Сегодня от самого села Сумки осталось совсем немного домов. Во время постройки Чебоксарского водохранилища оно попало в зону затопления. К сожалению, в советское время интересы «каких-то» полутора тысяч людей оказывались такой мелочью по сравнению с масштабами соцстроительства! Сохранилась каменная церковь, построенная в 1824 году и относящаяся по своим формам к архитектурным памятникам XVIII века — она повторила облик простоявшей здесь более ста лет деревянной церкви. В 1939 г. Сумская церковь была закрыта. Здание превратили, как это случалось повсеместно в период воинствующего атеизма, в зерносклад.
Семья Ямбиковых прожила в Сумках, затем в Юрино — до 1929 года, до поступления Александра Васильевича и Васи в Казанский ветеринарный институт. О казанском периоде их жизни информации мало, в основном это то, что сохранилось в памяти дочери Юрия по его рассказам. Был свой дом-пятистенок, богатая библиотека. Адвокатская практика Елизаветы Петровны позволяла не бедствовать, но излишеств тоже не было, что не удивительно, поскольку 30-е годы были голодными, особенно для Поволжья. Юрий запомнил, что вокруг них всегда было много нищих, голодных. Они знали, что Ямбиковы всегда «подают». И действительно, милосердие отличало в семье всех: и родителей, и детей. Это качество они сумели передать и нам, их потомкам.
В 1929 году семья отправляется в Починки Горьковской области. Александр Васильевич и Василий назначаются на ветеринарную службу в элитный конезавод, основанный еще императрицей Елизаветой Петровной.
С 1929 по 1937 год семья Ямбиковых жила обычной жизнью советских граждан. Отец и старший сын работали с большим вдохновением. Лошади были центром внимания, любви и заботы. Вася под началом отца осваивал практику. Юрка и Коля днями пропадали в конюшнях, купали в волжских водах своих любимцев, «объезжали» молодых жеребцов. Для мальчишек лошадь стала на всю жизнь символом красоты и верности. Юра (Юрий Александрович, ставший уже после Великой Отечественной зоотехником) мог с закрытыми глазами нарисовать силуэт летящего скакуна.
Василий стал хорошим специалистом. Не очень щедрый на похвалу отец делился с Лизой тем, что «Васька у нас молодец, хороший врач получился, толковый». Юра вспоминал, что в свои 10–12 лет они с Колей прекрасно знали, что такое сап, сибирская язва. Они знали, как правильно ухаживать за лошадью, и могли отличить здоровую от больной, в случае надобности оказать ей первую помощь. Надо сказать, что на фоне разразившегося страшного голода опасность возникновения эпидемий была вполне реальной: народ раскапывал скотомогильники, страх отступал перед желанием спастись от мучительной голодной смерти. Сам же Александр Васильевич прекрасно понимая опасность инфекционных болезней, запретил захоронения туш животных без сжигания. Но в случае, если можно было после хорошей термической обработки мясо павшей лошади употреблять, его отдавали людям, стоящим в ожидании спасения у ворот конезавода. Засуха, неурожай 1932–1933 годов сказывались и на лошадях, кормов катастрофически не хватало. Ветеринар не мог спасти животных от голода. Это понимали все, но было ясно и другое: виновный будет рано или поздно назначен. Это произошло, когда, казалось, и падеж прекратился, и кормов стало больше — в 1937 году: погибли сразу три лошади. Уже на следующий день Александра Васильевича и его сына вызвали по повестке в отдел НКВД. Допрашивали отдельно. Мало что известно о допросах, но они сводились к одному: требовали признаться в причастности к вредительской группе и отравлении животных. Александра Васильевича допрашивали, не позволяя сесть, это продолжалось в течение всего первого дня. А поскольку он был на одной ноге (вместо второй — протез), это было мучительно. Показали заявление-донос, написанный фельдшером конезавода неким Виноградовым. (Эту фамилию помнят и Лиза, и Татьяна — дети Юрия.) Знают они о нем и то, что он был человеком недалеким и завистливым, а еще подворовывал медпрепараты, содержащие наркотические вещества, за что получил уже не одно серьезное предупреждение от Ямбикова-старшего. Вот и нашел способ отомстить.
Я нашла материалы о том, что массовые репрессии проводились в это время во всех сельскохозяйственных районах Горьковской области. В последние месяцы 1937 г. в ряде районов прошли судебные процессы над «вредителями сельского хозяйства». «Врагов народа» разоблачали в земельных органах, в МТС. Работники облзо (областного земельного отдела) во главе с начальником управления С. М. Тихоновым были обвинены в уничтожении колхозного скота, срыве строительства 13 МТС, выводе из строя тракторного парка и т. д. По делу о «контрреволюционной организации правых» в облзо арестовали 116 человек[28]. Когда я читала документы, указывающие на вредительскую деятельность тех или иных «врагов», то многое просто поражало своей абсурдностью. Например, руководитель Дивеевского района Безденежных обвинялся в том, что он специально выводил район в передовики, чтобы потом получить высокий прием в Кремле и совершить покушение на кого-либо из вождей.
Вернемся к судьбе Ямбиковых. Александра Васильевича промучили допросами неделю и на удивление и радость отчаявшейся жены и младших детей выпустили. Вернулся под вечер… абсолютно седой. Слезы, вопросы. А он молчал. Елизавета Петровна, боясь его гнева, притихла. Ждала, когда сам захочет что-то сказать. Сказал мало: о том, что пережил, — он много позже расскажет Юрию, уже студенту Горьковского сельхозинститута. Тогда же он сообщил Елизавете Петровне, что Васю надо спасать, а для этого установить и доказать точную причину гибели последних лошадей. Среди коллег были и порядочные люди, по просьбе опального ветврача принесли образцы тканей умерших животных. Несколько суток просидел над микроскопом, над справочниками, колбами и пробирками.
И однажды ночью он, всегда сдержанный, знающий цену словам и эмоциям, звенящим возгласом разбудил всех: нашел, нашел, нашел! Все прибежали в комнату к отцу. Не прошли даром тревожные ночи, он все-таки обнаружил причину. Заключение, сделанное Александром Васильевичем и подтвержденное коллегами, стало основанием для написания ходатайств в разные инстанции. Здесь внесла значительную лепту и Елизавета Петровна при составлении текстов прошений, применив свой адвокатский опыт. Далее была трудная поездка в Москву, в течение месяца томительные очереди в «казенные кабинеты». Немногим так везло, но она добилась встречи с «самим Калининым». Этот факт знают все в нашей семье. Потянулись месяцы ожидания обещанного официального ответа. Это было тягостно, тем более что почти никто из арестованных не возвращался. Забрали многих вчерашних друзей семьи, просто знакомых, но удивительный факт — Василий вернулся через полгода, худой, сильно изменившийся. Юрий (брат) часто рассказывал своим дочерям: «Уходил в пальто, вернулся в фуфайке, явно не своего размера, руки голые торчат, разбитые сапоги и лицо не того веселого балагура, к которому привыкли все, а человека, многое пережившего. Тема разговоров о том, где был и как жил, была под строжайшим запретом. Так ничего и не узнали, в 1943-м он погиб… Может, останься живым, рассказал бы, но не пришлось».
Дедушка, Николай Васильевич, с нескрываемым волнением извлек из шкафчика, стоящего в гостиной, старинную медную шкатулку. В ней хранилась целая стопка пожелтевших от времени писем. Их писал мой прадедушка Василий с фронта своей жене и детям. Я понимала, что письма эти — настоящая семейная реликвия. Моему деду не исполнилось и года, а старшему брату Шурику было чуть больше полутора, когда их отец, Василий Ямбиков, навсегда покинул родной дом.
Тридцать шесть листочков, желтых, потертых. Последнее датировано июлем 42-го. Выцвели чернила, а в тех, где автор писал карандашом, многое и вовсе не прочитывается. До начала боевых действий можно найти адрес пребывания, какую-то информацию о конкретной местности. Потом — все это тщательно вымарано.
Василий не сразу попал на фронт. В своем первом письме, датированном еще 11 мая 1941 года, он пишет, что проходит курсы в Московской Военно-ветеринарной академии. Уже ощущается угроза войны, но людей убеждают: не паниковать, войны не будет. Отсутствие тревоги прочитывается и в первых письмах молодого ветеринара: «Дорогая Люба! В Военно-Ветеринарную Академию прибыл благополучно. Нас здесь много, нам выдали свидетельства сроком до 1 октября 1941 года — о том, что я являюсь слушателем сбора. Выдали постельное белье, матрац, койку. Я здесь оказался вместе с ветврачом Соболевым. Он работал в Шатковском районе, в совхозе “Власть Советов”. А ты постарайся получить жалованье, то, что мне причитается. В баклаборатории работникам скажи, чтобы не тужили, так как я взят только до 1 октября». Нельзя не обратить внимание на ставшее символом времени слово — «взят». Прошло всего три года с тех пор, когда он тоже был «взят» и чудом возвратился. И теперь не «призван», не «командирован на курсы», а какое-то обреченное — «взят». И все же это были письма с воли, их он мог отправлять и получать ответы; тогда же, три года назад, он был лишен такой возможности. «Здравствуйте, дорогие Люба и мои маленькие Шурик и Коленька!» — так начинаются практически все письма, отправленные домой. Дополнялось это обращение часто словами «любимые мои», «родные». Он очень любил свою семью. Тем тяжелее, наверное, была разлука. Поэтому в каждом письме желание помочь, защитить.
Еще там, в Академии, он узнал из писем, что у Любы проблемы с получением расчета — Вася уехал срочно, не успев оформить все свои дела. Семья осталась без средств к существованию. И свои первые же деньги, полученные на курсах (300 рублей), он отправляет «телеграфом» домой. 18-го июля 1941 года Василий пишет: «Сегодня был у начальника курсов ветакадемии. Он сказал, что если тебе не отдают деньги, сходи в военкомат, их обяжут все отдать». И следом отправляет маленькую записку, датированную тем же числом. В ней он сообщает, что отправляет денежный аттестат на ежемесячное пособие в 700 рублей. Кроме этого посылает телеграфным переводом почти все свое жалованье.