Филолог, ага. Структурный лингвист прям вылез. Из одного места. Я твои тексты не читал, но ты бездарь полная, а как же иначе, я-то всё про всех знаю. Мог бы добавить булгаковское «Я читал много других стихов». Он, как все провинциалы, выросшие близ телевизора с двумя программами, очень любит расхожие цитаты.
Ладно я. Я на тот момент действительно ничего внятного не сочинил. А вот про отношение к другим – литераторам и инвалидам. В одном лице, что совсем уж показательно. Тогда прогремела книга Рубена Давида Гонсалеса Гальего «Белое на чёрном». Автобиографический роман про мальчика-инвалида и его жизнь в детских домах для инвалидов. Сейчас, к сожалению, книга эта забыта, а вышедший пару лет назад роман Гальего – давно уже жителя Испании, откуда его корни, – тоже не произвёл впечатления. А жаль, этому человеку есть что сказать. Написанное простым, отмороженным языком «Белое на чёрном» – сильное произведение, сильное, возможно, не как высокая литература, а как удар в солнечное сплетение. Но такое тоже нужно. Даже очень. Не говоря уже о том, что книга предвосхитила моду на нон-фикшн и всякую «новую искренность». Русланчик же был неумолим: «Гальега-а-а? Да поду-у-умаешь, у нас в больнице хуже было!» Я восхитился: ты настоящий мужчина, такой ад прошёл. «Ой, да ла-а-адна-а-а, я старый пи-и-и…» Нужны ему были мои похвалы, ага.
Но когда он позволил себе очередную странно-ненужную бестактность в мой адрес («Не могу, Руслан, сейчас говорить, работаю». – «Ой, да за-а-ачем тибе работать-та-а, живёт с мамой в центре Ма-а-асквы-ы-ы в сваей квартииири-и-и».), у меня внутри что-то щёлкнуло. Взорвалось. Жалостный предохранитель сгорел. Всё, хватит. И я начал говорить тихим голосом:
– Ты вот говоришь, что никому не нужен, Руслан…
– Ой да ка-а-аму я ну-у-ужен, я старый страшный пидора-а-ас! Я уро-о-од!
– Ты прав, – сказал я.
На том конце провода – напряжённая тишина. Никто никогда ему такого не говорил. Скорее всего, все, с кем он общался, всегда ему сочувствовали и всё прощали. А кто не общался, шарахался от инвалида, того же не поюзаешь морально, не втянешь в свой психологический садизм, верно?
– Да-да, ты совершенно прав, – повторил я, размеренно кивая головой своей длинноволосой. – Ты действительно никому не нужен, потому что ты урод.
Молчание стало совсем ощутимым.
Я добавил:
– Моральный.
И отключился. Больше мы не разговаривали. Человек этот не занимает в душе моей никакого места. Просто случай показательный.
Какая разница, в каких ботинках ты ходишь, ортопедических или дырявых, как травмированный экс-футболист Хулио Иглесиас; с ортопедическими стельками или какими-нибудь особыми супинаторами. Вопрос в том, об кого ты эти ботинки вытираешь. Вот, собственно, и весь мой посыл.
Но я также понимаю, что очень тяжело относиться к людям как к людям. Что-то мешает. Имидж, ярлыки, этикет, контекст, фон, субординация… Что угодно. Но терпеть некомофортное общение никто не обязан. Это главное правило. Дальше решение за каждым человеком в отдельности.
Кстати, я сам выгляжу, мягко говоря, неважнецки. Вес около 52 килограммов при росте 174 сантиметра, ноги до того худые, что иксом. Талия так утянулась, что я несколько джинсов прекрасных своих, которые и в прошлые-то годы были в обтяг, отдал в мастерскую ушить. Ушили сильно. Лицо у меня бледное, в прыщах. Щеки впалые. Шрам от операции, правда, уже не очень выделяется. Но не модель всё равно. Короче говоря, никто уже моей внешности комплимент не делает и не сделает, похоже. «Мне всё равно», – говорит моя девушка. Имея в виду – всё равно, какой я. Но и она считает, что надо бы вес набрать. Так вот, при этом чувствую интерес со стороны таких женщин, которые раньше меня как мужчину либо не воспринимали вообще, либо это скрывали тщательно. Одна знакомая переводчица, так и сказала прям: ты такой стал huggable and kissable… Сложно перевести такую форму, типа «обнимабельный и целовабельный». «Пристала бы, если б был свободен, но у меня, слава богу, табу на женатых и тех, кто в отношениях». И на том спасибо.
Глава IX. Психопат, или Не в ресурсе
Я не люблю модные словечки и выражения. Обычно они ничего нового не привносят, так только, освежают звучание повседневной речи. Да и то ненадолго, скоро сами превращаются в адские клише. Но вот существительное «ресурс» и оборот «в ресурсе» / «не в ресурсе» – они мне скорее нравятся. Потому что по-русски что это значит – силы. Но «у меня нет сил» звучит как-то чересчур субъективно! Как будто жалуешься или отлыниваешь. А «я не в ресурсе» – вроде как объективная информация. Техническое состояние моего организма. Это вот в автомобиле бензобак пуст, а я – я не в ресурсе. И вот этого ресурса у онкологического пациента и так особо нет, но копит он его архисложно, при этом расходует очень быстро.
И очень сильно его расходуют допросы «как-твоё-здоровье» безо всяких выводов и обещания помощи, которые так и остаются обещаниями. Нет, ничего такого нет в том, чтоб поинтересоваться здоровьем и чем помочь. Но если вам ответили «нормально, ничем» – успокойтесь и отойдите в сторону. А если вам что-то надо, то лучше с этого и начать: Саша/Петя/Маша/Ибрагим, я знаю, что с тобой и в каком ты состоянии, но если можешь, ответь, пожалуйста, у меня тут такая-то проблема/задача… Вот в этом ничего такого, вы-то нормальной жизнью живёте, life goes on[13], как говорится. Да и меня держите за нормального работоспособного человека, что тоже приятно. Потому что такой я и есть. Просто немножко на больничном.
Послеоперационное состояние нерадостное. Это такое изматывающее по всем фронтам сочетание недоедания, слабости, швов на пузе, требующих перевязки… Всё время с мамой мысленно разговариваю. Думаю, как она бы сказала что-нибудь типа «ну болеешь!», а потом, когда мне лучше – «ну ожил!». Конечно, надо радоваться, что опухоль отрезали наконец. Я ведь полгода к этому шёл. Получилось более травматично, чем ожидалось, плюс новые трудности жизни после операции, восстановительного периода, затмевают радость и приглушают оптимизм. Это неправильно, я понимаю. Оптимизм глушить нельзя.
Через несколько недель после операции мне провели очередное КТ. Это вот самое важное и самое страшное: вдруг опухоль, когда её резали, метастазировала?.. Опять ад ожидания, вердикт: чисто. Обошлось. Я стал волноваться, что уже, наверное, серьёзно облучился. Спросил Е. О., но она сказала, что такие дозы с такой частотой КТ ни на что не влияют. Успокоился. Оставалось пройти очередные три химии. Химия – такая же, как до операции: капельница, две недели таблеток, неделя отдыха, и так три раза. По прикидкам получалось, что до весны. Хотя я понимал, что всё может переиграться. Я учился жить в состоянии постоянной неопределённости. Жизнь – это, в общем-то, и есть постоянная неопределённость. Тоже урок мне.
Глава X. КТ и карантин
…nothing lasts forever,
even cold November rain…[14]
* * *
Я морально готовился к очередному сеансу иммунотерапии. Он был запланирован на 31 марта, с контрольным анализом крови 30 марта, в понедельник. Но перед выходными мне написала химиотерапевт: из-за эпидемии отложим лечение, недели на две-три, протокол позволяет.
Ну и ладно, говорю, мне самому стрёмно по метро мотаться.
Но уже во вторник химиотерапевт мне снова написала, что надо бы кровь сдать, приезжайте, мы вам такси вызовем за счёт спонсора, компании-производителя препарата, который мне, собственно, капают в рамках исследования. Я попытался возразить великодушно: сам доеду, меня не разорит. Нет, зачем же: положено такси, пользуйтесь. Ладно, это приятно.
Гнать утром по карантинной Москве, без пробок по Третьему и Каширке – отдельное удовольствие! Приехал непривычно рано. Кровь сдал за пять минут – очереди почти не было, так, пара человек, в основном, судя по одежде, стационарные. Ну всё, говорит Е. О., врач, завтра капельница. Отлично, говорю. Приезжаю домой, сплю полдня, по пробуждении получаю WhatsApp-сообщение от Е. О.: в РОНЦ где-то обнаружили вирус, лечение откладывается. Этого жаль: иммуностимуляция правда как-то бодрит. Но что делать. На всякий случай спросил, не готов ли результат анализа крови. Да, он готов, и это «хороший анализ». Ну хоть кровь восстановилась. Слава тебе, господи!
И так я завис на карантине, без лечения и анализов, месяца на полтора. И в определённый момент меня это стало волновать. Я вообще лечусь или как? И если прервал курс, то что будет?
Тем более что КТ, компьютерная томография (так врачи ударяют) в первый год после операции делается строго раз в три месяца. А у меня очередной срок подходил 6 июня, когда почти весь мир ещё на карантине, а передвигаться по Москве можно только с пропуском. К тому же в РОНЦ не пускают никого, потому что и там коронавирусом болеют. И пациенты, и врачи. Сколько отменено процедур и даже операций – страшно представить. Так что волновался: как мы с химиотерапевтом КТ это провернём? И вообще я давно не был в больнице, месяца два, иммунотерапия моя прервалась, О. Е. ничего не сообщала, а на КТ записываться надо сильно заранее, чуть ли не за месяц, лучше за два. Там всегда до фига народу. Но оказалось, что О. Е. меня давно записала. На 1 июня. То есть даже раньше, чем положено. Тем лучше, решил я. КТ показывает, что у тебя там с органами. Нет ли новых очагов. Вот это самое неприятное – ждать очередного результата. При раке желудка назначают КТ легких, малого таза и брюшной полости.
КТ запланировано на понедельник, 1 июня, а до того, в четверг, меня прокапали иммуностимулирующим. Тут-то всё уже совсем просто: пришёл, сдал кровь, анализа в этот раз ждать не надо, так что сразу лёг под капельницу. Полчаса прокапали – свободен.