— Но не мне, — ответил я и переменил тему: — Значит, этот человек прошел в беседку, чтобы с кем-то встретиться. С кем?
— В том-то и вопрос. Вы помните, что миссис Экройд и ее дочь приехали из Канады?
— Обвиняя их сегодня в сокрытии правды, вы именно это имели в виду?
— Может быть. Теперь другое. Что вы думаете о рассказе старшей горничной?
— Каком рассказе?
— О ее увольнении. Полчаса — не слишком ли большой срок, чтобы уволить прислугу? А эти важные бумаги правдоподобны? И вспомните: хотя она утверждает, что с полдесятого до десяти была в своей комнате, у нее нет алиби.
— Вы меня окончательно сбили с толку, — сказал я.
— А для меня все проясняется. Но теперь — ваши теории.
— Я кое-что набросал, — сказал я смущенно и достал из кармана листок бумаги.
— Но это же великолепно! У вас есть метод. Я слушаю.
Я смущенно начал читать:
— Прежде всего, с точки зрения логики…
— Именно это всегда говорил мой бедный Гастингс, — перебил меня Пуаро, — но, увы, на деле это у него никак не получалось.
— Пункт первый. Слышали, как мистер Экройд с кем-то говорил в половине десятого.
Пункт второй. В какой-то момент того вечера Ральф Пейтен проник в кабинет через окно, на что указывают следы его ботинок.
Пункт третий. Мистер Экройд нервничал в этот вечер и впустил бы только знакомого.
Пункт четвертый. В половине десятого у мистера Экройда просили денег. Мы знаем, что Ральф Пейтен в этот момент в них нуждался.
Эти четыре пункта показывают, что в девять тридцать с мистером Экройдом был Ральф. Но мы знаем, что без четверти десять Экройд был еще жив, следовательно, его убил не Ральф. Ральф оставил окно открытым. Затем этим путем вошел убийца.
— А кто же убийца? — осведомился Пуаро.
— Этот американец. Он мог быть сообщником Паркера, а Паркер, возможно, шантажировал миссис Феррар и мог из подслушанного разговора заключить, что его карты раскрыты, сообщить об этом своему сообщнику и передать ему кинжал для убийства.
— Это, безусловно, теория, — признал Пуаро, — решительно, у вас есть кое-какие клеточки. Однако еще многое остается необъясненным… Телефонный звонок, отодвинутое кресло…
— Вы действительно считаете положение этого кресла столь существенным? — прервал я.
— Необязательно, оно могло быть отодвинуто случайно, а Реймонд или Блент могли бессознательно поставить его на место, они были взволнованы. Ну а исчезнувшие сорок фунтов?
— Отданы Экройдом Ральфу. Он мог отказать, а потом передумать, — предположил я.
— Все-таки один пункт остается необъясненным. Почему Блент так уверен, что в девять тридцать с Экройдом был Реймонд?
— Он это объяснил, — сказал я.
— Вы так считаете? Хорошо, оставим это. Лучше скажите мне, почему Ральф Пейтен исчез?
— На это ответить труднее, — сказал я, раздумывая. — Буду говорить как врач. Вероятно, у Ральфа сдали нервы. Если он вдруг узнал, что его дядя был убит через несколько минут после того, как они расстались — возможно, после бурного объяснения, — он мог перепугаться и удрать. Такие случаи известны: порой ни в чем не повинные люди ведут себя как преступники.
— Это правда, но нельзя упускать из виду…
— Я знаю, что вы хотите сказать: мотива. После смерти дяди Ральф становился наследником солидного состояния.
— Это один мотив, — согласился Пуаро.
— Один?
— Mais oui[196]. Разве вы не понимаете, что перед нами три различных мотива? Ведь кто-то забрал голубой конверт с письмом. Это один мотив. Шантаж! Ральф Пейтен мог быть тем человеком, который шантажировал миссис Феррар. Вспомните: по словам Хэммонда, Ральф последнее время не обращался к дяде за помощью. Создается впечатление, что он получал деньги откуда-то еще… Притом он явно что-то натворил и боялся, что это дойдет до ушей его дяди. И наконец, тот, который вы только что упомянули.
— Боже мой! — Я был потрясен. — Всё против него!
— Разве? — сказал Пуаро. — В этом мы с вами расходимся. Три мотива — не слишком ли много? Я склонен думать, что, несмотря ни на что, Ральф Пейтен невиновен.
Глава 14Миссис Экройд
После вышеприведенного разговора дело, по моим впечатлениям, перешло в новую фазу. Его можно разделить на две части, четко отличающиеся одна от другой. Первая часть — от смерти Экройда вечером в пятницу до вечера следующего понедельника. Это последовательный рассказ о всех событиях, как они раскрывались перед Пуаро. Все это время я был рядом с Пуаро. Я видел то, что видел он. Я старался, как мог, угадать его мысли. Теперь я знаю: мне это не удалось. Хотя Пуаро показывал мне все свои находки — как, например, обручальное кольцо, он скрывал те существеннейшие выводы, которые он из них делал. Как я узнал позднее, эта скрытность крайне характерна для него. Он не скупился на предположения и намеки, но дальше этого не шел.
Итак, до вечера понедельника мой рассказ мог бы быть рассказом самого Пуаро. Я был Ватсоном этого Шерлока. Но с понедельника наши пути разошлись. Пуаро работал один. Хотя я и слышал о его действиях (в Кингз-Эббот все становится известным), но он уже не делился со мной своими намерениями. Да и у меня были другие занятия. Вспоминая этот период, я вижу перед собой что-то пестрое, чередующееся. Все приложили руку к раскрытию тайны. Это походило на головоломку, в которую каждый вкладывал свой кусочек — кто-то что-то узнал, кто-то что-то открыл… Но на этом их роль и кончалась. Только Пуаро смог поставить эти разрозненные кусочки на свои места. Некоторые из этих открытий казались в тот момент бессмысленными и не относящимися к делу. Вопрос о черных сапогах, например… Но это потом… Чтобы вести рассказ в хронологическом порядке, я должен начать с того, что утром в понедельник меня потребовала к себе миссис Экройд.
Так как час был очень ранний, а меня просили прийти немедленно, я тотчас кинулся в «Папоротники», ожидая найти ее при смерти.
Она приняла меня в постели — для сохранения декорума. Протянула мне костлявую руку и указала на стул у кровати.
— Ну-с, миссис Экройд, что с вами? — спросил я бодро, поскольку именно этого пациент ждет от врача.
— Я разбита, — ответила миссис Экройд слабым голосом. — Абсолютно разбита. Это шок из-за смерти бедного Роджера, ведь реакция, как говорят, наступает не сразу.
Жаль, что врач в силу своей профессии не всегда может говорить то, что думает. Меня так и подмывало ответить: «Вздор!» Вместо этого я предложил бром. Миссис Экройд согласилась принимать бром. Первый ход в игре был сделан. Разумеется, я не поверил, что за мной послали из-за шока, вызванного смертью Экройда. Но миссис Экройд абсолютно не способна подойти к делу прямо, не походив вокруг да около. Меня очень интересовало, зачем я ей понадобился.
— А потом — эта сцена… вчера, — продолжала больная и замолчала, ожидая моей реплики.
— Какая сцена?
— Доктор! Неужели вы забыли? Этот ужасный французишка… или он бельгиец? Ну, словом, сыщик. Он был так груб со всеми нами! Это меня совсем потрясло. Сразу после смерти Роджера!
— Весьма сожалею, миссис Экройд.
— Не понимаю, какое он имел право так кричать на нас. Как будто я не знаю, что мой долг — ничего не скрывать! Я сделала для полиции все, что было в моих силах!
— О, конечно. — Я начал понимать, в чем дело.
— Кто может сказать, что я забыла о своем гражданском долге? Инспектор Рэглан был вполне удовлетворен. С какой стати этот выскочка-иностранец поднимает такой шум? Не понимаю, для чего Флоре понадобилось вмешивать его в наши дела. И ни слова мне не сказав! Пошла и сделала. Флора слишком самостоятельна. Я знаю жизнь, я ее мать. Она обязана была предварительно посоветоваться со мной. (Я выслушал все это в молчании.) Что у него на уме? Вот что я хочу знать. Он действительно воображает, будто я что-то скрываю? Он… он буквально обвинил меня вчера.
Я пожал плечами.
— Какое это имеет значение? — сказал я. — Раз вы ничего не скрываете, его слова не имеют отношения к вам.
Миссис Экройд, по своему обыкновению, зашла с другой стороны.
— Слуги ужасны, — начала она. — Сплетничают между собой. А потом эти сплетни расходятся дальше, хотя они и необоснованны.
— Слуги сплетничают? — переспросил я. — О чем?
Миссис Экройд бросила на меня такой пронзительный взгляд, что я смутился.
— Я думала, что вам-то уж это известно, доктор. Вы же все время были с мосье Пуаро!
— Совершенно верно.
— Ну, так вы должны все знать. Эта Урсула Борн — ее ведь уволили. И в отместку она готова всем напакостить. Все они скроены на один лад. Раз вы были там, вы знаете точно, что она сказала. Я боюсь, чтобы это не было неверно истолковано. В конце концов, мы же не обязаны пересказывать полиции всякую мелочь? Бывают семейные обстоятельства… не связанные с убийством. Но если эта девушка разозлилась, она могла такого наговорить!
У меня хватило проницательности понять, что за этими излияниями скрывалась подлинная тревога. Пуаро был отчасти прав: из шести сидевших тогда за столом, по крайней мере, миссис Экройд действительно старалась что-то скрыть. От меня зависело узнать — что именно. Я сказал резко:
— На вашем месте, миссис Экройд, я бы рассказал все.
Она вскрикнула:
— О, доктор, как вы можете! Будто… будто я…
— В таком случае, что вас останавливает?
— Ведь я все могу объяснить совершенно просто. — Миссис Экройд достала кружевной платочек и прослезилась. — Я надеялась, доктор, что вы объясните мосье Пуаро — иностранцам порой так трудно понять нас! Никто не знает, что мне приходилось сносить. Мученичество — вот чем была моя жизнь. Я не люблю говорить дурно о мертвых, но что было, то было. Самый ничтожный счет Роджер проверял так, как будто он бедняк, а не богатейший человек в графстве, как сообщил вчера мистер Хэммонд. — Миссис Экройд приложила платочек к глазам.
— Итак, — сказал я ободряюще, — вы говорили о счетах?