.
Ягуш перешел к орудию убийства. «Вы когда-нибудь уже видели это устройство?» – спросил он подсудимого, показывая трубку длиной 18 сантиметров, похожую на громоздкую авторучку. Витошинский в репортаже писал: «Зал внезапно погружается в мертвое молчание. Взгляды всех присутствующих устремляются на Сташинского». Тот ровным голосом ответил, что аппарат изготовили по его собственным чертежам, выполненным в ходе следствия. Ягуш уточнил, идентичен ли предмет тому, который будущему киллеру выдал «человек из Москвы». Богдан, держа трубку в руках, пришел к такому выводу: копия устройства той же длины, но несколько тяжелее.
Витошинский описывал это зрелище так: «Он вертит ее в руках, раскручивает на части и закручивает и объясняет, что, хотя аппарат „в принципе“ совсем похож на настоящий, которым он убивал людей, но все-таки несколько отличен от оригинала». Журналисту пришла в голову жуткая мысль: а что если в СССР наладили массовое производство пистолетов, один из которых привезли в Карлсхорст для Сташинского? Сколько летальных сердечных приступов могло произойти у врагов Кремля после вдыхания яда? Корреспондент продолжал: «Никто не может ответить на этот вопрос. Возможно, многие вообще уходят от ответа, успокаивая себя тем, что речь идет только о двух убийствах, в которых признался Сташинский». Сам подсудимый полагал, что из стрелявшего ядом пистолета – такого, каким он отравил Ребета, – раньше кого-то уже убили. Имя жертвы Богдан не знал, а расспрашивать начальство не решился бы. На суде он показал, что, когда «человек из Москвы» демонстрировал ему оружие, у него не было времени на размышления – эксперт немедленно стал обучать его стрельбе из этого устройства297.
Когда в ноябре 1961 года признания Сташинского стали достоянием гласности, многие в кругах украинской эмиграции предположили, что первой жертвой советских киллеров оказался Данило Скоропадский – сын бывшего гетмана Павла, внезапно умерший в 54 года, хотя был здоров и полон сил. Это семейство единственное могло претендовать на звание украинской правящей династии XX века. Павел, родственник Ивана Скоропадского – гетмана начала XVIII века, – дослужился в российской армии до генерала, а в 1918 году сам взял булаву и правил под покровительством германских оккупантов до завершения Первой мировой войны. В бурной истории Украинской революции это был единственный период относительно долгой стабильности – семь месяцев. Гетман, чей режим рухнул в огне восстания, возглавленного левыми партиями, бежал из Украины вместе с отступавшими немцами. В межвоенное время он жил в Германии, руководимое им движение в духе консервативного национализма служило некоторым противовесом радикализму ОУН. В апреле 1945 года Павел Скоропадский получил смертельные раны от разрыва авиабомбы союзников. Дело отца – создание украинской монархии, основанной на территориальном, а не этническом патриотизме, – продолжил сын Данило. В 1948 году, в возрасте 44 лет, он возглавил гетманцев.
Данило Скоропадский жил в Лондоне, время от времени навещая Германию, США, Канаду. Там он подбадривал сторонников и призывал всех украинских эмигрантов к сплочению – хотя количество фракций среди них только росло. Если националисты Бандера и Ребет были «раскольниками», то сын гетмана выступал в роли «объединителя». В апреле 1956 года, незадолго до смерти, Скоропадский входил в число организаторов десятитысячной польско-украинской манифестации против визита Хрущева в Великобританию – одной из первых поездок нового вождя за рубеж. 22 февраля 1957 года Скоропадский отправился в любимый ресторан поужинать. Ему стало дурно, он вернулся домой и потерял сознание. Поздно вечером его отвезли в больницу, где он и скончался на следующее утро. На могильной плите гетманова сына написано: «Строю Украину для всех и со всеми». По слухам, которым охотно верили в украинской диаспоре, убил его агент Лубянки по прозвищу «Сергей», следивший за ним не один день298.
После обеда Сташинский давал показания о том, как начиналась его охота на Ребета, – с пистолетом, завернутым в газету. Один из украинских журналистов в зале писал: «По требованию председателя сената… Сташинский на протяжении почти тридцати минут самым тщательным образом демонстрирует суду, как надо заворачивать в бумагу „аппарат“, чтобы не вызвать у прохожих никаких подозрений. Все пояснения и демонстрации он дает весьма профессионально – возможно, даже слишком профессионально… Таково впечатление не одного зрителя в зале… Он не уделяет внимания ничему, кроме смертоносного оружия – он как охотник, очарованный одним видом своего ружья. Зал, затаив дыхание, слушает его спокойные, деловитые пояснения». До конца заседания подсудимый сохранял хладнокровие, не проявляя почти никаких эмоций. Единственным, видимо, исключением стал тот момент, когда он описывал убийство Ребета. Богдан сказал со вздохом: «Проходя мимо него, я резко поднял руку и медленно… ну, вот так, нажал на спусковой крючок и пошел дальше». Его обычно бледное лицо зарделось299.
Глава 41Большой день
Утром 10 октября 1962 года в коридорах Верховного суда стало еще теснее. На третий день процесса был намечен допрос обвиняемого об убийстве Бандеры. В зале появились новые журналисты, пожаловали на заседание и некоторые знаменитости. Среди последних был и Теодор Оберлендер – федеральный министр, теперь уже в отставке, желавший услышать признание настоящего убийцы. Не так давно в этом преступлении ложно обвинили самого Оберлендера, и это нанесло тяжелый удар по его политической карьере. Теперь министру на покое представился шанс поправить репутацию.
Впрочем, в зале сидело немало беженцев из Восточной Европы, чьи интересы он защищал в правительстве, так что перед ними оправдываться не требовалось. Борис Витошинский (как обычно, он пришел в суд задолго до девяти утра) сумел побеседовать с Оберлендером. В очередном репортаже украинец писал: «Публики больше, чем в предыдущие дни, шум сильнее. Почти все из тех, кто следит за процессом, перелистывают утренние газеты, чтобы просмотреть отчеты от вчерашнего дня». Витошинский пристально наблюдал за подсудимым. Сташинский же перед началом каждого заседания советовался с адвокатом. «И тот факт, что Сташинский очень внимательно его слушает и всегда согласно кивает головой, показывает, что агент КГБ чувствует себя не слишком уверенно посреди „гнилого Запада“, – язвил журналист, имея в виду штампы коммунистической пропаганды. – Однако он старается приспособиться к этой среде хотя бы внешне – он время от времени приглаживает волосы, поправляет галстук или костюм, поглядывает на сидящих в зале юных девушек».
Богдан разглядывал не только юных девушек, но и высокопоставленных членов ЗЧ ОУН. Пришел в зал и тот, кто, по мнению Сташинского, мог стать его третьей жертвой – Ярослав Стецько, глава эфемерного правительства Украины, созданного бандеровцами летом 1941 года, и узник Заксенхаузена. Теперь пятидесятилетний Стецько руководил Антибольшевистским блоком народов. Накануне подсудимый рассказал, что КГБ поручил ему найти квартиру Стецько в Мюнхене. Именно таким образом начинались операции по устранению вначале Ребета, а затем Бандеры. Раньше прийти на заседание Стецько не мог – он только что вернулся из Токио, с конференции, устроенной Антикоммунистической лигой народов Азии. В Японии он выступил перед единомышленниками и упомянул суд над Сташинским как очередное доказательство того, что Москва желает повелевать миром300.
В начале десятого в зал вошли пятеро судей во главе с Генрихом Ягушем. Вскоре он обратился к подсудимому с невинной, казалось бы, просьбой: «Расскажите, что произошло летом пятьдесят восьмого года». Отвечая на вопросы председателя, Богдан описал свои поездки в Роттердам и Мюнхен в поисках Бандеры. Когда он упомянул радость куратора «Сергея» (Деймона) от известия о том, что «Попель» (Бандера) нашелся в мюнхенской телефонной книге, Ягуш возразил: «Это маловероятно. Трудно поверить в то, что КГБ еще до вас не выяснил его адрес, номер телефона и номер автомобиля». Перебежчику нечего было ответить. Сколько бы в Карлсхорсте ни хвалились разветвленной агентурой в кругах украинской эмиграции, на самом деле сведения о противнике иногда поступали чекистам с опозданием на несколько лет. В 1957 году начальники дали Сташинскому старый домашний адрес Ребета, и с Бандерой два года спустя произошло то же самое.
«Какое-то время я не получал никаких заданий», – продолжал Богдан. Однако в конце апреля 1959 года его вызвали в Москву. Там, в гостинице, он встретил офицера КГБ с аристократическими манерами, известного ему лишь под именем Георгия Авксентьевича. Тот и сообщил агенту о принятом решении ликвидировать Бандеру таким же образом, как Ребета. Ягуш уточнил: «Он выразился так, как вы сейчас сказали, или, может быть, он назвал орган, который вынес такое решение?» Подсудимый признал: «Он не выразился об этом ясно. Из его слов выходило, что такое решение вынесла „наивысшая инстанция“». Ягуш настаивал: означало ли это постановление правительства? Сташинский подтвердил его предположение – он убедился в этом, когда в конце того же 1959 года посетил председателя КГБ Шелепина и получил из его рук орден за превосходно выполненное задание.
Прежде Сташинский ни разу в своих показаниях не упоминал Шелепина – теперь уже секретаря ЦК КПСС – и вообще ни разу не обвинял прямо высшее руководство Советского Союза. Несколько журналистов сразу же вышли из зала и ринулись к телефонам. Они спешили поведать миру самую громкую политическую сенсацию из уст подсудимого: подтверждение того, о чем уже сообщала западная пресса, – непосредственного участия нового секретаря ЦК в операции по убийству Бандеры.
Богдан продолжал рассказ, полностью захватив внимание аудитории, – так драматичен был сюжет. Дело дошло до того дня, когда убийца впервые оказался наедине с жертвой и лишь в последний момент передумал стрелять. «Я видел, как Бандера исчез в гараже. Тогда я вышел [из арки другого здания], по пути вынул оружие из кармана. – Сташинский говорил медленно, нагнетая напряжение слушателей. – Я держал оружие в правой руке, в левой – ампулу, начал идти и был убежден, что должен теперь совершить покушение. Когда я был уже прямо перед аркой, я на минутку подумал, что вот он тут стоит и что-то делает у машины, он не знает, что я уже в пути, что таким образом его смерть совсем рядом, что один миг – и его не будет в живых».