Тот протянул руку:
– Профессор Брайс?
Вопреки ожиданиям, рукопожатие оказалось мягким, не демонстративно крепким.
– Уже не профессор, – ответил он, – но все еще Брайс.
– Хорошо. Отлично. Я Хопкинс, бригадир. – Дружелюбие молодого человека казалось отчасти собачьим, словно тот выпрашивал похвалу. – Как вам это все, доктор Брайс?
Он указал на ряд незавершенных построек. За ними высилась стальная конструкция, что-то вроде трансляционной антенны.
– Не знаю, – ответил Брайс.
Он собрался было спросить, что тут строят, но побоялся смутить собеседника своей неосведомленностью. Почему этот толстый шут, Фарнсуорт, не объяснил, зачем его нанимает?
– Мистер Ньютон меня ждет? – спросил он, не глядя на бригадира.
– Конечно, конечно. – Молодой человек деловито повел Брайса за самолет, где на путях, серебристой карандашной линией уходящих в холмы, стоял вагончик монорельса. Хопкинс дернул дверцу, и та отъехала в сторону, открывая приятно затененную, обитую кожей кабину. – Через пять минут будете на месте.
– Это далеко отсюда?
– Мили четыре. Я позвоню, и Бринна́р вас встретит. Это секретарь Ньютона, он, наверное, и будет с вами говорить.
Брайс помедлил, прежде чем забраться в кабинку.
– А самого мистера Ньютона я не увижу?
Вот тебе и раз. Брайс не мог сдержать досаду: после двух лет надежд так и не встретиться с человеком, который изобрел «Уорлдколор», построил крупнейший нефтеперерабатывающий завод в Техасе, создал трехмерное телевидение, многоразовые фотонегативы, новую технологию цветной печати и так далее, – с тем, кто был либо самым гениальным ученым на планете, либо пришельцем.
Молодой человек нахмурился:
– Сомневаюсь. За те полгода, что я здесь работаю, ни разу его не видел, разве что через окно кабины, в которую вы садитесь. Примерно раз в неделю он приезжает сюда посмотреть на строительство, но никогда не выходит, а внутри такая темень, что лица не разглядишь, только силуэт.
Брайс устроился на сиденье.
– Вообще не выходит из дома? – Он кивнул в сторону самолета, у которого уже суетились возникшие словно ниоткуда механики. – Не летает… куда-нибудь?
Хопкинс улыбнулся широко (и, как показалось Брайсу, глуповато):
– Только по ночам, так что все равно не разглядишь. Он высокий и худой. Это мне пилот рассказал, а больше и ничего. Пилот не слишком разговорчив.
– Ясно. – Брайс нажал кнопку на дверце, и та беззвучно скользнула на место. Пока она закрывалась, Хопкинс сказал: «Счастливого пути!» – и Брайс быстро ответил: «Спасибо», но так и не понял, успел ли тот услышать.
Кабина, как и самолет, была звуконепроницаемой и прохладной. И тоже, как самолет, она начала движение без всякого рывка, набирая скорость так плавно, что движение не ощущалось вовсе. Брайс увеличил прозрачность окон, повернув серебристую рукоятку, явно для этого предназначенную, и стал смотреть на хлипкие с виду алюминиевые каркасы и группы работающих людей – редкое и отрадное, на его взгляд, зрелище в эпоху заводов-автоматов и шестичасового рабочего дня. Люди вроде бы трудились в охотку, обливаясь потом под раскаленным небом Кентукки. Брайсу подумалось, что им, наверное, очень хорошо платят, раз они согласились оказаться здесь, вдали от гольф-клубов, муниципальных казино и прочих утех рабочего класса. Многие были молоды, и Брайс разглядел парня, который, сидя в кабине гигантского экскаватора, улыбался от удовольствия толкать перед собой огромную массу земли. Брайс на мгновение позавидовал его работе, молодости и уверенности.
Через минуту кабина выехала со строительной площадки и понеслась по лесистым холмам так быстро, что деревья слились в размытую полосу света и тени, солнца и зеленой листвы. Брайс откинулся на удивительно удобные подушки, стараясь получать удовольствие от поездки. Однако расслабиться не получилось, слишком он был взбудоражен стремительностью событий и деловитой суетой этого места, так блаженно далекого от Айовы, от студентов, бородатых интеллектуалов и администраторов вроде Канутти. За окном все быстрее мелькали свет, тень, зелень – а затем, когда вагончик вылетел на гребень холма, впереди блеснуло озеро, лежащее в низине подобно листу чудесного серо-голубого металла: гигантский безмятежный диск. За озером, у подножия горы, стоял большой старый дом с белыми колоннами у входа и широкими, закрытыми ставнями окнами. В следующий миг дом и озеро исчезли за холмом. Кабина двигалась под уклон, замедляя ход. Минутой позже они появились снова, и вагончик, чуть наклонясь, двинулся по широкой дуге вдоль берега. Рядом с домом ждал человек. Кабинка плавно остановилась, Брайс набрал в грудь воздуха и нажал кнопку; обшитая деревом дверца тихонько скользнула вбок, и он шагнул в прохладу, запах сосновой хвои и едва различимый плеск воды на берегу озера. Встречавший был невысок и смугл, с маленькими яркими глазками и при усах. Он подошел и вежливо улыбнулся.
– Доктор Брайс? – В речи слышался французский акцент.
На Брайса вдруг накатило радостное волнение.
– Месье Бриннар? – Он протянул руку. – Enchantе́[10].
Француз пожал протянутую ладонь, слегка приподняв брови.
– Soyex le bienvenu, Monsieur le Docteur. Monsieur Newton vous attend. Alors...[11]
Брайс задержал дыхание:
– Ньютон меня примет?
– Да. Следуйте за мной, пожалуйста.
Три кошки, игравшие в вестибюле, настороженно уставились на Брайса. По виду – обычные уличные, но упитанные и недовольные появлением незнакомца. Кошек Брайс не любил. Француз молча провел его по вестибюлю и вверх по застланной толстым ковром лестнице. По стенам висели дорогие с виду картины неизвестных Брайсу художников. У основания очень широкой, изгибающейся полукругом лестницы он приметил электрический подъемник с сиденьем (в данный момент сложенным). Неужели Ньютон инвалид? Дом выглядел пустым, если не считать их двоих и кошек. Брайс оглянулся; животные все еще смотрели ему вслед наглыми любопытными глазами.
Лестница привела к новому залу, в конце которого была дверь, очевидно в комнату Ньютона. Оттуда вышла полная женщина в фартуке. Она глянула на них грустными глазами и заморгала:
– Вы, наверно, профессор Брайс.
Голос у нее был хрипловатый, с сильным простонародным выговором.
Он кивнул, и женщина повела его к двери. Брайс вошел один, с ужасом заметив, что дыхание участилось, а ноги стали как ватные.
В огромной комнате было холодно. Из больших, лишь отчасти прозрачных окон в эркере с видом на озеро исходил приглушенный свет. Повсюду стояла мебель невероятных цветов: по мере того как глаза Брайса привыкали к тусклому желтоватому освещению, массивные диваны и столы обретали голубые, серые и рыжеватые тона. На дальней стене висели гравюра, изображавшая огромную птицу (цаплю или американского журавля), и нервная абстракция в духе Клее[12]. Возможно, сам Клее. В любом случае два изображения сочетались плохо. В углу в огромной клетке спал красно-лиловый попугай. А навстречу Брайсу, опираясь на трость, шел высокий худой человек с неразличимыми чертами лица.
– Профессор Брайс? – В чистом приятном голосе звучал неуловимый акцент.
– Да. Вы… мистер Ньютон?
– Да. Может быть, сядем и побеседуем?
Он сел, и они немного поговорили. Ньютон был вежлив, спокоен, немного слишком корректен в манерах, но не высокомерен. В нем чувствовалось врожденное достоинство, и он обсуждал замеченную Брайсом картину (все-таки Клее) умно и заинтересованно. В середине разговора Ньютон встал, чтобы показать гостю какую-то деталь, и Брайс впервые смог как следует рассмотреть его лицо – чуточку странное, красивое, почти женственное. Внезапно нелепая мысль, которую он полушутя обдумывал уже больше года, вернулась с новой силой. Сейчас, когда в полутемной комнате высокий худой человек указывал тонким пальцем в угол жутковато-нервной картины, мысль эта уже не казалась нелепой. Чепуха. Когда Ньютон вновь повернулся к нему и с улыбкой произнес: «Я думаю, нам стоит выпить, профессор Брайс», иллюзия исчезла окончательно и разум восторжествовал. В этом мире есть люди с более диковинной внешностью, а гениальные изобретатели рождались и прежде.
– С удовольствием, – ответил Брайс. – Я, наверное, отрываю вас от дел.
– Ничуть. – Ньютон непринужденно улыбнулся и пошел к двери. – Во всяком случае, сегодня. Что будете пить?
– Скотч. – Брайс собирался добавить «если у вас есть», но оборвал себя. Уж конечно, у Ньютона найдется и скотч. – С водой, пожалуйста.
Вместо того чтобы нажать кнопку или позвонить в гонг (в таком доме гонг казался уместным), Ньютон просто открыл дверь и позвал: «Бетти Джо!», а когда она откликнулась, сказал: «Принесите профессору Брайсу скотч с водой и льдом. Мне, как обычно, джин с биттером». Закрыв дверь, он вернулся в кресло и заметил:
– Мне только недавно стал нравиться джин.
При мысли о джине с биттером Брайс внутренне содрогнулся.
– Скажите, профессор Брайс, как вам наша стройка? Полагаю, вы заметили всю эту… деятельность, когда сошли с самолета?
Брайс откинулся в кресле. Напряжение немного отпустило. Ньютон излучал любезность; казалось, он искренне интересуется мнением гостя.
– Да, выглядит любопытно. Но, признаться, я не знаю, что вы строите.
Мгновение Ньютон молча смотрел на него, потом рассмеялся.
– Разве Оливер не сказал вам, еще в Нью-Йорке?
Брайс мотнул головой.
– Оливер бывает очень скрытен, но я не ждал, что он зайдет в этом так далеко. – Ньютон улыбнулся, и впервые с момента их встречи Брайс ощутил смутное беспокойство, хотя и не понял, что именно в этой улыбке его смущает. – Потому-то вы и потребовали личной встречи?
Очевидно, это было произнесено с долей юмора.
– Возможно. Но у меня были и другие причины.
– Конечно.
Ньютон хотел что-то добавить, но умолк, когда дверь открылась и вошла Бетти Джо с бутылками и графинами на подносе. Брайс внимательно посмотрел на нее. Миловидная немолодая женщина, какую можно встретить на дневном спектакле или в клубе игроков в бридж. Однако в лице не было ни пустоты, ни глупости, в глазах и полных губах читались доброта и, может быть, ирония. Впрочем, что-то в ней не вязалось с ролью единственной прислуги миллионера. Она молча поставила напитки на стол и, проходя мимо, обдала Брайса ароматами спиртного и духов.