, сгорая со стыда. Девушка же, казалось, не обращает ни на что происходящее никакого внимания, всецело поглощённая своим занятием. У меня перед глазами в такт её движениям равномерно колебался тесный лиф её платья.
Что не добавляло мне самообладания. У меня в висках заломило так, что я даже вытерпел, когда её пальцы двигали на черепе содранную кожу, выскребая грязь из раны. Проморгавшись от слёз, я произнёс, с трудом разлепляя губы:
— Спасибо…
Но она без слов оставила меня и вернулась к лежавшему раненому.
Вот так вот. Я покашлял, прогоняя неловкость — сколько получалось, и тут вспомнил, что у меня же имеется чем подкрепиться!
— Послушайте… — позвал я девушку. — Возьмите фляжку. У меня на поясе.
Охрана, как ни странно, никак не стала нам препятствовать — видимо, предыдущий демарш возымел какое-то действие. Рэра без помех отцепила у меня фляжку и с некоторым затруднением, после моей подсказки, отвинтила колпачок.
— Осторожнее, это крепкое, — предупредил я.
Но я её опять недооценил — прежде всего она дала отпить мне самому. С наслаждением я проглотил порцию обжигающей жидкости. Волна тепла разом покатилась по телу. Рэра тоже поднесла фляжку ко рту, сделала глоток, но тут же, поперхнувшись, быстро придавила горло рукой.
— Я же предупреждал, — напомнил я.
— Я никогда не пила ещё такое крепкое, — сказала она. — Прямо как огонь обжигает! Оно с чем-то смешано?
— Нет. Наоборот… — Я замялся, сообразив, что затрудняюсь рассказать о сущности спирта, если здесь он неизвестен. Промучившись пару секунд, махнул рукой и закончил: — Раненому дайте — ему это должно быть как раз полезно.
Кивнув, девушка склонилась над лежащим. В это время откуда-то из темноты донеслось:
— Эй! Стражники! Девку вместе с этой падалью в подвал! А этого — к Ветрибу!
Охрана пришла в движение. Рыбец угрожающе надвинулся на меня, и я поднялся. Рэра, выпрямляясь, протянула мне фляжку.
— Оставьте себе, — сказал я, кивнув на лежащего. — Вам с ним нужнее.
— Благодарю вас… сударь. — На этот раз она посмотрела на меня чуть пристальней, но охрана уже разводила нас в разные стороны.
Рыбец достаточно вежливо на этот раз, без пинков и подзатыльников, рывком за верёвки указал мне направление, и мы пошли с ним. Сделав несколько шагов, я обернулся, но рассмотреть уже не смог ничего — без очков же!
В просторном зале горел камин. За огромным столом в живописном беспорядке бражничали человек сорок. По стенам дико плясали тени и хриплые, пьяные голоса вызывали в памяти ассоциации, ничего приятного не обещающие.
Рыбец провёл меня в дальний конец стола, где на возвышении стояло большое массивное кресло, а в нём восседал какой-то человек в широком плаще тёмно-красного цвета.
Перед ним мы остановились. Очевидно, это и был Ветриб. Какое-то время он молча разглядывал меня. Я, со своей стороны, был лишён такой возможности — ввиду отсутствия очков — и просто стоял, насколько это возможно, спокойно.
— Это и есть токовский колдун? — скорее констатировал, чем спросил, человек в кресле.
— Я не кол… — Сильный тычок в спину перебил меня, и голос Рыбца над ухом прошипел:
— Заткнись!
— Наверняка. Только не сознаётся.
Голос показался знакомым, и, подумав, я сообразил, что это, должно быть, Бокут. Тот, что сидит рядом с возвышением, у края стола, именно с ним и заговорил Ветриб, а отнюдь не со мной и не с Рыбцом.
Положение выходило дурацкое, глупее не придумаешь — все принимают меня за кого угодно. И совершенно, нисколько не желают слушать! Оно, конечно, вроде бы смешно, но мне как-то в тот момент было совсем не до смеха.
— Но сам его вид, — продолжал Бокут, — и потом то, что мы у него захватили… только у колдуна могут быть такие вещи!
— Да не колдун я! — Я вдруг понял, что так удивило во мне крестьян и Рэру во время первого с ней разговора. И почему она спрашивала, не колдун ли я. Более того, я понял, что она имела в виду, когда сказала, что оставаться здесь мне будет небезопасно! Я хорошо это понял! — Послушайте! Я очень издалека! Там у нас все так одеваются! Я только не знаю… что-то со мной случилось — и я попал сюда, к вам! Я понятия не имею, где нахожусь…
Я торопился, стараясь обратить на себя внимание — уж слишком неприятным образом стало всё оборачиваться. Мне совсем не улыбалось оказаться заподозренным в колдовстве, тем более что никогда этим не грешил.
Я даже перестал обращать внимание на Рыбца, который, чтобы утихомирить, тряс и колотил меня в спину весьма изрядно. Пока он, отчаявшись, не звезданул чем-то сзади меня по голове так, что я на какое-то время совсем отключился.
Когда я пришёл в себя — видимо, почти сразу же, — Рыбец поддерживал меня в стоячем положении за верёвки, а Ветриб говорил. Моего обморока, судя по всему, они не заметили.
— Я ничего не понимаю в этих ваших колдовских вещах… — услышал я снисходительный голос Ветриба, и на сей раз, похоже, он обращался именно ко мне. — Так что ты совершенно напрасно стараешься меня запутать своими словами!
Речь его звучала почти ласково, по-доброму даже, с совершенно неуместной здесь интонацией. И от этого несоответствия я почувствовал такую непроходимую глухую тоску, что сразу понял — дело безнадёжно. Ой плохо…
— Вот завтра Залиба вернётся — ему ты всё и расскажешь! Залиба — наш колдун. Он умеет спрашивать. Ему ещё никто не солгал. А Котубар ему поможет. Котубар!
С дальнего конца стола поднялась какая-то фигура и двинулась к нам. При ближайшем рассмотрении я с содроганием понял, что представлять эту гору мяса нет необходимости — род его занятий читался по внешнему виду без малейшего труда.
— Посади-ка, — обратился к нему Ветриб, — этого… Да смотри — получше посади! До приезда Потура в замок. И смотри! Сполна спрошу, если что! Понял?
Котубар в ответ слоноподобно поклонился, ни слова не говоря. И они с Рыбцом повели меня прочь из пиршественной залы. Я шёл как в бреду, автоматически переставляя ноги. Жуткая перспектива, представленная мною, почти начисто отбила у меня всяческое соображение.
ГЛАВА 2Стены высокого замка…
И бледнел я на кухне разбитым лицом…
Кромешная тьма. Холодный камень. Мёртвая тишина. И твердить, что я больше не могу, никакого смысла. И биться головой о стенку — тоже. Я готов был бы зареветь, как в детстве, я даже уверен был, что мне от этого полегчает, — но не получалось.
Как назло. Ой худо мне было! Ой плохо! Отвратительно. Страшно. Никаких иллюзий относительно допроса у меня не было и в помине. Стоило один только раз на этого Котубара посмотреть. Колдуна же они наверняка будут допрашивать с особым пристрастием.
В довершение всего связанные руки затекли, и я их уже не чувствовал. Холодный камень не освежал — жёг, как сверхнизкая температура. Скорчившись, я переползал из угла в угол, стараясь хоть где-нибудь приткнуться. Мозг пылал.
Это была почти агония. Но при всём том я продолжал ясно сознавать происходящее. Настолько ясно, что содрогался, думая о том, что меня ждёт, если и впредь я не утрачу этой ясности.
Господи! Почему, за что? И ведь бессмыслица сплошная! Зачем нужно было попадать в другой мир? Чтобы в нём погибнуть?! Другого-то способа что, не было?! И что совсем уж хуже всего — у меня ведь всё время так!
По жизни! Либо бессмыслица какая, либо — облом. Вот как сейчас. Шёл к людям и… на тебе! Хотя так круто, конечно, не случалось, но если подумать, то чему удивляться? И ведь даже не поплачешься о напрасно загубленной жизни!
Поскольку ничего особенного-то в той жизни и не было. Так… Как у всех — так же и у меня. Чему-то учился, где-то работал. А глянь поглубже, и что? Вот то-то же.
Не понимаю. Не понимаю! Зачем я тогда в этот долбаный переход угодил?! Должна же быть хоть какая-то справедливость на белом свете! Вот так вот сидеть и точно знать, что тебя ждёт пыточный застенок! И что даже и выдать-то тебе толком никого и ничего нельзя, поскольку попросту нечего! Да пропади оно всё!