Манассия улыбнулся. Иешуа, как обычно, разволновался. Иродиада пожала плечами.
– К чему все эти речи? Иисус – приспешник Иоканаана, который беспрестанно оскорблял нас, пока ему не отрубили голову.
– Женщина, хочу тебе сказать, что не поступлю с Иисусом так, как ты заставила меня поступить с Иоканааном, – сухо заметил Ирод.
– Что же ты намерен делать? – после недолгого молчания спросила Иродиада.
– Я воспротивлюсь его аресту.
Иродиада, Манассия и Иешуа задумались над столь неожиданным для них решением. Кормилица даже перестала растирать свои морщинистые ноги.
– И все же покорнейше прошу тебя обратить внимание, что теперь действия Иисуса подпадают под юрисдикцию Пилата, – сказал наконец Манассия. – Вряд ли разумно просить милости для Иисуса у Пилата после того, как ты потребовал его арестовать.
– Глупости! – отрезал Ирод. – Только глупцы не меняют решений. Как бы то ни было, Пилат воспротивился аресту Иисуса. Мне стало известно, что его жена Прокула хочет встретиться с Иисусом. Значит, прокуратор доволен тем, что обрел нового союзника и к тому же нового тетрарха.
– Посмотрим, – сказал Манассия.
– С меня хватит, – заявила Иродиада. – Пойдем, кормилица. Иродиада встала и вышла из комнаты.
Оставшись наедине с придворными, Ирод долго качал головой.
– Этот Иисус может стать союзником, если мы научимся управлять его действиями, – сказал тетрарх. – Если отдать ему Иудею… Это могло бы понравиться Риму.
Первосвященник Каиафа пытался насладиться ужином, однако мышцы лица выдавали напряжение, отнюдь не способствовавшее аппетиту. Несколько минут он усердно обгладывал, оттопырив верхнюю губу, словно собака, кости куропатки, но затем перестал есть. Его тесть Анна, сидевший напротив, с тревогой смотрел на зятя. Годолия, трапезничавший вместе со своими прежним и новым начальствующими, делал вид, будто не замечает беспокойства Анны.
– Eke готово, – сказал наконец Анна. – Я не понимаю, почему ты терзаешь себя, вместо того чтобы спокойно есть, сын мой. Все будет хорошо.
– Ну наконец-то! – откликнулся Каиафа. – Ты слышал, что Иисус в прошлое воскресенье въехал в Иерусалим? Ему оказали поистине царский прием! Только представь себе, сколько у него может быть сторонников! Представь, что в случае мятежа Пилат обрушит весь свой гнев на нас, а не на Иисуса! Представь, что мы не арестуем Иисуса, поскольку Иуда не придет к нему! Что Пилат воспротивится аресту и прикажет немедленно освободить Иисуса! Что…
– Успокойся! – прервал зятя Анна. – С тем же успехом я мог бы представить себе, что курицы начали говорить.
Анна взял куропатку, энергично разорвал ее своими костлявыми пальцами на несколько кусков, ловко отделил ногтями грудку, съел ее и обильно запил вином.
– Иуда придет, – сказал Анна. – Он сообщит нам, где находится Иисус. Мы пошлем охранников, и они арестуют этого человека.
Пилат не станет возражать, поскольку в действительности он не проявляет особого интереса к Иисусу. Мы получим разрешение и после бичевания казним Иисуса на кресте до наступления субботы. Восстания не будет, поскольку сторонников у Иисуса гораздо меньше, чем ты полагаешь, и к тому же они рассеются в толпе, которая не имеет ни малейшего представления об Иисусе, а толпа всегда настроена легкомысленно. Ты зря волнуешься. Я считал, что твой дух более стоек.
Годолия проглотил этот упрек вместе с очередным глотком вина. Появился прислужник и сказал, что какой-то человек хочет срочно встретиться с первосвященником.
– В такой час! – вскричал Каиафа. – Прогони его!
– Он говорит, что его зовут Искариот и что он будет ночевать на пороге, если немедленно не увидит ваше святейшество.
– Позови его!
Иуда вошел. Он был осунувшимся, вернее, не осунувшимся, а мертвенно-бледным.
– Что происходит? – спросил Каиафа, вставая из-за стола, – Почему ты похож на висельника?
– Меня предали, – хрипло сказал Искариот.
– Предали? – переспросил Каиафа, не удержавшись от язвительной ухмылки.
– Он назвал меня предателем! Мы только приступили к трапезе, полчаса назад, как он заявил, что среди его учеников есть предатель, и указал на меня! Они попытались схватить меня, но я убежал.
– Вот видишь! – обратился Каиафа к тестю. – Теперь и курицы заговорят!
– Что? – удивился Иуда.
– Спокойствие, – сказал Анна. – Когда и где это произошло?
– Полчаса назад на складе около Силоамского источника. Я покажу вам дорогу.
– Склад, – задумчиво произнес Годолия. – Не удивлюсь, если здесь замешан Иосиф Аримафейский.
– Так оно и есть, – подтвердил Искариот.
– Не важно, кому принадлежит помещение, – заговорил Анна. – Надо немедленно послать туда охранников.
Годолия, которого этот приказ касался непосредственно, медленно вытер губы. Повернувшись к Анне, он сказал:
– Единственное, что мы можем поручить охранникам, – так это перебить там всю посуду.
– Что?! – воскликнул Каиафа.
– Иисус и его сотрапезники не станут дожидаться нас.
В комнату вошел левит и сообщил, что римский командир хочет видеть первосвященника. Искариот дрожал от страха. Священники обменялись взглядами.
– Пусть войдет, – сказал немного растерявшийся Каиафа.
– Добрый вечер, ваше святейшество, – сказал командир, решительно направившись к первосвященнику.
– Это дом священника! Не дотрагивайся ни до чего! – воскликнул Каиафа.
– Только мои ноги дотрагиваются до земли, – с откровенной иронией в голосе заметил командир, позволив себе немного расслабиться. – Но я думал, что это вы не входите в дома язычников.
Он говорил на превосходном арамейском языке. Вероятно, он уже много лет служил в Палестине. Каиафа, Анна и Годолия сразу же поняли, что за нарочитым спокойствием пришельца, его горящими глазами и начищенными до блеска доспехами таится угроза, и поэтому ничего не сказали в ответ.
– Его превосходительство прокуратор Иудеи Понтий Пилат, – продолжил командир, – поручил мне сообщить вам, что Иисус Галилеянин не должен быть арестован без участия римских солдат.
Он посмотрел на дрожавшего Искариота с равнодушием, с каким обычно смотрят на бродячих собак. Трое священников молчали, обдумывая смысл послания.
– Такие предосторожности излишни, – наконец сказал Каиафа. – Мы арестуем человека тайно. Это не вызовет никаких волнений.
«Но как Пилат узнал о наших планах?» – мысленно спрашивали себя Анна и Годолия.
– Тайно или открыто – это не имеет значения, – возразил командир. – Приказ есть приказ. Могу добавить, что, если арест будет произведен без участия римлян, прокуратор Иудеи отдаст приказ освободить Иисуса.
– Речь идет о религиозном деле, – заметил побледневший Годолия. – Нам запрещают арестовывать возмутителя спокойствия?
– До сих пор его действия не вызывали беспорядков, – сказал военный. – Вас всего лишь просят выполнить приказ прокуратора Иудеи. Вот и все. Спокойной ночи.
И командир ушел.
Трое священников были возмущены до глубины души. Иуда жадно ловил ртом воздух.
– Что это значит? – наконец произнес Каиафа. – Или он запрещает нам арестовывать Иисуса, или он потерял к нему интерес. Зачем нужны солдаты?
Годолия прошелся по комнате.
– Пилат, – начал он, – допускает, что это религиозное дело и что охрана Храма уполномочена, в соответствии с нашими договоренностями с Римом, арестовать Иисуса.
– Значит, – сделал вывод Годолия, подняв вверх указательный палец, – он хочет, чтобы мы не ударили в грязь лицом, вот и все. Он не хочет, чтобы человек был убит во время ареста, например.
– Но почему Пилат проявляет к Иисусу столь пристальный интерес? – прошептал Анна.
В комнату вновь вошел левит и сообщил, что шестеро вооруженных римских солдат ждут у дверей. Их возглавляет командир, который только что здесь был.
– Им известно не только о наших действиях, но даже о планах, – сказал Годолия.
– Хорошо! Хорошо! – раздраженно воскликнул Каиафа.
– Позволят ли они нам распять его? – спросил Анна у Годолии.
– Сомневаюсь, – ответил Годолия. – Такой интерес свидетельствует о том, что прокуратор откажет нам в разрешении.
– Да будет он проклят! – вскричал Каиафа, ударив кулаком по столу. – Да будет Пилат проклят!
– Гнев не исправит ситуацию, – сказал Анна. – Предлагаю принять выдвинутые условия, пусть мы и считаем их неприемлемыми, но отныне чаще прибегать к хитрым ходам. Мы арестуем этого человека. Где он сейчас может находиться? – спросил он у Искариота, близкого к обмороку.
– Вероятно, они укрылись в Гефсиманском саду.
– Прекрасно, – сказал Анна. – Годолия» пошли охранников в Гефсиманский сад.
– Но сначала один вопрос, – вмешался Каиафа. – Мы его арестуем. А потом? Если Пилат выступит против распятия, мы сгорим от стыда, поскольку нам придется отпустить арестованного.
– Пилат – не хозяин положения, – возразил Анна. – Мы можем надавить на него. Мы соберем толпу около его резиденции, на той стороне улицы, и толпа потребует приговорить Иисуса к смерти. Я смогу собрать не менее пятисот человек. Это неминуемо вызовет у римлянина тревогу. Ведь тогда ответственность за уличные беспорядки ляжет на него.
Годолия направился к двери, но Анна остановил его, задав вопрос:
– Как ты думаешь, почему Пилат интересуется Иисусом?
– Во всем виновата его жена. Эта старая дура считает Иисуса кудесником.
– Нет! – возразил Анна. – Римский прокуратор никогда не пойдет на поводу у своей капризной жены. Причина кроется в чем-то другом.
– И что же это может быть? – спросил Каиафа.
Анна потеребил бороду.
– Вероятно, он хочет использовать Иисуса в игре против нас. Например, сделать его фактическим царем Иудеи.
– Что? – недоверчиво откликнулся Каиафа.
– Царь-клиент. Как Ирод Великий. Как тетрарх, – объяснил Анна. – Очень удобно. При человеке, которого сделали царем и одновременно первосвященником, ситуация заметно упростится. Для римлян это гарантия мира. Не надо питать иллюзий, Годолия, – если нас выпроводят за дверь, в лучшем случае никто не станет оплакивать нашу судьбу.