Для начала Джеральдо, закрыв глаза, энергично расчесывал ей волосы, затем руками подбрасывал их в воздух, как будто бы это были не волосы, а деньги, которые он неожиданно нашел в сундуке в пещере на берегу моря, а потом он брал одну прядку и разглядывал ее, покручивая так и этак, поднося к свету, потирая между пальцами, и слушал эту прядку, и нюхал ее, а потом спрашивал маму, как она сама, как у нее на личном фронте, как мы, как ее менструация и много ли вина она пьет, а мама смеялась и отвечала, что пьет виски, а он грозил ей пальцем.
Моей маме нравился Джеральдо, потому что он любил ее волосы – длинные волосы, обрамлявшие красивое, худое и совсем ненакрашенное лицо. Прямые, но с намеком на волну на концах. Джеральдо не просто любил длинные волосы, он преклонялся перед длинными волосами. У него самого были длинные волосы, которые он зачесывал налево, так что челка лежала поперек лба, напоминая бандану.
В тот день, прямо перед свиданием с Чарли, мы зашли в «Стайнер» и мама села в кресло Джеральдо, чтобы он подровнял ей кончики, и он уже спросил, как она, и подбросил ее волосы вверх, как вдруг положил расческу и сказал, что перед стрижкой ему нужно прийти в себя, и на несколько минут ушел в служебное помещение, а мама в это время пила кофе.
– Что такое с Джеральдо? – спросила я.
– Он просто чувствительная натура, – сказала мама.
Тут встряла девушка-администратор.
– Джеральдо знает волосы вашей мамы как свои пять пальцев, и то, что он увидел сегодня, его обеспокоило, – сказала она и протянула нам пакет печенья столь сухого, что без запивки его проглотить было невозможно, но никаких напитков нам не предложили.
Эта непрошеная реплика вызвала у мамы беспокойство.
– Что значит «то, что он увидел»?
– Да что угодно – сухость или секущиеся концы, – сказала девушка, рассматривая свои ногти.
– Не мог же он увидеть седину, правда? – спросила мама и, подавшись вперед, уставилась на свои волосы в зеркале.
Тут вернулся Джеральдо.
– Джеральдо, – сказала мама, – что такое, что ты увидел?
– Я хочу сделать тебе стрижку перьями, – ответил он и закрыл лицо руками, будто сказал нечто ужасающее.
– Нет! – молниеносно ответила мама. – Нет, никогда, длинные волосы – это мой стиль, это все, что у меня есть. Это все, что у меня есть, кроме моих пьес. Я люблю их больше всего на свете, кроме индийских шкатулок для чая, которые мой отец привез с Цейлона, но они куда-то запропастились.
Джеральдо сел на пол перед ее креслом и сложил пальцы вместе. Он был итальянцем, а по-итальянски этот жест означает «не дури».
– Если у женщины что-то есть, и больше у нее ничего нет, и она холит и лелеет эту вещь, и как будто застряла на одном месте, – сказал Джеральдо, постепенно повышая голос, – то она должна выбросить эту вещь. Выкинуть ее. Я уверен, что эта вещь, эти красивые длинные волосы тянут тебя в прошлое, и ты не сможешь успокоиться и двинуться вперед, пока их не отрежешь.
Нас с сестрой весьма заинтересовала эта логика, и мы порадовались, что с маминого лица сошло упрямое выражение. Мама склонила голову набок, а это значило, что она, по крайней мере, слушает.
– А как вообще выглядит стрижка перьями?
Джеральдо вскочил, крутанул кресло так, чтобы мама оказалась лицом к зеркалу, и приподнял несколько прядей. Он велел ей покрутить головой, чтобы она разглядела себя с разных ракурсов.
– Ну, Элиза-бе-ет, стричь буду бритвой, получится вот так вот неровно и клево, как будто бы стрижка говорит: «Эй, а вот и я!»
И он засмеялся, и мама засмеялась, и мы засмеялись этой маминой стрижке, которая говорит «Эй, а вот и я!».
Мама почти согласилась. Она уже начала говорить: «Ну тогда хорошо…» Но тут Джеральдо показал ей фотографии людей со стрижкой перьями.
– Посмотри, как модно, как дерзко, как актуально, – говорил Джеральдо, показывая на фотографии.
И тогда мама сказала:
– О, я не знаю, Джеральдо. Звучит ужасно клево, и я понимаю, в чем тут идея, но, пожалуй, мне нужно время, чтобы все обдумать. Может, в другой раз?
– Да, конечно, – сказал он.
И развернул ее и начал подстригать кончики на полтора дюйма. Я посмотрела на фотографии со стрижкой перьями. На всех был один и тот же актер из «Монти Пайтон».
Позже, дома, мама несколько раз подходила к зеркалу и приподнимала прядки волос. А после приняла таблетку и пошла спать.
На следующий день она рассказала нам свой сон. Как будто бы прилетела птица и начала клевать молодую поросль, и молодая поросль вдруг выросла выше птицы. Мама восприняла этот сон как знак – нужно вернуться в «Стайнер», чтобы Джеральдо постриг ее перьями. Мама записалась по телефону, что было на нее совершенно непохоже и свидетельствовало, что стрижка перьями вдруг сделалась чрезвычайно важной.
– Что ты думаешь, Лиззи? – спросила мама.
– О чем? – спросила я в ответ.
– О стрижке перьями, – сказала она.
– О, я думаю, что она очень современная и красивая, – соврала я.
– Она тебе нравится? – спросила мама.
– Да, определенно, – ответила я, – очень нравится.
Мы снова поехали в город и оставили машину неподалеку от парка Виктории, а по дороге в центр заглянули в музей, бросили несколько монеток в пруд с рыбками и посмотрели на жирафа и мумий. Мы зашли в типографию за бумагой для писем с новой маминой фамилией и визитками, которые мама заказала много месяцев назад, но все не могла собраться с духом и забрать их. Хозяин типографии немного рассердился на нее за это и спросил, как бы, по ее мнению, выглядело его заведение, если бы все держали у него свои заказы по полгода.
– Извините, я никак не могла собраться с духом, – сказала мама таким слабым голосом, что у хозяина типографии сразу же сдулись паруса и он извинился за свою нелюбезность.
Я взяла этот приемчик на заметку, а заодно подумала, что мы могли бы добавить типографщика в Список, не находись он в пятнадцати милях от нас.
Потом мы направились в «Стайнер» к Джеральдо. Нас с сестрой предстоящая стрижка перьями и беспокоила, и радовала. Беспокоила, потому что тот актер из «Монти Пайтон» выглядел с ней очень смешно, а радовала, потому что это было что-то новое и волнующее.
– Ладно, – сказала мама, – давайте посмотрим, как выглядит такая стрижка.
И, к моему крайнему изумлению, меня усадили в кресло Джеральдо. Хотя я и пришла в ужас, но чувствовала, что едва ли смогу что-то возразить, ведь совсем недавно в ответ на мамин вопрос о том, что я думаю о стрижке перьями, я высказалась вполне положительно, да к тому же сейчас я не могла вымолвить ни слова.
– Какая остроумная мысль, – расхохотался Джеральдо, – сначала опробовать стрижку на ребенке.
И на меня надели накидку, помыли волосы, и не успела я глазом моргнуть, как Джеральдо уже стриг меня какой-то расческой с лезвием, как у бритвы. Я чувствовала, как режет лезвие, и уголком глаза видела длинные пряди волос, падающие на пол. Я взглянула на сестру. И увидела на ее лице глубокую озабоченность.
Стрижка заняла всего несколько минут. Все это время мама стояла рядом с креслом, прикрыв рот рукой.
– Та-дам! – Джеральдо сдернул с меня накидку. Он чем-то побрызгал мне на волосы, причесал меня и спросил: – Ну, что ты об этом думаешь, Элиза-бе-ет?
– Боже! – воскликнула мама. – Нет, с собой я такого сделать не позволю.
Я потрясенно смотрела на свое ультрастильное отражение в зеркале. Но мне было десять лет, я жила в деревне, и стильность мне была ни к чему. Я выглядела как взрослый мужчина из поп-группы. Род Стюарт или кто-то в этом роде, а раньше я была похожа на писательницу Анаис Нин с ее правильным эдвардианским лицом.
На следующий день один мальчик сказал на переменке, что теперь я похожа на косматую обезьяну. Я совсем не была похожа на косматую обезьяну, но я поняла, на что он намекает, и с ужасом подумала, что скажет Миранда Лонглейди. Какое остроумное описание она выдаст. А забеспокоившись, я вспомнила про лягушонка Буфо, которого она мне так и не вернула, и рассердилась, а сердиться лучше, чем беспокоиться.
11
Мамино свидание с Чарли Бэйтсом в ресторане «У Вонга», похоже, прошло гладко, скорее всего, потому, что они решили не есть палочками. А дальше последовала длинная вереница новых свиданий.
Влюбленной парочке в нашей деревне делать особо нечего. Все имеющиеся пабы, кроме «Пиглет Инн», Чарли терпеть не мог, а привести в «Пиглет Инн» даму он не мог. Поэтому по вечерам они ехали на «саабе» Чарли в город. В «Виналот» на Ли-Серкас, где Чарли играл в карты, выигрывал или проигрывал деньги, а мама сидела на барном табурете, хорошо выглядела и пила коктейли. Возвращались они всегда поздно. Во-первых, потому, что в городе все закрывалось позже, а потом по дороге домой они еще занимались сексом в машине, а согласно фильму о половом воспитании, половой акт может занимать до 30 минут, а после еще им нужно было доехать до дома.
А мы дома питались крекерами со сливочным сыром и смотрели тревожные драмы и фильмы ужасов, после чего боялись ложиться спать и ждали в прихожей, сбившись в кучу вокруг похрапывающей Дебби. Крошка Джек даже забирался к ней в корзину, потому что его успокаивал запах ее теплых и мягких лап.
Сестра считала, что мама с Чарли наверняка скоро угомонятся и не будут так часто уезжать, а может, даже поженятся. Она прикидывала, начнут ли жители деревни относиться к нам лучше или хотя бы не так плохо, когда Чарли встанет у руля, пусть он здесь и самый непопулярный сантехник. А я все пыталась его раскусить. Часто я представляла себе его рот, будто в нем-то и прятался ключ к разгадке. Нижние зубы как ряд слегка приоткрытых ставней, и один верхний резец, как-то криво торчащий, – для моего художественного воображения это была приоткрытая дверь. Мне было интересно, как он довел свои зубы до такого состояния, я думала, что это из-за того, что он постоянно ввязывался в драки. Я представляла себе, как ему выбивают кулаком зубы, а потом их вставляют обратно, но слегка криво. Зубы казались мне предупреждением. Но никто, кроме меня, не обращал на них внимания. Все смотрели исключительно в его сине-красные глаза.