– Все равно не верю тебе. Ты прямо сейчас все выдумал. – Остин наклонился, волосы упали ему на лицо.
– Тебе нужно доказательство? Прошу. – Мэтью встал и подошел к секретеру. Вернулся с листочком бумаги и протянул его Остину.
Старый, пожелтевший листок. Письмо. Остин смотрел на строчки, и губы у него дрожали. Почерк Бетти.
«Дорогой Мэтью!
По поводу нашего теннисно-ракетного заговора: предлагаю встретиться на станции Пиккадилли, а может, лучше в «Кафе Рояль»? Остину сказала, что иду на встречу со школьными приятельницами. Он всему готов поверить, хотя очень нервничает и страдает излишней подозрительностью. В этом году наверняка снова забудет о своем дне рождения. Не могу дождаться минуты, когда увижу его лицо при виде подарка. Что ты тоже принимал участие, умолчу, обещаю. Очень благодарна тебе за помощь, сама бы не справилась! Представляю себе лицо О.!
Обнимаю.
Бетти».
Остин смял листок и бросил на пол.
– Зачем ты его хранил?
– Думал… думал, когда-нибудь… тебе, может, захочется прочитать.
– Не все ли равно, ты ведь точно обхаживал Бетти. И вместе соорудили нечто вроде алиби. Ты ездишь по всему миру, и письмо все время с тобой, чтобы мне, если что, показать. Ты и держал его только для того, чтобы выбраться из хлопотливого положения.
– Мне твоя болезненная подозрительность известна. Конечно, не надо было помогать Бетти выбирать подарок, но она всегда верила в лучшее… и я не хотел объяснять, что она вышла замуж за… ну, в общем, не смог… и вообще в то время собирался за границу… Твоя жена тебя любила и вообразить не могла, что ты ее заподозришь в чем-то подобном… она… помнишь, как она смеялась… у нее было простодушное, чистое сердце…
– Зачем ты хранил это письмо?
– Сначала просто так. Потом… подумал, что ты захочешь…
– Ложь с начала и до конца… А что случилось с ракеткой?
– Я отменил заказ. Бетти тогда уже погибла.
– Какой марки была?
– Шлезенгер.
– Все равно не верю. Это все звучит неправдоподобно. Ты крутил с Бетти роман, как и с Дориной. Ты лжец и совратитель.
– Остин, между мной и твоими женами никогда ничего не было. Все это – лишь твое буйное воображение.
– Ничего? Верно, таким, как ты, ничего и делать особого не надо. Достаточно подержать за руку, погладить – и вся твоя. Ты с ними разговаривал обо мне. «Нервный, слишком впечатлительный» и так далее. Бедный Остин. Они к тебе ходили поговорить о том, какой я бедный. Это еще хуже! Ты, наверное, совсем поглупел, раз этого не видишь! Неужели и сейчас соврешь, что когда Дорина здесь была, не держал ее за руку и не болтал обо мне?
Мэтью молчал.
– Где Дорина? – снова начал Остин.
– Сказал же тебе, не знаю.
– Я пришел тебя убить. Твое счастье, что ты опоздал. – Остин поднял брусок и швырнул, перешибив, судя по звуку, ножку кресла.
– Выпей виски, – предложил Мэтью.
Остин опять свесил голову. Он то и дело отбрасывал со лба падающие на лицо волосы. Не глядя, взял стаканчик. Пригубил виски. Зубы клацнули о край стакана.
– Что-то надо делать, Остин, – говорил Мэтью. – Я никогда не желал тебе ничего плохого. Ты должен меня простить.
– Или убить. Налей еще. Это шотландское?
– Нет, бурбон.
– Странный какой-то вкус.
Присев, Мэтью вытащил чековую книжку и начал писать.
– Что ты там пишешь? – спросил Остин, глядя сквозь волосы.
– Чек. На сто фунтов. Для тебя. Догадываюсь, что ты нуждаешься в деньгах.
Мэтью подал чек. Остин взял его, прочитал и положил в карман.
Минуту длилось молчание. Закрыв глаза, Мэтью залпом выпил остаток виски.
– Ну, мне пора идти.
– Вызвать такси?
– Нет, не утруждай себя. Спасибо за чек. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Остин остановился в дверях.
– Эти вещицы были застрахованы?
– Только перевозка. А так нет.
– Очень жаль. Ну, всего хорошего.
Остин вышел, расшвыривая осколки фарфора. Входная дверь так и стояла открытой. Через секунду она захлопнулась за Остином.
Мэтью потянулся к сифону. В буфете что-то белело. Ваза династии Сун, которую он поставил поглубже из-за маленькой щербинки на ободке. Сифон оказался пуст.
Он пошел в кухню и протянул руку под струю холодной воды. Кровь все еще текла, и ладонь болела. Мэтью заплакал.
– Значит, отец тебе звонил? – спросила Грейс.
– Да, – ответил Людвиг.
Они сидели в гостиной поместья Питта. Клер и Джордж уехали на уик-энд к Арбатнотам.
– Удалось поговорить, хорошо было слышно?
– Очень хорошо.
– Телефон – это невероятное изобретение. Звонят из Америки, а слышно так, будто сидишь в соседней комнате.
– Да.
– А который час был в Америке, когда он звонил?
– Два часа ночи.
– Странное время для звонка.
– Отцу надо было застать меня дома.
– Вечно путаюсь с этим временем и в какую сторону надо считать. А какая там погода?
– О погоде не говорили.
Людвиг сидел, выпрямившись, на диванчике, руки сложил на коленях и упорно всматривался в розовую керамическую вазочку на камине. Грейс расставляла цветы, фиолетовые и белые георгины из сельского сада Арбатнотов, – Карен принесла их утром.
– Очень мило, что Карен их принесла, правда?
– Да.
– Карен прекрасно выглядит в платье дружки. Я тебе еще не говорила, что Генриетта Сейс хочет нарядиться пажом? Такой смешной ребенок.
Людвиг молчал. Грейс внимательно посмотрела на жениха, потом спросила:
– Есть какие-то новости о Дорине?
– Откуда?
– Почему «откуда»?
– Думаешь, если бы какие-то новости были, я бы с тобой не поделился? – сказал он, напряженно глядя на нее.
– Я просто так спросила, не сердись.
– Прости, киска. Я не сержусь, просто…
– Сердишься, я вижу. Мне кажется, ты часто сердишься, только не показываешь. Так нельзя делать.
– Прости, любимая.
– Отец тебя расстроил?
– Да.
– Но ты не огорчайся. Что дальше будем делать? О, я уже знаю, пойдем в новое кафе на Хай-стрит. Можем там перекусить. Потом на метро проедемся до Чаринг-Кросс и перейдем по Хангерфордскому мосту в галерею Хейворда. Мы еще не были на выставке этого, как его… забыла. Потом ты сможешь пойти в Британский музей и немного поработать, или пойдем ко мне, если хочешь… а позднее…
– Киска, прости… я чувствую, что мало с тобой разговариваю.
– Разговаривай. Тебе никто не мешает.
– Ты меня перебила.
– Людвиг, я не понимаю, в чем дело!
– Как только я начинаю говорить о чем-то серьезном, ты сразу становишься какой-то чужой, отвечаешь невпопад и сменяешь тему. Тебя не интересуют важные вопросы…
– И совсем не так. Интересуют не меньше твоего. Но у тебя своя манера выражаться, а у меня своя. Я не легкомысленная, ты прекрасно знаешь. Не будь несправедливым.
– Да, знаю, прости… Но ты мне не даешь сказать.
– Не даю сказать? Такому умному-разумному?
– Да. Ты прекрасно понимаешь, на что я намекаю. Тебе не хочется говорить о… Избегаешь таких тем… И мне не разрешаешь…
– Людвиг, милый, ну что ты? О чем это я не хочу говорить и тебе не разрешаю?
– Например, о Дорине.
– Но что может получиться из нашего разговора о Дорине? Ей эта бесконечная болтовня не поможет. Мои родители все время толкут воду в ступе. Хочешь, чтобы мы стали похожи на них?
– Нет, но… ты относишься к этому как к пустяку… ведь с Дориной могло случиться что-то плохое… ужасно, что она исчезла, просто страшно.
– Ужасно, я согласна, если с ней что-то случилось, но я уверяю тебя, с ней ничего не случилось. Сидит у кого-то из знакомых, только чтобы вы понервничали. Она любит дразниться.
– Дразниться? Это слово совсем к ней не подходит.
– Я знаю, что ты очень ее полюбил.
– Ты ревнуешь? Но это же глупо!
– Вовсе не ревную! Вот еще не хватало! Или прикажешь ревновать? – Ножницы, которыми она подрезала цветы, звякнули на столе.
День был пасмурный, за окном накрапывал холодный дождь.
– Нет, ну что ты, нет! Ну киска! Просто ты сознательно закрываешь глаза на то, что творится в этом мире.
– Ни на что я не закрываю глаза. Вижу даже больше, чем тебе кажется. Только я держу язык за зубами.
– Может, я плохо тебя понимаю… в Ирландии… ты не хотела говорить даже о Шарлотте и не хотела, чтобы я ее навестил.
– Ты опять о своем. Шарлотта чувствует себя прекрасно. Неудавшееся самоубийство – лучший способ завоевать всеобщую симпатию. Шарлотта превратилась в примадонну, но Дорина, исчезнув без предупреждения, похитила, увы, часть аплодисментов.
– Киска, не надо быть такой жестокой. Шарлотта и в самом деле хотела покончить с собой.
– Ой-ой-ой!
– Чудом Гарс оказался там и спас ее.
– Жалеешь, что не ты?
– Тебе надо бы ее навестить.
– А ты на самом деле вовсе о ней и не думаешь. То есть ты слишком много о ней как бы думаешь. А на самом деле только о себе. Жалеешь, что не ты спас Шарлотту, потому что тогда тебя считали бы героем. А так вся слава досталась Гарсу.
– Нет, – задумчиво ответил Людвиг, – я понимаю твою мысль, но ты ошибаешься.
– Называешь себя ученым, но не умеешь объяснить, что думаешь и чувствуешь…
– Это не так-то легко. И хорошо, если есть возможность объяснить…
– Объясни!
– Я не завершил свою мысль. Если есть возможность объяснить… жене… которая умеет выслушать. Я чувствую, что не могу, не получается высказать тебе свои самые глубокие мысли…
– По-твоему, все женщины – дуры?
– Нет, я так не говорил.
– Ах, вот как! Значит, другие умные, только не я. Ты, наверное, хотел жену умную, а не такую дурочку, как я.
– Лапка…
– Знаю, я не очень образованная. Знаю, что твой отец против меня.
– Но…
– Да. Я читала его письмо.
– Лапка…
– Конверт торчал из кармана твоего пиджака. Ты думаешь, мне легко было об этом не упоминать? Муж и жена не должны упрекать друг друга по пустякам. Иногда лучше промолчать.