Но главные события, естественно, развертывались после октябрьского Пленума во внутренних делах.
Здесь довольно быстро стали обозначаться перемены — в руководстве кристаллизовались новые точки зрения. У организаторов смещения Н.С.Хрущева, не было сколько-нибудь внятной идейно-политической платформы. Потому к ее формулированию приступили уже после самого события. Не было, однако, не только платформы, но и единства, и потому процесс этот проходил в борьбе — подчас довольно острой, хотя и шедшей в основном за кулисами. Выявившиеся вскоре противоречия и различия тоже отражали как столкновение разных философии, идейных позиций, так и перипетии борьбы за власть, немедленно после октябрьского Пленума разгоревшейся в рядах победителей.
Как тогда воспринималась мною и моими коллегами (делаю эту оговорку, поскольку не уверен в полноте информации, которой я располагаю) расстановка политических сил?
Л.И.Брежнев (я дальше не раз буду говорить о нем и о некоторых его качествах, опять же на основе лишь тех впечатлений и информации, которыми располагаю) рассматривался большинством людей в аппарате ЦК и вокруг ЦК как слабая, а многими — как временная фигура. Не исключаю, что именно поэтому на его кандидатуре в первые секретари ЦК и сошлись участники переворота. И тем, кто недооценил способность выдвинутого нового лидера, став у власти, эту власть сохранить, потом пришлось поплатиться. Хотя люди, лично хорошо знавшие Брежнева, такого исхода борьбы ожидали. Помню, в частности, что через пару недель после октябрьского Пленума Н.Н.Иноземцев рассказал мне о своем разговоре с А.А.Арзуманяном, который близко знал нового Первого секретаря по войне (он служил в политотделе армии, начальником которого был Брежнев). Так вот, Арзуманян в очень доверительной беседе так охарактеризовал Брежнева: «Этого человека учить борьбе за власть и как расставлять кадры, не придется».
Но кто были другие претенденты на пост лидера партии? Я назвал бы прежде всего А.Н.Шелепина. Человек этот был аппарату хорошо известен. До войны он учился в самом знаменитом тогда гуманитарном вузе — ИФЛИ (хотя, как рассказывали его однокашники, учился неважно, основную активность проявлял в общественной работе). Потом как-то краешком прошел воину, так что сам факт его пребывания на фронте одни подтверждали, другие отрицали. Но уж потом — и этого никто не оспаривал — очень успешно начал делать карьеру. Вначале в комсомоле, быстро поднявшись до Первого секретаря ЦК ВЛКСМ. Потом его сразу сделали председателем КГБ (при Хрущеве, в момент, когда комитет занимался не столько репрессиями, сколько реабилитацией невинных жертв, хотя, конечно, далеко не одним этим). А затем стал секретарем ЦК КПСС и членом Политбюро — видимо, Хрущев ему очень доверял и поручил самые важные, тонкие дела, в частности, партийные кадры.
Лично я Шелепина практически не знал (несколько мимолетных встреч и обмен ничего не значащими фразами не в счет). Но, думаю, представление у меня о нем довольно полное — многое было видно по делам, по повадке, а еще больше рассказали люди, хорошо с ним знакомые. Это был типичный продукт аппарата (и, несомненно, из сильных, может быть, самых сильных представителей этого сословия), как рыба в воде чувствовавший себя в обстановке аппаратных интриг. И — человек неглупый, хитрый, волевой и очень честолюбивый.
У него было редкое — и для борьбы за власть очень важное — умение собирать вокруг себя верных, деятельных, лично преданных ему людей. Они к моменту октябрьского Пленума и вскоре после него, как уже упоминалось, были расставлены во множестве стратегических мест: в КГБ и МВД, в самых важных отделах ЦК, в сфере идеологии, в частности — в средствах массовой информации. Он имел также прочную опору на периферии. Большую ставку Шелепин делал на то, чтобы привлечь на свою сторону более молодую часть партийного и государственного аппарата — естественно, по комсомольской работе он многих знал.
Что касается политических взглядов, то Шелепин выступал прежде всего «за порядок». Хотя при Хрущеве он несколько раз произносил антисталинские речи, это ни в коей мере не помешало ему и его сторонникам начать после октябрьского Пленума активное наступление на линию XX съезда. Как во внутренней, так и во внешней политике Шелепин и его люди громче всех ратовали за возрождение «классового подхода», «классовости», отвергали линию на улучшение отношений с капиталистическими странами и, во всяком случае в тот период, пытались разыграть «китайскую карту». Все это сочеталось, как тогда говорили, с великодержавными настроениями, шовинизмом (хотя здесь главным «запевалой» считали Д.С.Полянского).
Поначалу близкие Шелепину люди даже не скрывали, что считают Брежнева временной фигурой и его очень скоро заменит «железный Шурик». Своим поведением, некоторыми делами и заявлениями подтверждал такое впечатление и он сам, может быть, это было его самой грубой тактической ошибкой: Шелепин сразу же насторожил чувствительного к таким вещам, тонко понимающего их Брежнева. Это также сплотило вокруг Брежнева всех, кто боялся появления нового диктатора и восстановления сталинизма.
Понимая, что Шелепин представляет для него опасного противника, Брежнев начал контригру — в своей манере, тихо, за кулисами, при помощи ловких аппаратных маневров. Как конкретно это делалось, не знаю. Но уже к осени 1965 года Шелепин, видимо, получил сильный политический нокдаун. И даже, «смирив гордыню», начал делать все, чтобы изобразить себя верным Первому секретарю человеком (в частности, совершил «хождение в Каноссу», изменив маршрут какой-то из своих поездок и присоединившись в Иркутске к свите Брежнева, возвращавшегося из Монголии).
Шелепин потерпел поражение, окончательно лишился шансов на власть в 1967 году, когда на посту председателя КГБ Семичастного сменил Андропов. Перед этим были смещены со своих постов многие близкие к нему люди, затем и он сам был передвинут с кадров на легкую промышленность, а позднее стал главой профсоюзов.
Еще одним возможным соперником Брежнева тогда считался А.Н.Косыгин. Человек этот был, несомненно, более интеллигентный и образованный, опытный хозяйственник, в какой-то мере открытый для некоторых новых экономических идей. Но в политических вопросах, увы, консерватор — начиная с его отношения к Сталину.
Косыгин, в этом у меня сомнений нет, конечно же, не был сторонником репрессий, деспотизма, беззаконий. Например, во время первой моей продолжительной личной беседы с ним на прогулке в Кисловодске и декабре 1968 года (он отдыхал не на спецдаче, а в санатории и общался с другими отдыхающими), когда я завел речь о том, как пострадал от сталинских кровопусканий корпус командиров производства, он эту тему охотно поддержал, начал тепло вспоминать своих безвинно пострадавших коллег. Но как политический деятель Алексей Николаевич все же был продуктом авторитарной политической системы. И верил в нее, возможно, просто потому, что не представлял себе никакой другой. А кроме того, у него было, насколько я знаю, даже какое-то лично теплое отношение к Сталину, преданность ему. В конце концов, именно тот заметил и выдвинул его, и Косыгин лично от «великого вождя» не видел ничего плохого.
Рассказывают, что определенную роль играли и чисто сентиментальные воспоминания. Как-то вскоре после войны Сталин, всегда проводивший отпуск на Кавказе, первый раз в жизни поддался уговорам и поехал отдыхать в Крым, в Ливадийский дворец. Но там ему не понравилось, и через несколько дней он решил перебраться на Кавказ. Поскольку самолетов Сталин панически боялся, а поездом, «в обход», ехать было далеко, переезд устроили морем — на военном крейсере. В печати это было изображено как посещение товарищем Сталиным нашего славного Черноморского флота. И при этом Сталин пригласил с собой на борт крейсера, а затем на Кавказ также отдыхавшего тогда в Крыму Косыгина с супругой. Это оставило, как говорили, у приглашенных гостей неизгладимое впечатление, тем более что Сталин, когда хотел, мог быть любезным, даже обаятельным хозяином…
На победу в соперничестве с Брежневым Косыгин, конечно, едва ли мог претендовать — за ним не было силы партийного аппарата, тех возможностей, которые тогда открывала должность Первого секретаря. Да и по складу своему он, скорее всего, не был «первым человеком», даже в те предельно бедные сильными руководителями годы. Я его в данном случае не сравниваю в интеллектуальном или деловом плане с Брежневым тут Косыгин его превосходил; но, не будь Брежнева, Первым секретарем ЦК стал бы, скорее всего, кто-то третий, а не Косыгин. Так мне, но всяком случае, кажется.
Словом, затяжного соперничества здесь не получилось. Хотя, по моим наблюдениям, родилось изрядное взаимное недоброжелательство, подогреваемое окружавшими их интриганами и карьеристами, и это нанесло серьезный ущерб экономической реформе 1965 года. Косыгин остался хозяйственным, а не политическим руководителем. Но его взгляды тоже оказывали в первые годы, а тем более первые месяцы после октябрьского Пленума немалое влияние на ход дел. В экономике в целом весьма позитивное, во всяком случае, на первых порах. В политике, к сожалению, нет. Взгляды Косыгина объективно находили поддержку сталинистов, что содействовало вновь начавшимся теоретическим блужданиям. Если же говорить о внешней политике, то, не будучи «леваком», в принципе выступая в поддержку нормальных отношений с Западом, в первое время он, как уже упоминалось, помог (может быть, того не желая) «сбить дыхание» политике мирного сосуществования.
Не знаю, претендовал ли на первую роль Н.В.Подгорный, но он был еще темнее и консервативнее Брежнева. М.А.Суслов просто не добивался места первого человека в партии и стране{17}. Ему привычнее и удобнее была роль «серого кардинала», закулисного вершителя судеб.
Я не буду говорить о других членах Президиума ЦК — едва ли Д.С.Полянский, А.П.Кириленко или К.Т.Мазуров могли тогда претендовать на эту роль. А кроме того, просто не знаю в деталях, достаточно достоверно их тогдашней позиции. Но в целом настроения их были отнюдь не прогрессивными. Если привести эти настроения к единому знаменателю, я бы определил их как консерватизм, помноженный на изрядное невежество и некомпетентность. На этом общем фоне, в целом не сильно отличавшемся от того, что был во времена Хрущева (представим себе хрущевское руководство без него самого, Микояна, а до мая 1964 года — без Куусинена), Л.И.Брежнев тогда выглядел отнюдь не самым плохим. Оглядываясь назад, я думаю, в этом — в очевидной слабости, в несостоятельных, непривлекательных, а то и пугающих политических взглядах и позициях возможных конкурентов в борьбе за власть — как раз и заключался источник силы Брежнева. Его конкуренты были либо еще слабее, либо еще хуже. И это само по себе — настоящий приговор существовавшей в стране на протяжении десятилетий политической системе.