ии в Штакене, – она была последней перед выездом из ГДР. В свое время восточная часть Штакена отошла в британскую зону оккупации, тогда как западная – в советскую. Теперь восточногерманская полиция ссаживала там подозрительных лиц с поездов в Западный Берлин.
Власти изо всех сил пытались положить конец массовому выезду в логово капиталистов. Только 12 августа около двух тысяч граждан ГДР попросили политического убежища в Западном Берлине. Из его аэропортов вылетели более двадцати чартерных рейсов с беженцами, распределенными по ФРГ. В само́м Западном Берлине их уже негде было размещать, и власти вынужденно просили американских военных поделиться продовольствием. В каком-то смысле полиция ГДР, заворачивая пассажиров на подъезде, помогала своим западногерманским коллегам справляться с таким наплывом людей210.
Как бы то ни было, Сташинским нельзя было рисковать и ехать из Далльгова прямо в Шпандау. Если бы их задержали, никакая байка не убедила бы комитет, что агент и его жена не пытались от него ускользнуть. Окольный путь казался короче. В итоге Богдан решил пойти в Фалькензее, городок километрах в пяти севернее, и попытать счастья там. Сташинские в компании Фрица вышли в сад за домом. Под покровом листвы они ускользнули незамеченными. Спроси их кто-нибудь, куда они идут, ответили бы: «За мороженым». Подросток подтвердил бы, что это всего лишь невинная семейная прогулка. К счастью, никто их не проверял. За сорок пять минут они добрались до цели.
На станцию Фалькензее Богдан идти тоже не рискнул, а вместо этого выбрал такси. В одном переулке им попался шофер, согласившийся доставить троицу в Восточный Берлин. Он обогнул город с севера по кольцевой дороге. Когда такси въезжало из ГДР в Восточный Берлин, формально все еще оккупированный СССР, у них потребовали документы. Сташинский сказал, что возвращается домой и предъявил удостоверение на имя Йозефа Леманна. Если бы этот документ видели кураторы Богдана из КГБ, бумага могла бы стоить ему жизни. Но теперь их пропустили без дальнейших расспросов211.
По пути в центр Восточного Берлина они проехали Панков – спальный район элиты ГДР. Шел седьмой час вечера, и многих высокопоставленных жильцов не было дома. В тот день Вальтер Ульбрихт, лидер восточногерманских коммунистов, устроил прием в саду на своей загородной вилле. В разгар веселья Ульбрихт попросил внимания подвыпивших гостей – в том числе министров – и сделал объявление, от которого кое-кто мгновенно протрезвел: через три часа «все еще открытая граница между социалистической и капиталистической Европой» будет закрыта. Западный Берлин будет отрезан от ГДР, а катастрофический для экономики Восточной Германии поток беженцев – остановлен. Потом Ульбрихт объяснил гостям, что ради сохранения тайны никому из них не позволят покинуть виллу, пока операция не завершится. Только тогда некоторые поняли, почему военные патрулировали окрестный лес намного строже обычного. Даже если такой прием не всем пришелся по душе, никому не взбрело в голову протестовать. Гости вернулись к еде и питью и разъехались только заполночь212.
Подобно тем, кто развлекался в плену у первого секретаря ЦК СЕПГ, Сташинские по пути в центр были удивлены количеством солдат в городе. Инге даже предположила, что идут учения. Они вышли из такси на углу Фридрихштрассе и Райнхардтштрассе. Если бы полиция допросила водителя, тот не смог бы сказать, куда ушли пассажиры – на восток или на запад. Богдан с Инге решили, что настало время прощаться и с Фрицем, – ехать на Запад с ним пара отказалась. Инге дала брату триста восточногерманских марок на похороны Петера и огорчила его тем, что теперь они, наверно, не скоро увидятся. Если бы дома его спросили, куда делись «Йоши» с женой, парню следовало ответить, что те навещают берлинских родственников Полей. Фриц отправился на станцию городской электрички и купил билет в Штакен (через Западный Берлин).
Оставшись вдвоем, Богдан с Инге проехали на другом такси на северо-восток до станции Шёнхаузер-аллее. Такой крюк они сделали вот для чего: «Леманн» в случае задержания мог бы заявить полиции или КГБ, что идет на старую съемную квартиру, где забыл пару обуви. Но такая легенда прослужила бы им недолго – ведь его квартира находилась в Восточном Берлине. В электричке они заметили, что полиция проверяет документы в соседнем вагоне. Бог весть, что произошло бы, зайди они в тот вагон, где ехали Сташинские. А вдруг патрулю не понравится, что супруги с паспортами ГДР едут в Западный Берлин? Их могли бы ссадить, а то и задержать. Но беглецам везло – ехать было всего один перегон, и людей в форме они видели только через окно. Сташинские вышли на станции Гезундбруннен – первой в Западном Берлине.
Времени наслаждаться свободой у них не было. Они сразу же помчались к тетушке Инге, которая жила в этой части города. Ее квартира пустовала. Тогда Сташинские снова взяли такси и попросили отвезти их на север, в Любарс – там жила еще одна тетушка. Уже темнело. В штабе Национальной народной армии ГДР, в тридцати километрах восточнее Берлина, генерал Хайнц Хоффман, министр обороны, собрал старших офицеров и раздал им запечатанные конверты с приказом о выступлении. Ровно в полночь им надлежало вывести солдат и технику и полностью перекрыть доступ в Западный Берлин. Теперь Сташинских блокада города могла только радовать. Полиция ГДР против них была уже бессильна, но кто мог гарантировать, что через границу не проникли агенты КГБ? Что их уже не выследили?
К счастью, в Любарсе Богдан с Инге нашли, кого искали, – оказалось, первая тетушка как раз проводит вечер в гостях у второй. Они наконец-то укрылись в относительно безопасном месте. Денег, правда, у них не было. Богдану пришлось просить дядю Хайнца (мужа одной из тетушек Инге) рассчитаться с водителем. Он добавил, что ему надо как можно скорее пойти в полицию – а лучше даже в американскую контрразведку. Хайнц Филльвок видел, что «Йоши» (под таким именем его знала вся родня Инге) чрезвычайно взволнован. Герр Филльвок вспоминал: «Он сильно нервничал, как и моя племянница. Они выглядели очень плохо и падали с ног от усталости». Супруги провели в гостях не больше получаса. Затем их отвезли в управление полиции возле аэропорта Темпельхоф, откуда Богдан столько раз летал в Мюнхен. Тогда ему в страшном сне не привиделось бы, что он по своей воле придет в полицию. Теперь она была единственной надеждой на спасение.
Однако там их приняли равнодушно. Офицер советской разведки хочет отдать себя в руки ЦРУ? А это не розыгрыш? Филльвоку, который вел переговоры о сдаче, пришлось двадцать минут ждать, пока к ним выйдет кто-нибудь с минимальными полномочиями. И ждать после этого. Но затем они с Инге все же смогли побеседовать с полицейским начальством. Наконец-то те дали себя уговорить и позвонили американцам. До десяти вечера – времени, когда Александров должен был узнать о пропаже своих подопечных, – оставалось менее часа. До начала установки колючей проволоки военнослужащими ГДР – менее трех часов213.
Часть VМеждународный скандал
Глава 32Шок
Таких похорон на лютеранском кладбище Рорбек в Далльгове, наверное, никогда еще не видали: проститься с четырехмесячным младенцем явилось множество сотрудников КГБ и Штази, а вот родителей не было. Церемония, впрочем, прошла как положено. Запись в приходской метрике гласит, что Петер Леманн (такую фамилию ему придумали в комитете) предан земле 13 августа 1961 года214.
Не пришел на похороны и Фриц Поль, младший брат Инге, хоть он и должен был доставить купленный вчера венок. Триста марок, которые мать ребенка передала через него родным на расходы, тоже исчезли. Парень решил уйти на Запад самостоятельно. Он и вправду сел на поезд в Далльгов, но затем передумал, поехал обратно и зашел к той же западноберлинской тетушке – Грете Филльвок. В день, когда хоронили его племянника, Фриц подал заявление на получение убежища в Западном Берлине215.
Георгий Санников, тогда тридцатидвухлетний офицер КГБ, работавший в Берлине под дипломатическим прикрытием, позднее описал потрясение, испытанное коллегами и начальством, когда выяснилось, что Сташинский бежал:
Находившиеся на похоронах ребенка сотрудники КГБ недоумевали по поводу отсутствия родителей. В конце дня 13 августа 1961 года стало ясно, что Сташинские ушли на Запад. Все те, кто знал, какие задания выполнял агент в 1957 и 1959 годах в Мюнхене и что может произойти, если Сташинский заговорит, пришли в шоковое состояние.
Бывшие начальники Богдана немедленно стали отзывать агентов, которых он знал или мог запомнить в дни нелегального пребывания на Западе. Они готовы были любой ценой найти перебежчика и заткнуть ему рот, пока он не рассказал американцам слишком много.
Через несколько дней после похорон Санникова вызвали в Карлсхорст и велели помочь в выполнении специального задания другому офицеру – полковнику Александру Святогорову. Напарники расположились в ста метрах от входа в штаб ЦРУ на Клейаллее в Западном Берлине. Санникову засада запомнилась так: «Это наблюдение мы вели два дня. А. С. надеялся на чудо. В первый же день, заняв выбранную позицию, А. С. заявил мне: „Георгий, у меня с собой пистолет. Если мы увидим Богдана, уходи, я буду стрелять. Мне терять нечего. Я убью Богдана и себя“»216.
Готовый пожертвовать собой ради казни беглеца, Святогоров был закаленным в боях ветераном. В годы Второй мировой войны он не раз принимал участие в дерзких рейдах за линию фронта. Позднее прошел в Киеве курс повышения квалификации – для работы под дипприкрытием в Чехословакии. После этого в Западной Германии он перешел уже в нелегальную разведку. В свои сорок четыре этот украинец слыл экспертом по антисоветской эмиграции и безупречному проведению «специальных мероприятий». В 1957 году его перевели в Карлсхорст, где он стал носить форму полковника Советской армии. На самом деле он подчинялся девятому отделу Первого главного управления, занятому главным образом лидерами украинских эмигрантов – не в последнюю очередь Бандерой. Из Киева ему сообщали, например, о перехваченной переписке сестер вождя ОУН, томившихся в Сибири. В декабре же 1959 года председатель КГБ УССР Никитченко вручил подполковнику Святогорову – заместителю начальника первого управления своего ведомства – ценный подарок за успехи в операциях против украинских националистов за рубежом. Входило ли в их число устранение Бандеры, сказать трудно. Святогоров усомнился в надежности Сташинского после известия о помолвке с Инге Поль. Но довольно скоро агенту пришлось уехать из ГДР, и за него отвечали уже другие офицеры