тками» – пилястрами – строго соответствовали членению храма внутри столбами. Стены завершались полукруглыми закомарами, отражая формы сводов, по которым, прилегая, лежала кровля. Величественная простота сочеталась с полным отсутствием стремления «обмануть» зрителя, иллюзорно увеличить размеры храма. И вместе с тем устройство храма символически напоминало об устройстве Вселенной и «малого мира» – человека. Антропоморфические черты храма обнаруживались в названиях отдельных его частей: глава, шея (барабан), плечи, подошва, бровки над окнами. Его устройство было ориентировано на страны света, а росписи напоминали о Вселенной, ее истории – Ветхом и Новом Завете, о будущем человечества – конце мира и Страшном суде. Церковь стремилась поднять человека над суетными заботами дня и показать ему мир в его устройстве и истории, пронизывающей всю иерархию явлений и событий.
Стиль росписей (и мозаик – в XI и XII вв.) строго соответствовал общему стилю эпохи. Изображения людей стремились передать их «вечную» сущность. Случайные повороты, случайные моменты были исключены из изображений. Христос, Богоматерь, святые обращены к зрителю. Даже в сюжетных сценах они как бы показывают себя зрителям. Только ангелы как слуги Бога могли быть повернуты в профиль к зрителю. Никогда не смотрели на человека бесы. Изображения служат молитвенному общению с прихожанами. Из этого общения исключена лишь нечистая сила.
Любой сюжет живописи был значительным, «историческим»; события изображались в своей кульминации, а иногда совмещали в себе несколько кульминирующих моментов, объединяемых в одно изображение.
Изображения сопровождались знаками: эмблемами лица, надписями, были легко обозримы и легко узнавались зрителем. Святой воин изображался с мечом и в доспехах, князь – на княжеском столе и в княжеской одежде, святитель – в святительских одеждах, мученик – с крестом в руке. Каждый святой легко узнавался по присущим ему знакам: форме бороды, лба, лысине и пр. Изображения были парадны, монументальны, в них не было ничего недосказанного. Расположение изображений соответствовало церковной иерархии и иерархии мироустройства.
Глава третьяЧерты эпического стиля в литературе XI–XIII вв.
Расцвет монументального стиля в изображении людей падает на XII–XIII вв. К XI в. относится формирование этого стиля. В изображении человека здесь еще сильно сказывается воздействие фольклора, которое впоследствии – в XII и XIII вв. – появляется лишь эпизодически, в произведениях, близких народному творчеству.
Судить о народном творчестве XI и предшествующих веков мы можем только по его остаткам в письменности. Реконструировать народное творчество по записям более позднего времени (XVII–XX вв.) вряд ли возможно: народное творчество развивается так же, как и литература. Представления об исконной неподвижности народной поэзии давно ушли в прошлое. Только современные самим произведениям народного творчества их отражения в письменности дают нам возможность более или менее твердо судить о том, какими они были.
В задачу настоящей главы не входит реконструировать древнекиевский фольклор – это выполнено мною в другой работе[213]. Упомяну только, что «Повесть временных лет», особенно в своей начальной части, заключает в себе немалое число обломков отдельных сюжетов, заимствованных из народных преданий, рассказов, исторических песен, возможно, былин, плачей и т. д. Древнейшая русская история восстанавливалась летописцами по преимуществу на основании народных преданий, эпоса, дружинных песен. И вот замечательно, что из произведений народного творчества летописцы заимствовали не только исторические факты, но и самые образы их героев.
Народное творчество XI–XIII вв. не подчинено интересам одного господствующего класса, поэтому здесь в изображении людей гораздо больше индивидуальных черт. Герой народного эпоса – это человек богатырского подвига. Подвиг этот и накладывает на него отчетливый отпечаток индивидуальности. Герой блещет умом – своим собственным, так же как и силой, выдержкой, храбростью – также его собственными. Он совершает подвиг не по своему положению, не потому, что у него безмерно богато его княжество, сильна дружина, верны вассалы, а потому, что он либо хитер, либо умен, либо храбр или силен.
В русской литературе XI–XIII вв. этот эпический стиль в изображении человека сказывается там, где события записываются по следам народного эпоса, там, где образ человека не создается в самой литературе, а только переносится в нее из фольклора.
Вот действующие лица русской литературы XI–XIII вв., изображение которых отчасти подчиняется этому стилю: Вещий Олег, ходивший походом на Царьград и взявший его хитростью, поставив свои корабли на колеса и подступивший к стенам города под полными парусами; княгиня Ольга – хитрая и мудрая, мстившая за убийство своего мужа древлянам, устраивая им разные ловушки; князь Святослав – военный вождь, деливший все невзгоды со своею дружиною, суровый и прямодушный, всегда предупреждавший своих врагов о том, что он на них идет; юноша-кожемяка, скромный по внешнему виду, младший сын семьи, но храбро победивший в единоборстве печенежского богатыря, против которого никто не решался выступить; князь Всеслав Полоцкий «Слова о полку Игореве», перебегавший по ночам, подобно волку, с необычайной быстротой широкие пространства, и др.
Так же как и в монументальном стиле XI–XIII вв., внутренние переживания героя не отражены в эпическом стиле; отражены главным образом его поступки, но поступки эти, в отличие от последующего времени, приподняты, возвышенны – это деяния, подвиги. Связь образа героя с приписываемым ему подвигом гораздо сильнее, чем связь героя и его поступков в обычных летописных рассказах. Здесь образ героя неотделим от совершенного им исторического подвига, запечатлевшегося в памяти народа.
Если в последующее время, в XII–XIII вв., действия князей, слившись в единый поток, превращались в жизнь князя или в последовательную историю его княжества, всей Руси, то деяния героев русского эпоса еще не составляют его биографии, зато составляют его яркую характеристику, его индивидуальную особенность. Поход Олега на Царьград в гораздо большей степени слит с образом Олега, чем многочисленные военные действия какого-нибудь Изяслава Мстиславича или Мстислава Изяславича. Ольга – это ее месть древлянам и хитрость, которой она «переклюкала» византийского императора. Святослав – это его прямота, товарищество с дружиной и далекие походы. Язычник Владимир – его взятие Корсуни, его пиры и полное язвительности испытание вер.
Если мы сравним краткие характеристики этих князей в начальной части «Повести временных лет» с характеристиками князей в летописи последующего периода, то заметим существенное различие: первые отчетливо связаны с их деяниями, вторые – несколько неожиданны, в них отмечаются такие качества, которые иногда в поступках князей вовсе не отразились.
Рассказ о походе Олега на Царьград заканчивается признанием его «вещим». «И приде Олег к Киеву, неся злато, и паволоки, и овощи, и вина, и всякое узорочье. И прозваша Олга – вещий: бяху бо людие погани и невеигласи»[214]. Рассказ о походах Святослава начинается с его характеристики: «Князю Святославу възрастъшю и възмужавшю, нача вой совокупляти многи и храбры, и легъко ходя, аки пардусъ, воины многи творяще. Ходя воз по собе не возяше, ни котьла, ни мяс варя, но потонку изрезав конину ли, зверину ли или говядину на углех испек ядяше, ни шатра имяше, но подъклад постлав и седло в головах; тако же и прочии вои его вси бяху. И посылаше к странам, глаголя: „Хочю на вы ити“. И иде на Оку реку и на Волгу…»[215]
Связь характеристик героев с их деяниями в обоих случаях самая непосредственная. Иное, допустим, в некрологической характеристике Всеволода Ярославича: «Сий бо благоверный князь Всеволод бе издетьска боголюбив, любя правду, набдя убогыя, въздая честь епископом и презвитером, излиха же любяше черноризци и подаяше требованье им. Бе же и сам въздержася от пьянства и от похоти…»[216] и т. д. Ничто в этой характеристике не вытекает из приводимых о нем в летописи фактов. Характеристика Всеволода Ярославича выполняет здесь чисто этикетную функцию: это условное надгробное слово, отмечающее его христианские качества в момент, когда об этих христианских качествах и необходимо было вспомнить.
Следовательно, еще отличие эпического стиля в изображении людей от господствующего средневекового монументализма заключается в том, что многоликость героя, выступающего каждый раз в новом подобающем ему обличье, в эпическом стиле отсутствует: здесь герой тесно связан с одним или несколькими своими подвигами, характеристика его едина, неизменна, прикреплена к герою. Характеристика героя – как бы его герб; она кратка и необычайно выразительна, как щит Вещего Олега на вратах Царьграда.
В целом эпический стиль в изображении людей стадиально предшествует монументальному, как предшествует устное творчество народа письменности. Но с появлением письменности устное творчество не исчезает; также не исчезает и воздействие на литературу этого эпического стиля в изображении героев. Оно проявляется в тех произведениях, которые связаны с устным народным творчеством.
В самом деле, кое-что все же в обрисовке действующих лиц летописи позволяет предполагать родство с фольклором.
К народному творчеству, очевидно, восходят в летописи и других произведениях литературы характеристики действующих лиц по их какому-либо одному крупному деянию. Так охарактеризован, например, в «Киево-Печерском патерике» князь Африкан: «Князь Африкан, брат Якуна Слепаго, иже отбеже от златыа луды, биася полком по Ярославе с Лютым Мьстиславом»