– Правильно, – обрадовался я. – Она ее не прогоняла, а приглашала играть в другую комнату.
– Да? – опять спросила баба Валя. – Если ты ничего не понимаешь, то я не виновата. Защитник нашелся.
Я смущенно замолчал, заглянул в комнату, где спряталась моя племянница. Глазенки у нее забегали, когда она встретилась с моими глазами, плечи сжались.
– Аллочка, зачем же ты так обижаешь хороших людей?
Я подошел, выпрямил ей плечи и тут увидел на гвозде почти под самым потолком пояс бабы Наты с шестью золочеными дырочками.
– Нашелся? – обрадовался я. – Зачем вы его повесили так высоко?
– Он висит здесь, чтобы она знала, – объяснила баба Валя, входя к нам. – Она вчера довела всех до того, что баба Ната сняла пояс, протянула мне и попросила выпороть твою прекрасную подружку.
– Я его все равно спрячу, – мрачно пообещала девочка – Все уйдут, а я возьму и спрячу.
Пояс был повешен над кроватью Аллы с таким расчетом, чтобы она его видела, а достать не могла.
– Значит, первое, что радует ей глаза, когда она просыпается, это орудие порки? – спросил я.
– Да, – жестко ответила баба Валя. – Пусть помнит. Нас тоже учили ремнем.
Я ушел в плохом настроении. Дома в Березовой роще минут пять я не отвечал на вопросы Ольги и бабы Наты. Я накапливал в себе побольше злости и, когда молчать больше было нельзя, спросил, словно выстрелил из пистолета:
– А что же ты нам не все сказала про свой пояс?
– Как не все? – тихо сказала баба Ната, и половник в ее руке дрогнул.
– А так… Оказывается, твой пояс вовсе не потерялся. Ты сама сняла его… Ты же сама предложила выпороть Аллочку своим ремнем… Что ты так на меня смотришь?
Бабушка смешалась, задвигала взволнованно морщинистыми щеками.
– Кто тебе сказал? Валентина?
– Да. Кто же еще?
– А что же она тебе не сказала, что она попросила его у меня. Она сказала: «А ну-ка, баба Ната, дай твой пояс, сейчас мы выпорем ее».
– И вы, конечно, дали? – сказала осуждающе Ольга и отодвинула от себя тарелку с борщом.
– Дала, – виновато заморгала бабушка.
– Теперь твой пояс висит у них на ковре, как устрашение, – мрачно сообщил я. – Как Дамоклов меч над головой ребенка.
– Она же его спрятала.
– Нашли и повесили.
– Да зачем же они это сделали?
Баба Ната ужасно огорчилась.
– Вот, – сказала Ольга. – После этого она будет вас любить. Ждите.
Мы поели первое, а второго не дождались. Стукнула внезапно дверь в коридоре, Ольга пошла посмотреть, что там такое, и увидела на лестнице удаляющуюся бабушку.
– Наталья Елисеевна, вы куда?
– За поясом.
– Подождите. Узнайте там, отдали ей шапочку с помпонами? И что она сказала.
Баба Ната ничего не ответила и не обернулась. Она очень спешила. А в это время на Никитинской назревало новое событие.
Алла подтащила к своей кровати стул, взгромоздила его прямо на одеяло, подперла с двух сторон подушками и полезла за поясом. Грохот падающего стула и звонок раздались одновременно. Мама Рита побежала открывать дверь, а баба Валя ринулась в спальню. Пронзительный крик и затем плач всколыхнули сонную тишину в квартире. Мама Рита открыла бабушке дверь и тоже кинулась в спальню.
– А мне не больно, не больно, – повторяла девочка, не выпуская пояса бабы Наты из рук.
– Где ушиблась, где? – подхватила ее испуганно с пола мама Рита. Она торопливо ощупывала дочь и старалась заглянуть ей в глаза.
– Уйди, мне не больно, не больно. Уйди, ты мне делаешь больно.
– Здесь больно, да?
– Аллочка, зачем же ты упала? – склонилась баба Ната. – Дай мне мой пояс.
– Не отдам, я его выброшу в окно. Уйдите от меня все, мне не больно, не больно!
Но от каждого прикосновения ласковых маминых рук к локтю и ноге девочка вскрикивала и начинала плакать с новой силой.
Спала она в эту ночь плохо. Под утро, сажая ее на горшок, баба Валя погладила внучку по голове и спросила:
– Что же ты не спишь? Рука болит?
Алла никак не отозвалась на ласку и, посидев на горшке, вдруг печальным взрослым голосом сказала:
– Боже мой, что же мне делать? Куда уехать?
Бабантопула
Баба Ната забрала свой пояс с шестью золочеными дырочками, злополучное падение со стула и с кровати забылось, коленка и локоть зажили. Тетя Леля наконец вручила свой подарок – вязаную шапочку с двумя большими помпонами. Алла ходила в Лелиной шапочке, ела с удовольствием испеченные бабой Натой ватрушки, но все заметили, что к Леле и бабе Нате девочка стала относиться немного иначе, чем раньше. Чужие люди не обратили бы внимания, но мы все сразу почувствовали, что она нарочно глупеет в их присутствии.
– Аллочка, как твои дела в детском садике? – спросила баба Ната.
– Не знаю, – пожала она плечами, – спроси у мамы или у бабы Вали.
– Я у тебя спрашиваю.
– А я не знаю, я ничего не знаю. Я еще маленькая.
И пошла из кухни.
Баба Валя поймала ее за руку и остановила:
– Куда ты идешь? Видишь, с тобой бабушка разговаривает, а ты ей подставляешь спину.
– А если я правда не знаю.
– Что не знаешь?
– Что отвечать, не знаю.
– Аллочка, а почему ты у меня раньше спрашивала, как мое здоровье, а теперь не спрашиваешь? – все так же дружелюбно и чуточку заискивающе сказала баба Ната.
– Спроси у нее про здоровье, – шепнула мама Рита дочери.
– А чего? Про чего? Про чего спросить? Я не знаю, – опять пожала плечами девочка.
Это было упрямство дипломатическое, безнаказанное, и нам всем оставалось только вздыхать и ждать, когда Алла снова станет относиться к бабе Нате с детской непосредственностью. Но Леля ждать не хотела.
– Подойди-ка сюда, маленький хитрец-огурец, – сказала она.
– Что такое хитрец? Я не понимаю.
– Все ты понимаешь. Бабушка интересуется новостями. Какие новости у вас в детском саду?
– Никаких.
– Целую неделю не была и – никаких.
– Да… Только в другом ящике раздеваюсь.
– А говоришь, нет новостей.
– Разве это новость? Для кого новость, а для кого – нет.
– Для кого же новость? – с легкой иронией спросила Леля.
– Для тебя новость, а для меня – нет, – ответила Алла.
– Вот ты как со мной разговариваешь, – огорчилась моя жена. – Я к тебе всей душой, а ты за каждым словом пожимаешь плечами.
– Они сами пожимаются. Я виновата, что ли?
– Ну, ладно, я не обижаюсь. Я умею не обижаться. Давай с завтрашнего дня начнем жить по-другому. Я возьму билеты в ТЮЗ, пойдем смотреть «Конька-горбунка». Пойдем?
– Я не понимаю, – сказала девочка и с подчеркнутой наивностью посмотрела в глаза Леле.
– Чего ты не понимаешь? – рассердилась баба Валя. – Тебе задают прямой вопрос, вот и отвечай на него.
– Я не понимаю, что такое ТЮЗ, – пожала девочка плечами.
– Вот как, не понимаешь? Дурочку ты строишь. Раньше понимала, а теперь разучилась. Иди в соседнюю комнату, постой там часок, подумай, может, вспомнишь, что такое ТЮЗ.
– Ладно, – сказала Аллочка. – Я пошла.
На пороге комнаты она остановилась и сказала, обращаясь к маме Рите:
– Там темно, зажги свет.
Мама Рита зажгла, и девочка скрылась за дверью с упрямо поднятой головой и, как мне показалось, даже с радостью, что избавилась от вопросов бабы Наты и тети Лели.
Эта упрямо поднятая голова рассердила бабу Валю.
– Так и знай, – крикнула она, – если ты будешь так себя вести, я встану ночью и уйду, куда глаза глядят. Надоели мне твои выходки. От горшка два вершка, а не подъедешь на козе. Так и знай: встану ночью и уйду.
Без девочки в комнате стало скучно. Настроение у всех испортилось. Тетя Леля вызвала по телефону такси, и мы вскоре уехали.
Прошло несколько дней, забылось и это происшествие, затянулось корочкой времени, как ссадина на коленке. У каждого из нас были дела поважнее. У меня новая книга, для которой я никак не мог придумать названия. У тети Лели – новое платье. Портниха сделала что-то не так, и дома у нас только о платье и говорили. Баба Ната потеряла пенсионную книжку и с утра до вечера шарила палкой под диваном и шкафами. У мамы Риты побаливал бок. Она никому о своей болезни не говорила, но все время об этом думала. Баба Валя выращивала помидорную рассаду и ничего не замечала, кроме своих ящиков и плошек. Она так о них беспокоилась, что даже ночью просыпалась, чтобы посмотреть на градусник.
В эту ночь баба Валя в четвертом часу утра решила внести ящики с балкона в комнату, чтобы рассаду, не дай бог, не прихватило морозцем. Она накинула пальто на плечи и осторожно, чтобы не скрипели половицы, двинулась к балконной двери. Но не успела сделать и двух шагов, как из комнаты Аллы раздался ясный, словно она и не ложилась спать, голос девочки:
– Баба Валя! Баба Валя!
Алла сидела на кровати, опершись обеими руками на подушку и тревожно вглядываясь в темноту.
– Ты чего не спишь? – шепотом спросила баба Валя. – Ложись сейчас же. Спи!
– А ты куда идешь?
– На балкон за рассадой. Спи!
– Я не хочу, я с тобой.
– Спи, глупая, куда ты со мной пойдешь? Дети должны по ночам спать. Я внесу рассаду и тоже буду спать.
– Знаешь, – сказала девочка, поймав ее за руку, – я завтра встану и буду хорошей. Надоело мне быть плохой.
– Спи, – еще раз сказала баба Валя, погладила внучку по голове и на цыпочках вышла из комнаты.
На другую ночь все повторилось. Мама Рита поднялась, чтобы выпить таблетку анальгина, и девочка тотчас же вскинулась.
– Баба Валя! – позвала она.
– Это я, зайчик, что ты хочешь? Пить? На горшок?
– Ничего, – ответила девочка и уронила голову на подушку.
Утром во время завтрака мама Рита и баба Валя разглядывали Аллу с сочувственным вниманием, как разглядывают больного человека.
– У тебя головка не болит? – спросила баба Валя.
– Нет.
– Может быть, в боку колет или где-нибудь еще? – заглянула в глаза дочери мама Рита.
– Нет, нигде не колет.
– А почему же ты, зайчик, так часто просыпаешься и спишь неспокойно?