А потом, когда она подробно обо всем рассказала, зазвонил телефон, и это был мистер Холт. Он сказал, что если она хочет, то может выходить на работу при одном условии: она должна пообещать, что будет пользоваться тормозом.
Приступать к работе нужно было в понедельник в восемь утра. Мама согласилась и повесила трубку.
– Я водила фургона, – сказала мама, и мы сплясали вокруг нее радостный танец.
25
Просыпаться по утрам маме было очень-очень трудно, и чувствовала она себя больной и несчастной. В особенности когда было темно и холодно, ведь больше всего на свете она ненавидела темноту и холод. Мама ставила будильник на семь утра, чтобы у нее оставалось полчаса как следует проснуться и выпить кофе. Не то чтобы она никогда раньше не бодрствовала в этот час, просто ей никогда не приходилось в это время вставать.
В первое утро мы с сестрой заставили себя подняться на час раньше, и сестра спустилась в мамину комнату, чтобы она точно встала. Сначала мама лежала, но потом все-таки встала. Как только мы услышали, что мама бренчит посудой, мы пришли на кухню в ночнушках, чтобы оказать ей поддержку. Мы планировали приготовить ей гренки, чтобы она хорошо позавтракала, но мама была очень недовольна, увидев нас, и не хотела нашей поддержки, и вела себя с нами ужасно, куда хуже, чем обычно, и это было плохое начало, и мы расстроились.
– Кто поставил этот сраный чайник? – завопила мама, когда чайник засвистел, готовясь закипеть, что всегда занимало много времени.
– Я хотела приготовить тебе чашечку кофе, – сказала сестра.
– Свари его в этой штуке, – потребовала мама, имея в виду кофеварку, – я растворимый не переношу.
А потом, не успела эта штука сварить кофе, как мама налила себе чашку растворимого, и сестра сердито удалилась спать. А потом мама разозлилась из-за того, что расстроила сестру.
– Боже мой, да что вы ко мне лезете, даже в этот час, – сказала она.
– Мы подумали, что тебе будет приятна компания, – сказала я.
– Когда это мне была приятна компания? – сказала мама.
Так что я тоже удалилась спать. И вскоре мы услышали постепенно удаляющийся рев Глоксинии: так начинался первый рабочий день мамы в качестве водителя фургона в прачечной «Подснежник».
– Она уехала, – сказала я сестре.
Потом мы обсудили, как мы ее ненавидим и как надеемся, что ее уволят, и так далее. А потом мы заснули, а потом снова встали и позавтракали цельнозерновыми печеньками, и, что хуже того, Джеку пришлось есть свои печеньки с маргарином и каким-то джемом для диабетиков, который я украла из папиного дома, потому что молоко нам не привезли.
Когда мы вернулись из школы, сестра сказала, что нам нужно получше прибраться и все подготовить к возвращению мамы, потому что она наверняка будет с ног падать от усталости. Я согласилась, и сестра начала готовить макароны с сырным соусом, но оказалось, что молока нам так и не привезли. Поэтому она переключилась на макароны с помидорами и сыром, и Крошка Джек, милый Крошка Джек, один добежал аж до променада и купил бутылку молока.
Когда мы услышали, что Глоксиния подъезжает к дому, мы все выстроились, словно дети из «Звуков музыки», но мама застала нас врасплох, проникнув в дом через заднюю дверь. Мы пошли за ней в спальню.
– Ну как оно? – спросил Джек.
– Невыносимо, – сказала мама, сняла ботинки мистера Гаммо и рухнула на диван, который стоял в ее спальне и теперь заменил ей кровать.
– Почему? – спросила я.
– День все не кончался и не кончался, и нужно было сделать тысячу разных мелочей, – сказала она.
– Например? – захотели мы узнать, но мама слишком устала, чтобы разговаривать, она просто помахала рукой, чтобы мы убирались, и некоторое время лежала с закрытыми глазами.
Сестра налила ей кофе, и мама приняла ванну и пошла спать, и больше мы ее до конца недели не видели, разве что мельком, когда она возвращалась домой и доставала из сумки куриные ножки и капустный салат.
Она завела привычку покупать готовые куриные ножки в супермаркетах, что попадались ей по дороге, и выдавать их нам на ужин завернутыми в бумажные салфетки. Меня они вполне устраивали, но сестру, понятно, нет, потому что она придерживалась вегетарианства и считала, что мы, поедая курицу руками, ведем себя как пещерные люди, и предпочла бы, чтобы мы использовали столовые приборы, но мама велела не пачкать посуду, потому что у нее времени нет на домашнее хозяйство. Лекции нашего бывшего отца о том, как важно уметь вести себя за столом, отпечатались в голове сестры, и теперь она выражалась в его манере.
– Вы никогда не сделаете карьеры, если будете есть как обезьяны, – сказала она. Мы не очень-то знали, что такое карьера, хотя и слышали это ужасное предостережение много раз.
Мама проходила в прачечной «Подснежник» двухнедельный испытательный срок, ей было нужно являться точно вовремя и учиться основам у мисс Келлогг, заместительницы менеджера. Мисс Келлогг, которая проводила вторую часть собеседования, держалась вполне мило, но была очень внимательна к мелочам и имела привычку жевать свиные хрустяшки, и маме приходилось хуже, чем сестре, которая наблюдала, как мы грызем куриные ножки, потому что частенько между зубами мисс Келлогг застревала свиная щетинка и она выковыривала ее уголком сигаретной пачки.
Но когда двухнедельный период завершился, мама освободилась от мисс Келлогг и свиных хрустяшек и получила в свое распоряжение фургон и помощника – очень симпатичного и трудолюбивого Дино, – а еще смогла закинуть башмаки мистера Гаммо в шкаф и переключиться на собственную обувь.
Работа водителя фургона заключалась в том, чтобы объезжать различные заведения города и всего графства, как уже обсуждалось, и менять грязные рулонные полотенца в туалетах и раздевалках на чистые. Лучше всего было гнать фургон под радио или болтать о пьесах (на что Дино был в некоторой степени способен, потому что целый год проходил продвинутый курс английской литературы), а хуже всего было заходить в туалеты. В особенности мужские туалеты, они были худшим из худшего и несколько шокировали нашу маму, которую всю жизнь оберегали.
С мужскими туалетами опыт у мамы был небольшой, потому что она училась в школе-пансионе для девочек, а потом вышла замуж и толком знала только папу и Чарли Бэйтса, а они оба, конечно же, п́исали аккуратно, вне зависимости от того, делали это стоя или сидя, и никогда не оставляли никаких капель или брызг, а если такое и случалось, они их по-быстрому вытирали, чтобы никто не заметил. Теперь же ей начинало казаться, что такое поведение вовсе не норма, а норма – орошать весь туалет, забрызгивая сантехнику и пол, да еще и почесывать при этом паховую область, роняя волоски. Хуже того, непохоже было, что все эти брызги вытирали, и от этого они застывали густыми, точно сироп, оранжевыми каплями. Надевать сандалии на такую работу было нерационально (по словам мамы), и она решила вернуться к башмакам мистера Гаммо.
Но когда мама привыкла и вошла в колею, работа стала ей нравиться, несмотря на ранние подъемы, вечно недовольного зануду-начальника и всю эту мочу. Похоже, веселой болтовни с помощником во время поездок в фургоне и шуточек других водителей во время сортировки белья вполне хватало, чтобы примирить ее и с недостатками работы. Развозить белье по трем адресам в нашей деревне ей не очень-то нравилось, но она быстро привыкла, и мистер Терри, мясник, всегда был очень рад ее видеть, и я подумала, как смешно, что после того, как мы отвергли его в качестве кандидата на роль человека у руля из-за фартуков, перепачканных кровью, теперь каждый четверг мама на цыпочках проходит по полу, посыпанному опилками, и бросает в фургон семь кровавых фартуков, да еще и грязное рулонное полотенце и два кухонных полотенца в придачу.
Никто в прачечной «Подснежник» не возражал против того, что она такая пафосная, – они даже любили ее за это и находили очаровательной и забавной, и никто не делал обидных замечаний по поводу Вогелей – мол, как жаль, что они разорятся и столько людей потеряют работу.
Но мама терпеть не могла беспорядок, когда возвращалась домой, и по-прежнему ненавидела кухню. Из плюсов можно отметить, что теперь у нее не было ни времени, ни желания писать пьесу.
26
Жилось нам в микрорайоне «Платаны» неплохо, даже напряжение нас отпустило. В микрорайоне мы ничем не выделялись, нам не о чем было беспокоиться. Мы стали детьми с ключом на шее, хотя на самом деле ключей на веревочке мы не носили, потому что вообще никогда не запирали дверь, но когда мы возвращались из школы, дома никого не было, и это был важный фактор.
Но с моей стороны было бы неправильно не упомянуть, что если ничем не выделяться – это здорово, то жить без денег – совсем не здорово, безденежье стремительно и надолго привело к падению уровня жизни, а как результат, и к падению моей самооценки, потому что выяснилось, что мне не по душе ходить с грязной головой и ждать в прачечной самообслуживания.
Теперешний наш дом оказался непрочным и, хотя он был относительно новым, разваливался на части, все в нем ломалось, и никто ничего не чинил. Ручки, двери и окна пошли трещинами, и некоторые детали оставались у вас в руках. Все в доме было холодным, и, несмотря на скромные размеры, нам не удавалось содержать его в чистоте, да и шланг пылесоса порвался.
Ситуация со стиркой белья в новом доме была такова, что все предыдущие сложности теперь выглядели очаровательными приключениями. На начальном этапе нашей жизни в микрорайоне «Платаны», поскольку развешивать белье было негде (кладовки нет, на лужайке веревку не натянешь, да и вообще места не найти) – мы грузили мусорные пакеты с мокрым бельем в старую коляску и везли в прачечную, там опускали в щелочку целый фунт десятипенсовиками и уходили, оставляя одежду крутиться, а когда возвращались, прачечная чаще всего уже была закрыта. И на следующее утро приходилось гнать туда перед школой за трусами и прочим.