ен тратить на вас. Вот так вот. Но самое забавное: навыяснявшись, нагрозившись, будучи посланной (в очередь, конечно), – она начала говорить о Боге и покаянии. До этого в её речи тоже что-то такое мелькало, в общем, понятно, что тётка неофит такой нормальный. У меня прям зачесалось подколоть: сестричка, сама-то на исповеди давно была? Но тут же подавил это желание. Чего мне с нею выяснять? Глупо.
Анестезиолог меня осмотрел. Давление, вопросы, всё как полагается. Довольно быстро. Резюмировал:
– Я вам напишу в заключении, что можно удалять желудок в полном объёме.
Я опешил:
– Зачем в полном? Опухоль моя сократилась, вырезать же ж можно…
– Ну это не мне решать, я просто напишу, что можно в полном, а там как хирург решит.
Ну, думаю, правда, наверное, лучше. С запасом, так сказать.
– Операция эта длительная, очень травматичная, – сказал он мне напоследок.
Типа будь готов. Я пожал плечами: ну что делать, попробую как-нибудь… Я, конечно, не ожидал того, что меня ждёт. Иногда действительно лучше пребывать в неизвестности.
Я успел к концу недели сдать все анализы и пройти все обследования, а дальше наступили длинные выходные. Лёг я 5 ноября – теперь уже зная, как проходить эту муторную процедуру оформления в приёмном покое: сначала взял талончик, а потом пошёл сдавать кровь, потом вернулся в приёмный покой, но ждал всё равно часа два с половиной или три. Операцию назначили на утро 6 ноября. Второй в очереди. Первой шла чья-то лапароскопия. Легкотня то есть, я уже знал.
Когда я уже устроился в палате, пришла О. Н. и сказала, что завтра во время операции мне удалят весь желудок.
– Как? – вскричал я. На такое я не рассчитывал вообще. – Опухоль же уменьшилась!
– У нас, – объяснила она, – принцип радикальной онкологии: поражённый орган удаляется полностью.
– Но заче-е-ем?
– Ну а как ещё? – это она у меня спросила, а я-то откуда знаю. – Как ещё, по частям, что ли? Нет, так не делается. Так ничего не получится, просто потому, что если не удалить полностью, то буквально через полгода будет рецидив, и тогда точно уже полностью придётся удалять, если вообще это будет…
Если это будет целесообразно. Да, желудочные опухоли – адские, жестокие. Ну что делать. Режьте.
– Без желудка можно жить, – О. Н. старалась говорить как можно более спокойно, равнодушно даже. Типа мы тут каждый день желудки режем. Что, кстати, правда. Убедительно так: – Желудок по сути же просто мешок. Это не жизненно важный орган. Вот если вам голову отрезать, вы жить не будете. А если желудок – то будете. Вам просто новый сформируют из тонкой кишки.
Ах, этот врачебный юмор! Но, по сути, да, мне без головы было б тяжело. Хотя некоторые вон без мозгов вполне себе счастливы. Но это я уже себе сказал, это такой l'esprit d'escalier[10]. Шутки шутками, но оказалось, что надо уметь отключать голову. И кстати, мозги от наркозов у меня явно слегка повредились, это я потом уже заметил, дома.
А совсем вечером пришла прям вся бригада врачей, меня спасающих: О. Н., хирург А. Е., завотделением М. Г. Подбадривали: молодой, справишься, всё будет хорошо. М. Г. сказал:
– Мы завтра все там будем!
В операционной, в смысле. Потом выяснилось, что не только они все. Даже больше. Когда я рассказывал другим больным, кто меня оперировал, меня спрашивали:
– Мужик, ты чё, рок-звезда? Откуда к тебе такое внимание?
Не знаю, говорю. Правда не знаю. Так получилось. Может, правда рок-звезда, не замечал просто.
6 ноября в 10 утра с копейками меня привезли в операционную. Повтыкали всякие иголки, в руки, под ключицу, в спину (туда обезболивающее поставляли), надели на морду маску, я чё-то в ней там помычал полминуты и вырубился.
Во сколько меня разбудили, я не очень понял. Вроде около пяти – успел глянуть на часы, хотя, возможно, приснилось. Снов я не помню. В реанимации я бодрствовал тоже пару раз всего, по нескольку минут.
Неделя без воды и пищи: как это?
В реанимации я пролежал, таким образом, менее суток. Когда именно меня туда доставили, не представляю. Но как только вкатили туда на кровати, я заснул. Вроде бы вечер уже был. Ранний, наверное. Ночью я пару раз просыпался, но тут же закрывал глаза и говорил себе, что надо спать, делать тут всё равно больше нечего. Действительно – лежишь такой, увешанный мешками, где питание, дренаж, а вставать правда незачем вообще-то. Про реанимацию обычно рассказывают кошмары, типа там холодно и светло и вообще стрём, но у нас как-то уютно прям. Спи там и спи себе, обдолбанный обезболивающими. И в туалет можно не ходить – в тебе катетер. Забавно, когда эрекция вдруг среди ночи случается, вау. Что-то в этом есть!
Утром меня осмотрели реанимационные врачи, что-то спросили про самочувствие, я что-то ответил, и в итоге меня тут же отправили в палату. Там уже была моя тётя Лена, и я просто счастлив был и её увидеть, и оказаться в человеческом жилье. А в РОНЦе довольно уютные палаты, двухместные с санузлом, эдакие номера трёхзвёздочного отеля.
Мне велено было день – лежать. А уже следующим утром вытащили катетер из уретры и приказали ходить, затянувши пузо бандажом. Упс, это было… Ну непривычно. Пошатнулся. Но пошёл. И вот хожу до сих пор, хе-хе.
После гастроэктомии не разрешают ни есть, ни пить пять-шесть суток. Мне назначили аж семь, мотивировав это тем, что во время операции возникли некие нюансы. Я не стал вдаваться в подробности. Ну были и были. Не до того сейчас. Что там произошло во время операции, я узнал только неделю спустя.
Действительно, в операционной были более чем все. Не только абдоминальный хирург высшей категории М. Г., оперирующий хирург, лечащий врач, анестезиолог, в общем, вся бригада. И когда меня вскрыли, то обнаружили утолщение на пищеводе: именно это ещё летом обычное УЗИ показывало, я писал об этом выше. Меня уже тогда это насторожило: опухоль есть опухоль. Но от тогдашнего лечащего врача я не добился никакого комментария, кроме «всё понятно, от этого и лечим». Так вот, вскрыв меня, увидели это утолщение, пальпировали, заподозрили злокачественное. А это значит: удалять и пищевод тоже. Но они не спешили. А позвали аж профессора для консультации. В результате решили отрезать примерно пять сантиметров пищевода – это два отдела считается – и отправить на срочную гистологию. И она – о боже! – показала, что опухоль не злокачественная. Иначе, как мне объяснил М. Г., пришлось бы удалять заодно весь пищевод, причём вскрывать спину. «Жалко, молодой же!» – сказал он. О да. Спасибо, что не принимали скоропалительных решений. Хотя имели право. Спасибо. Ведь прям представить себе не могу, что было бы… «Ну бывают ошибки», – объяснил М. Г.
Да уж, даже там, где всё под контролем.
В итоге А. Е., пройдя через диафрагму, удалил мне два отдела пищевода и подшил к культе тонкую кишку. Потом меня зашил. Получился очень длинный шрам, прям как молния на жилете с низким вырезом. От лобка до груди. Шрам, надо сказать, даже свежим очень аккуратно выглядел, а теперь уже истончился и выцвел до лёгкой розовой чёрточки. Как будто царапина была, а не пузо вскрытое. А. Е., похоже, реальный виртуоз, какова его репутация и есть.
Собственно, именно из-за удалённого фрагмента припухшего пищевода мне и запретили есть и пить минимум семь суток, потому что обычно на пять-шесть запрещают. У меня шов, соединяющий пищевод и тонкую кишку, довольно высоко, сантиметров на десять ниже шеи. А. Е. мне пальцем показал, где примерно.
Не иметь возможности, извините, взять в рот ничего, включая глоток воды, – это квест
А мне ещё велели, прошу прощения, слюну – сплёвывать. Первые пару дней сушняк жуткий, так что пожелание забавное; потом сушняк прошёл, но я как-то не заморачивался; а потом мне разрешили жевать жвачку – это психологически как-то меня подбодрило. Но не очень. Вообще всё это желание еды-воды – оно от головы, потому что питают-то тебя через вену нормально совершенно. Сушняк, повторюсь, буквально на второй день проходит. И вообще всё время ощущение, как будто недавно ел. Так вот. Но при этом отчаянно хочется чего-нибудь вкусненького. Как призналась мне одна тётечка с удалённым желудком и проблемами с поджелудочной, «иногда пить хотелось до галлюцинаций». Типа того, да.
Но никаких вариантов: лежи и заживай. Через семь суток – рентген с контрастным препаратом. И вот ждёшь этого дня, как я не знаю чего, и чем он ближе – тем он кажется дальше (ну как у Пруста: чем ближе желанный момент, тем дольше тянется время). Утро рентгена – это прям вечность!.. Но вот меня туда везут наконец, в кресле инвалидном. С нашего тринадцатого этажа на третий. Ещё по коридорчикам (рентгены, КТ и МРТ всякие не в Башне, а в длинном здании). В лифте на меня с сочувствием и чуть ли не ужасом смотрят посетительницы – явно с воли, в небольничной одежде. Хотя мой вид – это фикция: ходить я сам могу, а голова лысая не от лечения, а от бритья. Я периодически брил голову: а) для гигиены; б) чтоб не испугаться, когда от химии клоки вываливаться будут.
Перед рентгенкабинетом я от нечего делать сфотографировался и запостил в соцсети, что-де мы тут сейчас гонки на колясках устроим.
Наконец вызов в кабинет. И первой выпитой за семь дней жидкостью оказалось это самое контрастное вещество, которое по вкусу как смесь полыни с химией. Химическая полынь, если такое существовало б. На рентгеновских экранах твоё нутро, беленькое такое. Как в учебнике анатомии – вроде всё на месте. Хотя нутро твоё перекроили. Сказали, что всё в порядке, можно выпить стакан воды. Вот я был уверен, что как только мне хоть что-то разрешат, я нажрусь и напьюсь, и пофиг вообще, что там в желудке этом новом, – не может быть, чтоб я не смог нажраться! Тётя Лена моя заварила мне ромашку – она заживляет, врач сказал. И для пищеварения хороша. Один стакан заварила. Я вроде часто прикладывался к нему, но пил до вечера. И даже на утро немного осталось.