268.
Угадал автор или нет, полиция мерещилась повсюду далеко не ему одному. В тот же день ведущий еженедельник ФРГ Der Spiegel напечатал статью, в которой разоблачалась неготовность Бундесвера к войне. В итоге автор статьи и несколько редакторов журнала оказались под арестом за нарушение законов о государственной безопасности. 6 октября, за два дня до начала процесса, в британский прокат вышел «Доктор Ноу» – первый фильм о Джеймсе Бонде с Шоном Коннери в главной роли. Всего за две недели он собрал кассу больше восьмисот тысяч долларов. По иронии судьбы действие происходило на острове в Карибском море – как раз там, где во время премьеры фильма советские инженеры монтировали пусковые установки ядерных ракет. На Западе еще не знали, что 4 октября на Кубу прибыли первые боеголовки. В такой обстановке легко было вообразить за каждым углом шпиона или полицейского в штатском269.
Полиция, оцепившая здание Верховного суда, охраняла не столько покой сограждан, сколько жизнь Богдана Сташинского – обвиняемого и в то же время главного свидетеля. Никто не мог поручиться, что один из его бывших сослуживцев не заставит его умолкнуть, выстрелив ядом или чем-нибудь другим. Несколькими месяцами раньше еще один перебежчик на Запад, Бела Лапушник – в прошлом сотрудник венгерского Управления государственной безопасности – умер в венской больнице. Причина смерти вызвала подозрения. Поэтому власти ФРГ ревностно оберегали здоровье Сташинского в тюрьме Карлсруэ. Еду для него готовили под надзором полицейского, а в камеру тюремщики могли заходить только вдвоем, ни в коем случае не поодиночке270.
Утром 8 октября сотрудники правоохранительных органов несли службу не только вокруг здания суда, но и внутри, включая отведенный для процесса зал заседаний. Один из журналистов, упомянув расставленных повсюду полицейских в штатском и в форме, особо подчеркнул, что каждого желающего войти в зал проверяют дважды – кроме удостоверения личности, надо предъявить и специальный пропуск, выданный секретариатом суда. Пресса предполагала, что пропуска нумеровали, а зрителям отводили места согласно плану, с тем чтобы стражи порядка могли занять самые выгодные с тактической точки зрения позиции.
Зрителям из 96 мест в зале была выделена только половина – остальные предназначались участникам процесса и судейским чиновникам. Бандеровцы изо всех сил пытались завладеть пропусками, приводя в негодование любознательных немцев. Один из репортеров уверял, что у студентов-правоведов дошло до драки – настолько трудно оказалось заполучить пропуск хотя бы на полдня. Но и драка делу едва ли помогла. Сенсационное зрелище привлекало огромное внимание, и в зале суда никак не уместились бы все, кто горел желанием туда попасть271.
Еще один журналист изображал обстановку в зале так:
Публика, раздобывшая пропуска на суд, весьма разношерстна. Преобладают мужчины, но есть и десятка полтора женщин. Видим даже одного священника. Разговоры ведутся по-немецки, по-французски и по-английски. С интересом еще раз внимательно осматриваем зал. Фронтальная стена сложена из больших треугольных серых и желтых каменных плит. На этом фоне причудливо выделяются темно-вишневые мантии пятерых судей.
Зал был просторным, но без окон. Зеленоватые стены, люминесцентные лампы. Справа от входа в шесть рядов располагались места для публики. Половину слева отвели для участников процесса272.
Ближе всего к зрителям находился длинный стол, за которым сидели члены семей убитых и нанятые ими адвокаты. Закон ФРГ позволял родственникам жертв выступать стороной в процессе, и они не упустили такую возможность. Первыми от входа сидели вдова Льва Ребета Дарья, сорока девяти лет, и двадцатилетний сын Андрей – ему было шестнадцать, когда отца убили. Дальше – Наталья, старшая дочь Бандеры. Вдовы на суде не было: Ярослава Бандера переехала за океан, в Торонто, следуя примеру десятков тысяч украинских беженцев, поступивших так еще в начале холодной войны. Один адвокат представлял семью Ребета, и трое – семью Бандеры. Место слева от Натальи занимал Чарльз Кёрстен, справа – Ярослав Падох, еще правее – формально главный в этой тройке Ханс Нойвирт273.
Услуги Нойвирта и Кёрстена, а также расходы Падоха оплачивали из средств, собранных бандеровской ОУН перед началом процесса. Семья Ребета полагалась на более скромные пожертвования членов их организации и сочувствующих. Соответственно, они могли позволить себе только одного представителя – Адольфа Мира. Дарья Ребет просто увидела вывеску адвокатской конторы неподалеку от места гибели мужа в 1957 году. Адольф Мир слабо разбирался в международной политике и жизни украинских эмигрантов, но вдова не знала, где найти лучшего специалиста. Не было в команде Мира и такого эксперта из числа самих украинцев, как Падох. Рядом с мюнхенским адвокатом в зале сидел Богдан Кордюк, многолетний сотрудник Льва Ребета, – однако, не будучи юристом, он не имел формального статуса на процессе и ни разу не получил слова274.
Члены семей убитых, журналисты и зрители с нетерпением ждали, когда же появится обвиняемый. Впервые они увидели того, о ком уже так много знали (и кого многие так ненавидели), около девяти утра – полицейский ввел Сташинского в зал и усадил на скамье слева от возвышения для коллегии судей. «Итак, вот он! – писал сотрудник бандеровской газеты „Шлях перемоги“. – Это среднего роста молодой человек, с немного бледным лицом, волосы зачесаны наверх, губы поджаты, одет с чрезмерной элегантностью – темный костюм, темно-синий галстук, – словно только что вышел из парикмахерского салона. Вот он – убийца славной памяти Вождя, вот этот выродок, который войдет в историю как олицетворение подлости, подобно Иуде!»
Корреспондент газеты Frankfurter Rundschau четыре дня спустя описывал внешность обвиняемого намного сдержаннее. По его словам, Сташинский около 170 см ростом, у него приятное, умное лицо и весьма изящные руки. Все зрители заметили, насколько он бледен. Трудно сказать, стали тому причиной нервы или пребывание в четырех стенах на протяжении прошедшего года. Когда Сташинского ввели в зал, с ним заговорил его адвокат Гельмут Зайдель. Подзащитный, выслушав его, кивнул и поглядел на собравшихся. Он явно нервничал275.
В Москве Богдан почти всегда в трудную минуту мог положиться на Инге. Она была рядом с ним и при побеге за железный занавес – но в зале суда не появилась. Сташинскую-Поль не пустили туда из опасения за ее жизнь. В журнале Stern сообщали, что она куда-то скрылась, после того как муж сдался американцам. Инге предполагала, что КГБ мог внести ее вместе с Богданом в список подлежавших уничтожению. Штази арестовало ее отца, и она боялась, что ее саму могут убить или похитить и вывезти в ГДР. Инге отказалась от гонорара в двадцать тысяч марок за интервью западно-германскому журналу. Как позднее выяснили журналисты, она уехала в Штутгарт под вымышленным именем и устроилась в парикмахерскую. Репортер газеты Hamburger Abendblatt проследил за Инге Поль и узнал, где она живет. Установив, что инкогнито раскрыто, органы правопорядка поселили ее в доме одного полицейского.
Жена перебежчика поддерживала контакт с Эрвином Фишером из федеральной прокуратуры – специалистом по расследованию шпионажа, который выступал обвинителем на суде над Хайнцем Фельфе, самым известным кротом Лубянки в рядах БНД. По прихоти судьбы Фельфе держали в той же тюрьме, что Сташинского. Благодаря этому раскрытый агент узнал, что встречи Богдана с женой проходили под надзором не в общей комнате для свиданий, а в клубе для персонала. Фельфе вспоминал: «К этим свиданиям Сташинский готовился с особой тщательностью. Бросалось в глаза, что перед каждым свиданием он надевал перстень с большим бриллиантом». Как бы то ни было, на процессе Инге так и не увидели. И полиция, и она сама боялись, что агенты КГБ выследят ее и уберут как нежелательную свидетельницу. Богдан предстал перед судом в одиночестве276.
Глава 39Верность или предательство?
В начале десятого часа в полный зал вошла коллегия судей. Все встали. Пятерым служителям Фемиды надлежало установить вину подсудимого – закон ФРГ не предусматривал в этом процессе присяжных. Возглавлял коллегию Генрих Ягуш, мужчина пятидесяти с небольшим лет, чье лицо украшали очки только с одной линзой. Председатель суда во время войны командовал танковым батальоном и потерял правый глаз. Теперь он специализировался на шпионских делах. В октябре 1959 года, когда Сташинский убил свою вторую жертву, Ягуша назначили главой третьего сената Верховного суда, который рассматривал дела по обвинению в государственной измене и шпионаже. Судья неумолимо посылал за решетку агентов Кремля и его сателлитов – это знали все участники процесса, включая Сташинского. Но слова, которыми Ягуш открыл процесс, дали Богдану слабую надежду на то, что в этот раз все пройдет по-другому277. Имея в виду статью в Christ und Welt, Ягуш начал так:
Вскоре после составления обвинительного заключения по этому делу, в конце апреля 1962 года, уважаемый еженедельник с широкой аудиторией уже объявил подсудимого в пространном материале убийцей, напечатав его фотографии и описав поступки, установленные прокуратурой. На днях многочисленные ежедневные газеты опубликовали подобные комментарии, также дали снимки подсудимого и, не дожидаясь окончания судебного следствия, назвали его убийцей или политическим киллером… Как председательствующий на этом процесс