«А когда уже отступали немцы, и наши самолёты летали над дяревней, наши тоже листовки кидали. И я однажды подняла такой листок и прочитала. А страшно же, надо ж было его запрятать от немцев. Печатными буквами написано:
Интярэсную картину
Предстоит нам посмотреть,
Как на площади Берлина
Гитлер будет сам висеть.
От земли на метров десять
С туго стянутой петлёй
Меж столбов яго повесить,
Чтобы видел люд честной.
А когда же закопають
На кладбище на глухом,
Сверьху камнями придавят,
Надпись сделают потом:
“Здесь ляжить под камнем сим
Бывший Хвюрер — сукин сын,
В жизни пыжился, кривлялся,
Покорить народ пытался,
Сделать этага не смог
И на висельнице сдох!”
Вот такой стих».
Очень много людей было уведено в Германию из-за нехватки там рабочей силы. Увозили огромными партиями.
«А на поезде как сажали тада: впереди паровоза вагоны были такие — просто площадка, и всё, на эту площадку сажали… посадили нас увсих, и впереди поезда вогоны эты. А делалось это для того, чтобы в случае, что на мину нарвётся, дык чтоб первых уже нас, а поезд цел остался…»
По пути делали остановки в лагерях, где тоже были нечеловеческие условия.
«И довезли до Клинцов. А в Клинцах-то мы сидели несколько дней в лагере тоже с военнопленными. Господи, тольки говорить неудобно, чуть воши не зъели всех!..»
После прибытия всем угнанным ставили клеймо: буква, порядок цифр или цветное пятно. «Потом нас выгнали на площадь, ну, и начали… Нам сказали: “Становитесь по семьям”. Мы, еще трое, брат был же. Вот нас — кому желтое клеймо, кому синее, кому зеленое. Клеймили краскою… Там были покупатели, уже с Германии была покупательница… Вот нас заклеймили и из Калужской области две семьи заклеймили одинаковой краской, а хозяйка эта ходит и смотрит, какое ей досталось клеймо. Вот, например, мы зеленые и те зеленые. Она нас называеть и ведеть с собою…
Довезли до Польши. У Польше усих вроде в баню, там помыли в бане и каждому на лоб штамп поставили и номер на шее. Уже мы эты хвамилии потеряли, только по номеру были.
У Польше город Лида, город Лида, вот поставили уже на руку штампы. На руке же поставили буквы: мне попалась буква “Д”. От из-за этой буквы запретили одевать рубашку, только руки голые все. И по этой букве уже приежали покупатели, как говорять, в этот лагер — немцы, которым нужны рабочие. Вот и по этой буквы брали: вот у меня буква “Д”, и я попал в Десау…»
В Германии встречались хорошие немцы. Угнанный в Германию житель Василий Иванович Темняков из села Брянкустичи рассказал о его дружбе с ветераном Первой мировой: «Немец быв такий старый-старый, калека-немец. Казав: “Я русских солдат не боюсь, я боюсь казаков”. В ту войну яго казаки поймали, ноги повыкрутили и пустили… Да, в Первую мировую… Я пясок нагружал на повозку, а он возил. Я ему помогав уже, ён мне тоже… старичок был сознательный, як тока хозяин идеть, так тады: “Подымайся!” или что-нибудь… А як только хозяин пошёв, так: “Посяди, посяди”. Жалев, ён мяне юнгой звал усё… Ён на мяне всё тока «юнга, юнга, юнга». А я уже с йим научився: я яму рассказав якия слова. Если на конях… коня подгонять, у нас “Но!” говорять, а ён по своему “Гия!” кричить на них. Я говорю: “По-нашему ‘Но!’” И вот ён крычить: “Но!” Хороший был дедок, хоть и немец…»
Были в Германии группы, призывавшие к сопротивлению: «Ну, там какия-то организации были. Находили мы такия листовочки, вроде вот… Написано:
Друзья! Вы там бяз дела не сидите:
Как можете, так немцам и вредите:
Бейте, жгите и ломайте,
Ни на миг не забывайте,
Что своей вы Родины сыны!»
Среди угнанных были и такие, которые не добрались до Германии, остались в Польше: «…До Германии нас не допустили, в Барановичах остановили — это Барановичи межуются с Польшею, недалеко от Польши — граница. Тут приехали какие-то люди на лошадях, вот разбирають в работники надо были. Нашу маму никто не бяреть, потому что у нас пятеро детей, работать же надо, а ей работать с детями: маленькая — один под один, ну никто не бяреть. А потом один священник и говорить: “Я эту кобету (там говорять не “женщину”, а “кобету”) забираю”. И нас забрал этот батюшка…»
Приходилось жить на месте до освобождения Брянщины или даже до окончания войны и потом возвращаться домой.
«Мы жили тамо, питались мы конечно вместе с ними, ну, а побираться все равно (не “побираться” там называется, а “жабровать”) ходили по поселку, потому что это у нас в крови было так-то. Пойдем, и что-нибудь вкусненького дадут. Да, давали люди и хлебушка, и муку, крупу, к празднику яичек и сальца дадут. И все, все вот так-то. И вот однажды идем, несем сумочки свои, едут немцы навстречу, полицеи. Мы покидали эти сумочки и в костел побегли, в польский. Они слезли, поглядели в наши сумочки, поразвярнули, что там ничёга нету, и поехали своей дорогой. Мы тогда выскочили из костелика и скорей домой. И больше побираться не стали ходить. А потом сюды приехали, неделю с Барановской области ехали до Ржаницы на товарном поезде. Хлебушка заработано было, мука была, рожь была. Нас обокрали, как голую белку. Да это уже в 45-м было. И вот мы приехали сюда на пепелище».
Оккупация немецкими войсками Брянщины длилась почти два года: с октября 1941 по конец сентября 1943 года. Первая попытка освободить эти земли, предпринятая в марте 1943-го, не увенчалась успехом. Наступлению наших военных помешала оборонительная линия «Хаген», сооруженная вдоль правого берега Десны по приказанию немецкого командования.
Вот как о строительстве укреплений в окрестностях Брянска рассказывает газета «Правда» от 18 сентября 1943 года: «Когда гитлеровцы потерпели непоправимое поражение под Орлом, они всеми силами пытались удержаться западнее его. Но немецкие войска не выдержали сильного удара наших войск и вынуждены были откатиться почти на сто километров к западу. Только за Карачевом, уже собственно на подступах к Брянску, немцам удалось зацепиться за лесной массив и построить оборону.
На сооружение оборонительных поясов вокруг Брянска немцы гнали тысячи мирных советских граждан. Немцы устраивали многодневные облавы на мирное население, спрятавшееся в лесах, и отправляли тысячи людей на оборонительные работы к Брянску и на берега реки Десны. Здесь от голода, непосильного труда, от болезней погибли тысячи жителей деревень, прилегающих к брянскому узлу сопротивления немцев. На строительстве оборонительных рубежей погибло также много военнопленных и мирных жителей, привезенных сюда из районов Белоруссии и Смоленской области».
Переломным моментом в освобождении Брянщины стал сентябрь1943 года.
В сводке информбюро об этих событиях говорилось так: «На Гомельском направлении части Н-ского соединения ночью переправились через реку Судость и на рассвете атаковали немцев, оборонявших город Погар. В ожесточенной схватке советские бойцы разгромили вражеский гарнизон и овладели городом. Уничтожено до 1.500 немецких солдат и офицеров. Захвачены 25 орудий, более 100 пулеметов, два вещевых, два инженерных, артиллерийский и продовольственный склады.
В лесах в районе Клетня и восточнее Погар наши войска освободили около 100.000 советских граждан, которых немцы угоняли на каторгу в Германию».
22–23 сентября советские военные вошли в Мглин, Стародуб, а также важный железнодорожный узел Унечу, куда позже перевели штаб Брянского фронта. Тогда же к западу от Клетни и на севере Суражского района нашими частями была форсирована река Ипуть.
Вот как об этом вспоминает очевидец этих событий Нина Александровна Овсянникова: «Вы знаете, Овчинец освобождали полтора суток, у нас был большой бой за наше сяло. У нас тут на горе стояла церков, а при въезде в Овчинец стояла мельница, и немцы на этих точках засели, а разведка шла из-за Ипутя, с Унечи. И как только до Ипутя доходят: “Ура!”… В Ипуте не вода была, кров была, столько погибло людей. У нас тут около памятника мало хвамилий, но я помню что был такой разговор, что 700 человек погибло за освобождение Овчинца. У нас в одной хатке вот напротив администрации нашей… там стоить маленькая хатка такая, там три раза в атаку сходились… прямо в доме. И был день такой, знаитя, пасмурный, моросящий дождь, 25 сентября. И я помню у нас в огороде стояла скирда соломы, и мы были в окопе. И вдруг утром мама нас будит и с сестрой и говорит: “Дети, просыпайтеся, пришли наши”. Это, знаете, передать нельзя, это надо видеть, какая радость была во всех на глазах… Я без слёз вспоминать не могу».
Отступая, немцы старались причинить как можно больше ущерба. Поджигали дома и хозяйственные постройки, а то и все поселение.
Лидия Ивановна Хорунова из села Лопазна рассказала: «Тады пошла на тый край, где я жила… там нема ничёга… всё спалено. И скот поубеват и двор спален увесь. Там в окопе сядели, у цыганово деда, а на моя тетка была грамотная женщина. Она положила свою перину напротив желеба. И они кинули гранату туды. Двор спалили, все спалили. Граната спереду заплутала они только дым был. Ну вылязли они оттудавы…»
Нина Александровна Овсянникова вспоминает: «Когда отступали немцы, они запалили один дом при въезде в Овчинец, один при выезде. Они отступали на Белоруссию… Чтоб йим ночью было светло отступать… понимаете, вот эти дома горели. Ну а на нашей улице четыре дома сгорело, сгорели просто от снарядов, от пуль… и сельский совет сгорел. Это я помню, как они горели, это я всё помню… потому что мне уже было 8 лет. Мы вечерами сидели у окна и наблюдали, как Клинцы горят, как Унеча горит — отражение