Когда я вернулся домой после обхода, Каролина сообщила мне, что к нам только что заходил Реймонд.
— Он хотел видеть меня? — спросил я, вешая пальто в прихожей.
Каролина маячила у меня за спиной.
— Нет, он искал мосье Пуаро. Он не застал его дома и подумал, что он у нас или ты знаешь, где он.
— Не имею ни малейшего представления.
— Я уговаривала его подождать, но он сказал, что снова заглянет к нему через полчаса, и ушел. Такая жалость! Мосье Пуаро пришел почти тут же.
— К нам?
— Нет, к себе.
— Откуда ты знаешь?
— Окно в кухне, — последовал лаконичный ответ.
Мне показалось, что мы исчерпали тему, но Каролина придерживалась другого мнения.
— Разве ты не пойдешь туда?
— Куда?
— К мосье Пуаро, разумеется.
— Моя дорогая Каролина, — сказал я, — зачем?
— Мистер Реймонд очень хотел его видеть. Ты можешь узнать, зачем он ему понадобился.
Я поднял брови.
— Любопытство не входит в число моих пороков, — заметил я холодно. — Я могу неплохо прожить, и не пытаясь узнать, что делают или думают мои соседи.
— Вздор, Джеймс, — сказала моя сестра. — Тебе так же хочется узнать это, как и мне. Только ты не так честен, как я, тебе всегда необходимо притворяться.
— Ну, знаешь, Каролина! — сказал я и ушел к себе в приемную.
Десять минут спустя Каролина постучалась и вошла: она держала в руках какую-то банку.
— Не мог бы ты, Джеймс, — сказала она, — отнести эту баночку желе из мушмулы[197] мосье Пуаро? Я ему обещала. Такого он никогда не пробовал.
— А почему ты не пошлешь Энни? — спросил я холодно.
— Она мне нужна. — Каролина посмотрела на меня, я — на нее.
— Хорошо, — сказал я, вставая. — Но я просто оставлю эту дрянь у дверей, понятно?
Моя сестра удивленно подняла брови.
— Конечно, — сказала она. — А разве кто-нибудь просит тебя о чем-либо другом?
Победа осталась за Каролиной.
— Но если ты все же увидишь мосье Пуаро, — сказала она, когда я выходил, — может, заодно сообщишь ему о сапогах?
Это был очень меткий выстрел. Мне страшно хотелось разрешить загадку сапог. Когда старушка в бретонском чепце открыла мне дверь, я неожиданно для себя спросил, дома ли мосье Пуаро.
Пуаро с явным удовольствием поспешил мне навстречу.
— Садитесь, мой добрый друг, — сказал он. — Большое кресло? Может быть, вот это — маленькое! Не слишком ли жарко в комнате?
Жарко было невыносимо, но я воздержался от какого-либо замечания. Окна были закрыты, камин пылал.
— Англичане помешаны на свежем воздухе, — объявил Пуаро. — Свежий воздух неплох на улице, где ему и надлежит быть. Но зачем впускать его в дом? Впрочем, оставим эти пустяки. У вас что-то ко мне есть, да?
— Две вещи, — сказал я. — Во-первых — это от моей сестры. — Я передал ему баночку с желе.
— Как любезно со стороны мадемуазель Каролины! Она помнит свое обещание. А второе?
— Некоторые сведения. — И я рассказал ему о моем разговоре с миссис Экройд. Он слушал с интересом, но без особого энтузиазма.
— Это расчищает путь, — сказал он, — и подтверждает показания экономки. Та, если вы помните, сказала, что крышка витрины была открыта, и, проходя мимо, она закрыла ее.
— А ее утверждение, что она пошла в гостиную, чтобы поглядеть, в порядке ли цветы?
— О, мы ведь к этому никогда серьезно не относились, мой друг. Это был явный предлог, придуманный второпях, чтобы объяснить ее присутствие там, хотя вряд ли бы оно удивило вас. Я считал возможным объяснить ее волнение тем, что она открывала витрину, но теперь придется искать ему другое объяснение.
— Да, — сказал я. — С кем она встречалась и почему?
— Вы полагаете, она выходила, чтобы встретиться с кем-нибудь?
— Да.
— Я тоже, — кивнул Пуаро задумчиво.
— Между прочим, — помолчав, сказал я, — моя сестра просила передать вам, что сапоги Ральфа Пейтена были черными, а не коричневыми.
Говоря это, я внимательно наблюдал за ним и заметил, как мне показалось, промелькнувшую в его глазах досаду. Но впечатление это было мимолетным.
— Она абсолютно уверена, что они не коричневые?
— Абсолютно.
— Так, — сказал Пуаро и вздохнул. — Очень жаль. — Он казался обескураженным, но ничего не объяснил и переменил тему разговора. — Эта экономка, мисс Рассэл, она приходила к вам в пятницу утром. Не будет ли нескромностью спросить, о чем вы говорили, исключая, конечно, сугубо медицинские вопросы?
— Конечно нет, — сказал я. — Когда профессиональная часть разговора была закончена, мы несколько минут потолковали о ядах, о том, насколько трудно или легко их обнаружить, и еще о наркомании и наркоманах.
— И конкретно о кокаине?
— Откуда вы знаете? — спросил я с некоторым удивлением.
Вместо ответа он достал из папки с газетами «Дейли бюджет» от пятницы 16 сентября и показал мне статью о тайной торговле кокаином. Это была очень мрачная статья, бьющая на эффект.
— Вот что заставило ее думать о кокаине, мой друг, — сказал он.
Я намеревался расспросить его дальше, потому что мне не все было ясно, но в этот момент доложили о Джеффри Реймонде. Он вошел, как всегда оживленный и любезный, и поздоровался с нами.
— Как поживаете, доктор? Мосье Пуаро, я уже заходил к вам, но не застал.
Я несколько неуверенно поднялся и спросил, не помешает ли мое присутствие их беседе.
— Только не мне, доктор, — сказал Реймонд, садясь по приглашению Пуаро. — Дело в том, что я пришел признаваться.
— En verite?[198] — спросил Пуаро, вежливо проявляя интерес.
— Конечно, это пустяки, но дело в том, что со вчерашнего дня меня мучит совесть. Вы, мосье Пуаро, обвинили нас в том, что мы что-то скрываем, и, каюсь, я действительно кое-что утаивал.
— Что же именно, мосье Реймонд?
— Да, как я уже сказал, пустяки в сущности: я запутался в долгах, и это наследство оказалось весьма своевременным. Пятьсот фунтов полностью выводят меня из затруднений, и даже еще кое-что остается. — Он сообщил это нам с виноватой улыбкой и той милой откровенностью, в которой таился секрет его обаяния. — Понимаете, как это получилось. Трудно признаваться полиции, что тебе отчаянно нужны деньги. Бог знает, что они вообразят! Но я вел себя как болван: ведь с без четверти десять я был с Блентом в бильярдной, так что у меня железное алиби и бояться мне нечего. Но после вашего обвинения меня все время мучила совесть, и я решил облегчить душу. — Он встал и, улыбаясь, посмотрел на нас.
— Вы очень мудрый молодой человек, — сказал одобрительно Пуаро. — Когда от меня что-нибудь скрывают, я начинаю думать, что это что-то скверное. Вы поступили правильно.
— Я рад, что очищен от подозрений, — рассмеялся Реймонд. — Ну что ж, пойду.
— Так вот, значит, в чем дело, — заметил я, когда дверь за ним закрылась.
— Да, — согласился Пуаро, — пустяк, но не будь он в бильярдной — кто знает? В конце концов, столько преступлений совершалось ради куда менее значительных сумм, чем пятьсот фунтов! Все зависит от того, сколько человеку нужно. Все относительно, не так ли? Вам не приходило в голову, мой друг, обратить внимание на то, сколько людей обогатилось со смертью мистера Экройда? Миссис Экройд, мисс Флора, мистер Реймонд, экономка — словом, все, кроме майора Блента.
Он таким странным тоном произнес это имя, что я удивился.
— Я не совсем вас понял, — пробормотал я.
— Двое из тех, кого я обвинил в скрытности, уже сказали мне правду.
— Вы думаете, майор Блент тоже что-то скрывает?
— Тут уместно вспомнить одну поговорку. Недаром говорят, что каждый англичанин всегда скрывает одно — свою любовь. Но майор Блент, как бы ни старался, ничего скрыть не умеет.
— Иногда, — сказал я, — мне кажется, что мы поспешили с одним заключением.
— С каким же?
— Мы решили, что тот, кто шантажировал миссис Феррар, непременно является и убийцей Экройда. Может быть, мы ошибаемся.
— Очень хорошо, — энергично кивнул Пуаро, — я ждал, не выскажете ли вы такого предположения. Конечно, это возможно. Но нам следует помнить одно: письмо исчезло. Хотя, как вы и говорите, отсюда необязательно следует, что его взял убийца. Когда вы нашли тело, письмо мог незаметно взять Паркер.
— Паркер?
— Да, я все время возвращаюсь к Паркеру — не как к убийце, он не убивал. Но кто больше всех подходит для роли шантажиста? Паркер мог узнать подробности смерти мистера Феррара от слуг в «Королевской лужайке». Во всяком случае, ему было бы легче получить подобные сведения, чем такому случайному гостю, как Блент, например.
— Паркер мог взять письмо, — согласился я. — Что письма нет, я заметил гораздо позднее.
— Когда именно? До прихода Реймонда и Блента или после?
— Не помню, — сказал я, размышляя. — До… нет, пожалуй, после. Да, определенно — после.
— Это дает три возможности, — задумчиво сказал Пуаро. — Но Паркер наиболее вероятен. Мне хочется проделать с ним небольшой опыт. Можете вы пойти со мной в «Папоротники»?
Я согласился, и мы отправились. Пуаро спросил мисс Экройд.
— Мадемуазель, — начал он, когда Флора вышла к нам, — я хочу доверить вам небольшую тайну. Я не вполне уверен в невиновности Паркера и хочу с вашей помощью проделать маленький опыт. Хочу восстановить некоторые из его действий в тот вечер. Но как объяснить ему? А, придумал! Мне якобы надо выяснить, можно ли с террасы услышать голоса в коридорчике. Не будете ли вы так любезны позвонить Паркеру?
Дворецкий появился, почтительный, как всегда.
— Звонили, сэр?
— Да, мой добрый Паркер. Я задумал небольшой опыт и попросил майора Блента занять место на террасе, у окна кабинета. Хочу проверить, могли ли долететь туда голоса ваши и мисс Экройд. Воспроизведем всю эту маленькую сценку. Я попрошу вас войти с подносом… Или что там у вас было в тот вечер в руках?
Дворецкий испарился, а мы перешли в коридорчик и стали перед дверью кабинета. Вскоре в холле раздалось позвякивание, и в дверях показался Паркер с подносом, на котором стояли сифон, графин с виски и два стакана.