188.
Беседа подошла к концу. Ошеломленному агенту было над чем поразмыслить. Слова генерала не оставляли сомнений: КГБ намерен удерживать в заложниках в Москве либо его жену, либо самого Богдана. Теперь они выпустят Инге в Берлин, рассчитывая, что любовь заставит ее вернуться к мужу. После рождения ребенка они могут позволить киллеру вновь побывать в странах Запада, не опасаясь измены. Не бросит же он семью. Барышников придумал, как обратить на пользу комитету проблемы, созданные его подчиненным, – любовь к Инге и желание завести ребенка. Этот вывод привел еще к одному, столь же тревожному – Богдану больше не доверяли. Он ведь был не только убийцей, но и свидетелем убийств, совершенных Лубянкой за рубежом. Как тут обходятся с лишними свидетелями, он хорошо знал. Попала ли семья Сташинских под подозрение? Не играет ли он жизнями Инге и нерожденного ребенка?
Впоследствии Богдан так рассказывал об этом: «Я должен был учитывать ту возможность, что с нами обоими что-то случится. После беседы с Владимиром Яковлевичем я понял, что должен предупредить жену: когда-нибудь с ней может произойти несчастный случай. То же может произойти и со мной». Надо было действовать. На суде он показал: «Я понял, что не могу больше колебаться. Я должен четко решить, что мне делать. Другого выхода у меня нет». Но какой же выход у него оставался? Снова войти в доверие КГБ или бежать на Запад? Исходившая от КГБ угроза вынуждала признать, что первый вариант чересчур оптимистичен. Запрет на выезд за границу вдвоем исключал второй. Богдан был в тупике189.
Глава 27Новый год
31 декабря 1960-го Сташинские готовились к проводам старого года и гадали, что сулит новый двум марионеткам КГБ, пожелавшим ускользнуть от кукловода.
Инге сперва не понимала, почему наверху Богдану запретили ехать с ней в ГДР. В итоге он отважился открыть ей всю правду – даже то, какие приказы из Карлсхорста он выполнил в Западной Германии. Решение далось ему трудно. До тех пор Богдан искренне верил, что неведение позволяло ей избегать опасности. Да и тяжко было в таком признаваться. На суде он показал: «Не так легко рассказать о таких вещах человеку, с которым хочешь жить». Однако положение его круто изменилось. После встречи с Барышниковым, Сташинский осознал, что Инге теперь тоже ходит по тонкому льду – и незнание о его «подвигах» в Мюнхене ее не спасет. Душевная боль не давала ему покоя. Слишком долго его тяготило чувство вины. Богдан верил, что Инге, узнав правду, не только простит, но и поможет ему190.
Инге пережила такой шок, что потеряла сознание. Но муж верно предсказал ее реакцию. Несмотря на глубокую религиозность и твердые моральные устои, она не отвернулась от Богдана. Он испытал облегчение, разделив с ней страшную тайну. Как правило, когда супруги хотели скрыть разговор от ушей КГБ, они выходили поболтать на улицу. Но в Москве стояли морозы, Инге была на шестом месяце беременности, поэтому они изобрели новый способ общения. «В своей квартире мы брали в руки блокноты и выражали мысли в письменном виде, – показал Сташинский на суде. – Мы обдумывали наши планы на будущее». Свое будущее в тот момент они видели только на Западе, но путь туда преграждал комитет. Им надо было придумать, как выбраться из страны, огражденной сразу двумя железными занавесами. Второй возвышался между Советским Союзом и государствами Восточной Европы, куда жителей одной шестой части суши выпускали почти с той же неохотой, что в капиталистические страны191.
Инге отказалась ехать в Берлин одна. Они решили выпросить у генерала позволение на поездку вдвоем, а пока что просто тянуть время. Если уж Богдану не дали отпраздновать Рождество с тестем и тещей в Далльгове, они с Инге поедут опять в Борщовичи, второй раз за четыре месяца. Сташинские, как и все христиане византийского обряда, отмечали этот праздник 7 января по новому стилю, что было непривычно для Инге. Богдан очередное возвращение домой на Рождество переживал совсем не так, как годом раньше – когда он поехал туда новоиспеченным орденоносцем. В тот раз, несмотря на обремененную грехами душу, он был полон оптимизма: не только его карьера в КГБ пошла в гору, но и добро на свадьбу с любимой женщиной наконец-то получено. Теперь, когда он ехал туда с беременной женой, над карьерой и самой жизнью молодых супругов нависли черные тучи.
Рождество в кругу семьи вызвало теперь у Богдана особенные чувства. Если ему с Инге все же повезет бежать на Запад, то ни родителей, ни сестер, вероятно, он больше не увидит. Он навсегда покинет Украину и Советский Союз, укроется очень далеко отсюда и прекратит с родными людьми всякое общение – чтобы не подарить его коллегам с Лубянки нить, по которой они до него доберутся. Поэтому он много фотографировал жену вместе с родней. Запечатлел он и сестер, Ирину и Марию, с характерными для их рода вытянутыми лицами и крупными носами. На фото обе держатся чуточку неловко. Ирина улыбается как-то неискренне, Мария – едва заметно. Кажется, сестры на снимке в одинаковых платьях (явное свидетельство дефицита ткани в советской провинции)192.
Как и ранней осенью, супруги не упустили возможности подробно обсудить в Борщовичах, вдали от микрофонов КГБ, свои перспективы. Мелькнула идея подать заявление на получение выездной визы в посольстве ГДР – но это была явная глупость. Границы СССР контролировал отнюдь не Вальтер Ульбрихт. В итоге они придумали другой план, намного рискованнее. Богдан надеялся, что прямое обращение к знакомому – председателю КГБ Александру Шелепину – даст ему шанс отправиться вслед за Инге в Восточный Берлин. Оттуда они сбегут в Берлин Западный. Сташинский попросит политического убежища по документам Йозефа Леманна, гражданина ГДР. Эта была одна из причин, по которым Богдан с Инге всячески убеждали куратора не придумывать им новые имена, а оставить привычную легенду. Инге сперва не хотела играть на человечности Шелепина. На суде Сташинский показал: «Моя жена считала, что это непорядочно. Она сказала: мы пойдем к нему, он даст разрешение, и тогда мы исчезнем. У него будут неприятности». Богдан успокоил ее и ответил, что с ними надо бороться их же оружием. Инге больше не возражала193.
В Москве они поехали в здание на Лубянской площади, чтобы пробиться к Шелепину. Само собой, встретили они только дежурного офицера. Сташинский просил о незапланированной аудиенции и получил отказ. Доступен ему был лишь почтовый ящик для писем, адресованных лично председателю КГБ. Их план провалился. Шелепин по-прежнему витал на высоте, куда было не докричаться, а вот отношения с куратором агент такой выходкой не мог не испортить.
Оставалось одно – сменить тактику. Инге поедет в Берлин одна, как ей и велено. Начальство, впрочем, позволило только недолгое пребывание у родителей, но супруги условились, что она пробудет там, пока не родит. Новорожденному нужно получить паспорт Восточной Германии. Лучше всего было бы ей с ребенком вообще не возвращаться в Москву. А когда Богдан все же проберется к ним в Далльгов, они сбегут на Запад. Их план предусматривал несколько этапов. Первый: Инге следует надолго задержаться в Германии – оправданием ей послужит осложненная беременность. Еще в Москве ей пришлось пойти к врачу, после того как, работая по дому, она подняла слишком большую тяжесть. Наверху знали, зачем Инге ходила в больницу, так что у нее появилось неплохое прикрытие. Сташинские придумали, что в ГДР она по той же причине обратится за помощью снова и попросит у доктора письменно рекомендовать ей никуда не ездить.
Затем будущая мать перейдет ко второму этапу операции: выпросит у начальства позволение для Богдана приехать к ней и помогать с новорожденным. Они и теперь возлагали надежду на Шелепина. Товарищ Сташинская попросит об этом лично председателя КГБ, передав письмо через посольство СССР в Восточном Берлине. Корреспонденция из-за рубежа, как верно предполагали супруги, должна была привлечь его внимание. Если Шелепин откажет (Богдан не строил иллюзий, зная, что таков был наиболее вероятный сценарий), Инге попробует установить контакт уже с ЦРУ – через фрау Шаде, подругу ее отца. Позднее Богдан вспоминал: «Она должна была рассказать им, что я – нелегальный агент КГБ, который морально отмежевался от руководства и желает уйти на Запад. Она должна была просить американцев мне помочь. Она уверяла бы их, что попади я успешно на Запад, я подробно расскажу им о своей работе на КГБ»194.
Богдан Сташинский сказал себе: действуй, и будь что будет. Если Шелепин не прислушается к нему, а получить политическое убежище по документам Йозефа Леманна не выйдет, он найдет убежище у заклятых врагов КГБ – в ЦРУ. И раскроет известные ему кремлевские тайны. Да, это государственная измена – но Богдана совесть не мучила бы. Супруги решили, где и в какое время дня американцы должны будут выйти на Сташинского в Москве, если они откликнутся на его предложение. Дату Инге определит уже в Германии вместе с ее куратором из ЦРУ. Если же на американцев она так и не выйдет, то вернется в Советский Союз. Богдан вспоминал: «В таком случае, как я решил, в следующий раз, когда КГБ отправит меня выполнять операцию на Западе, я должен буду связаться с американской или германской разведкой».
Понимая, что их письма друг другу прочтут на Лубянке, Сташинские изобрели собственный код. Например, Шелепин получил прозвище «дорогой бог». Доверив почте слезную просьбу к нему отпустить мужа в Далльгов, Инге должна была написать Богдану, что порезала палец. Если бы кровь, пролитая на алтаре этого «бога», не принесла результата, Богдан дал бы жене добро на американский вариант – советом наведаться к портнихе. Всего они придумали около двадцати кодовых слов, с помощью которых могли бы извещать друг друга о событиях в Берлине и Москве. Предусмотрели и возможное давление на Богдана со стороны КГБ, и вынужденный переезд на другую квартиру. Когда все было готово, Саркисов услышал от них, что Инге согласна ехать в ГДР одна. Наверху вздохнули с облегчением. Видимо, Сташинские наконец осознали, что деваться им некуда – надо соблюдать правила игры и выполнять приказы.