225.
Богдана отправили на самолете во Франкфурт в тот же день, 13 августа. Жену отдельно допрашивали власти Западной Германии. Он оказался в квартале, где жили сотрудники ЦРУ и американские военные. Там ему и предстояло вести долгие беседы с офицерами разведки. Первая из многих проблем, созданных для ЦРУ (сперва в Берлине, затем во Франкфурте) показаниями перебежчика, заключалась в том, что невозможно было установить его личность. Он предъявил довольно много документов, выданных Богдану Сташинскому, Йозефу Леманну и Александру Крылову. ЦРУ не могло разобраться, какое из этих имен настоящее – если чужими не были все три. Не имели американцы и сведений из посторонних источников о карьере молодого человека в КГБ, не говоря уж о его поразительном признании в убийствах Льва Ребета и Степана Бандеры. Сверх того, Ребета, по общепринятому мнению, никто не убивал, а то, что Богдан рассказал о гибели вождя ЗЧ ОУН, противоречило всем сведениям в распоряжении ЦРУ – и всем теориям, основанным на этих фактах. Из документов, собранных в деле Бандеры, следовало, что того отравил неустановленный близкий человек, а не киллер-одиночка, который ходил по мюнхенским улицам с необыкновенным оружием в кармане226.
Наиболее правдоподобную – и строго засекреченную – версию содержал доклад подполковника Михала Голеневского, сотрудника польской разведки, завербованного американцами. Впервые тот передал ЦРУ то, что назвал доступной ему информацией о роли КГБ в устранении Бандеры, осенью 1959 года. Полтора года спустя, 4 января 1961 года, Голеневский с любовницей (немкой из ГДР) приехал на такси в консульство США в Западном Берлине и попросил убежища. На допросах подполковник не сообщил никаких новых сведений о кончине Бандеры, но точность его данных о советских шпионах на Западе вынудила ЦРУ вернуться к докладу 1959 года и отнестись к нему намного внимательнее227.
24 августа, когда Сташинский беседовал с офицерами ЦРУ на берегах Майна, начальник отдела по разработке Советской России в Лэнгли читал служебную записку, где вкратце излагались утверждения Голеневского о событиях в Мюнхене. Картину убийства поляк рисовал следующим образом: агент, ловко внедренный КГБ в окружение Бандеры, убедил того лично принять перебежчика из СССР – на самом деле, своего напарника. На встрече убийца подсыпал жертве в кофе яд замедленного действия. Таким образом, бразды правления ЗЧ ОУН якобы перешли в руки еще одного человека Лубянки. Сотрудникам ЦРУ это казалось наиболее достоверной информацией на время побега Сташинского из ГДР. Его рассказы о пистолетах, стрелявших ядом, о выслеживании Бандеры на улицах баварской столицы звучали не только подозрительно, но и попросту фантастично228.
В итоге франкфуртское ЦРУ решило не морочить себе голову и сплавить Богдана кому-то другому. На их взгляд, проку от него было не много, зато он легко мог втянуть Америку в скверную историю. Позднейший доклад ЦРУ гласит: «После того как Управление провело первые допросы Сташинского во Франкфурте-на-Майне в августе 1961 года, сложилось мнение о том, что оперативной выгоды от него как двойного агента ждать не приходится, что его нельзя признать ни несомненным перебежчиком, ни тем, за кого он себя выдает». Работа с теми выходцами из-за железного занавеса, которым ЦРУ верило, длилась не один месяц. Обычно их подробно расспрашивали о политической обстановке в Советском Союзе, отношении к режиму в народе, воздействии на умы западных радиопередач, живучести украинского национализма и так далее. Но поскольку Сташинского подозревали в двурушничестве, допросы его во Франкфурте не заняли и трех недель. Затем ЦРУ передало его представителям Западной Германии229.
Как бы долго Богдан ни воображал себя в одиночестве московской квартиры вольным гражданином США, надежно защищенным от покушения, реальность стала для него холодным душем. Сведения, за которые комитет готов был его убить, американцы посчитали ложью и потеряли к нему интерес. Неужели они с Инге дали маху, когда поставили жизнь на карту и бежали на Запад? Растерянный и измученный перебежчик должен был испытать подлинный ужас, когда ЦРУ объявило, что передаст его властям ФРГ для суда за совершенные им – по его же словам – преступления. Но выбора ему никто не предлагал. В докладе ЦРУ читаем: «Сташинский сказал сотрудникам Управления, что, перебегая на Запад, он не думал о преступности своих прежних деяний. Он якобы только теперь понял, что германский закон оценивает их иначе. Он признал, что, при всем нежелании садиться в тюрьму, он должен будет понести ответственность»230.
Богдан не доверял Западной Германии и с самого начала не хотел иметь с ней дела. Усугубило его положение то, что ЦРУ выдавало его для суда за преступления, в которых он добровольно сознался. Он хотел дать американцам нужные им сведения в обмен на безопасность, но в итоге не мог рассчитывать на такую сделку даже с немцами. Перебежчик, видимо, чувствовал себя загнанным в угол. Отречение от явки с повинной было невозможно. Если США от него отвернутся, а ФРГ вынесет ему оправдательный приговор, он останется один на один с Лубянкой. Нетрудно было догадаться, что его ждало в таком случае. Западногерманская тюрьма в этих обстоятельствах стала для него едва ли не самым уютным местом.
1 сентября 1961 года Сташинского формально передали органам власти ФРГ. Его немедленно вызвали на допрос, и он вновь настойчиво убеждал офицеров именно в том, что виновен. Маловероятно, что в это время ему разрешали общение с женой. Супруги жили на Западе, но, если Инге была свободна, Богдану приходилось прозябать за решеткой231.
Глава 34Следствие
22 сентября 1961 года, в пятницу, в Мюнхене выдался погожий день. Газеты ФРГ писали о непредвиденном визите американского генерала Лусиуса Клея в Штайнштюккен – анклав американской зоны оккупации Берлина, отрезанный от нее недавно возведенной стеной. Окруженный территорией ГДР район Штайнштюккен многим казался миниатюрной копией Западного Берлина. Последний связывала с Западной Германией единственная дорога, которую в любой момент могли перекрыть по желанию Хрущева или Ульбрихта. Дорога из Западного Берлина в Штайнштюккен вела через подконтрольный Советам Потсдам. Президент Кеннеди ответил на сооружение Берлинской стены приказом колонне американских войск проехать по дороге в Западный Берлин и показать, что из города они никуда не уйдут. Посещение Штайнштюккена генералом Клеем говорило о решимости оборонять и этот крохотный анклав западного мира. ГДР и Советскому Союзу не стоило рассчитывать на аннексию без единого выстрела.
Пока западногерманские газеты описывали прием, оказанный Клею в Штайнштюккене благодарным населением (в 42 семьи), генерал разместил там небольшой отряд военной полиции США. Месяцем позже он пошлет танки на пропускной пункт «Чарли» в центре Берлина, настаивая на праве американцев передвигаться по всему городу. Угроза одного из опаснейших конфликтов в мировой истории стремительно росла, но в Германии ковбойские приемы Клея встретили с восторгом. Соединенные Штаты послали четкий сигнал – их войска не отступят. Они готовы драться. В тот же день Конгресс принял закон о Корпусе мира. Сорок миллионов долларов выделили на поездки молодых людей с высшим образованием в развивающиеся страны, где им следовало заводить знакомства, рассказывать об американских достижениях и препятствовать распространению коммунизма232.
Теплая погода в ту пятницу напомнила Богдану Сташинскому о другом солнечном осеннем дне, проведенном в баварской столице, – 12 октября 1957 года. Тогда он убил Льва Ребета. Арестант рассказал об этом одному из восьми полицейских, приставленных к нему на время следственного эксперимента. Он впервые увидел мюнхенские улицы за два года, прошедшие с момента гибели Степана Бандеры. Среди чиновников и агентов, занятых делом Сташинского по возвращении его в Мюнхен, оказался и обермайстер криминальной полиции Адриан Фукс. Он потратил не один месяц на бесплодные поиски преступника – и наконец тот сам упал ему в руки. Фукс, коренастый баварец средних лет, держал в руке микрофон и регулярно напоминал арестованному, что тот не должен называть никаких имен, описывая совершение убийств.
Их группа побывала на обоих местах преступлений: на Карлсплатц, 8, где был убит Ребет, и на Крайттмайрштрассе, 7, в доме Бандеры. Сташинский не только давал подробный отчет о тех событиях, но и воспроизводил свои действия. Он прошел по старым маршрутам, поднялся по тем же лестницам – теперь уже перед фотокамерой немецкой полиции. На сделанных в тот день снимках он выглядит худощавым, коротко стриженным брюнетом с хорошей выправкой, одетым в черную рубашку без галстука, пиджак немного светлее и выглаженные брюки еще светлее. В доме на Карлсплатц Богдану велели подняться на второй этаж, а затем спуститься навстречу агенту. Когда они сошлись, киллер поднял свернутую газету, изобразил выстрел в лицо и спрятал ее во внутренний карман пиджака. В подъезде на Крайттмайрштрассе, где находилась квартира Бандеры, убийцу попросили среди прочего нагнуться так, как будто он завязывает шнурки. Камера запечатлела его черные туфли без шнурков и белые носки. На обоих фото лицо Сташинского ничего не выражает – он выглядит равнодушным, даже фаталистом. Наряд полиции скорее защищал его, чем конвоировал, ведь бежать ему было некуда233.
Руководил следственными действиями инспектор Ванхауэр из Федерального ведомства криминальной полиции. Он стал первым офицером, допросившим перебежчика после выдачи того ФРГ. Если бы сотрудники ЦРУ разглядели в Богдане или его сведениях какую-нибудь оперативную выгоду, то презентовали бы его не полицейским, а коллегам из Федеральной разведывательной службы (БНД) либо Федеральной службы защиты конституции (разведки и контрразведки соответственно). Допрос начался сразу же в день передачи, 1 сентября, и продолжился на следующее утро. Подобно следователям из ЦРУ, Ванхауэр с трудом верил услышанному. На суде он показал: «Сначала я относился к делу скептически, ведь мы впервые услышали об этих убийствах. После допроса мы обсуждали это дело до поздней ночи и взвешивали „за“ и „против“. Позднее мы всё больше убеждались, что рассказ Сташинского соответствует действительности».