[267] и «Хроникой Манассии» (А. А. Шахматов видит последний источник в протографе списка Новгородской Софийской библиотеки, № 1497).
Как доказано А. А. Шахматовым, уже составитель первоначальной редакции «Русского Хронографа» Пахомий Логофет вставил в нее статьи русского содержания, воспользовавшись для этого русскими летописями[268] и русскими историческими повестями. Помимо этих привлеченных материалов, Пахомий Логофет добавил ряд статей собственного сочинения, из них главная – «Повесть об убиении Батыя»[269].
Как бы ни были разнородны источники «Хронографа», принципы изображения в нем человека более или менее едины.
В «Хронографе» исторические факты были лишь материалом для литературно-занимательного чтения, для моральных выводов. «Русский Хронограф» в том виде, в каком он вышел из-под пера Пахомия, представлял собою цепь занимательных новелл, имеющих ясно выраженную завязку – экспозицию в виде предварительной общей характеристики действующего лица, затем развитие действия и, наконец, заключительную развязку, иногда с последующими нравоучениями. Само повествование в «Хронографе» прерывалось риторическими вопросами, которые должны были поддерживать интерес повествования. Риторическая шумиха и бесконечное морализирование поднимали на ходули исторические события, лишали их той эпической документальности, которой отличались записи русской летописи. Вся мировая история в изложении «Хронографа» – цепь нравоучительных историй, рисующих неслыханные злодеяния, неимоверные подвиги благочестия, мученичество праведных и преступления нечестивых. Чудесные события, предвещания, указания на символическое значение событий обильно насыщают повествование.
Действующими лицами «Хронографа», наряду с императорами, церковными властями, царями, полководцами, пророками, были и безымянные герои, что явилось совершенною новостью для проникнутого духом историзма русского летописания, всегда точного в определении тех лиц, о которых велось повествование. В «Хронографе» нередко действует «некий человек разумен»[270], «воин некий блуден зело»[271], «нецие же мужие»[272] и т. д. Об известных исторических лицах «Хронограф» говорит как о неизвестных: «сей» Троян, «сей» Констанций и т. д.
Историческое лицо интересно составителю «Хронографа» не само по себе, а лишь как пример для нравоучения. История – цепь анекдотов, занимательных и поучительных. «Хронограф» делится не на годовые статьи, как русская летопись, а на ряд рассказов с законченным повествовательным сюжетом. Это небольшие новеллы, оканчивающиеся эффектной развязкой – наказанием за содеянное, смертью героя, сопровождаемыми нравоучительными сентенциями, составляющими существенную сторону изложения «Хронографа». Обычно это раздумье над превратностью исторической действительности, над бренностью всего земного. Так, например, в повествовании о «царстве Коньстянтина Дуки» освобождение Романа из тюрьмы и женитьба его на царице сопровождаются антитезой дворца и тюрьмы, кандалов и царских «бисерных» одежд, «худой» тюремной постели и царского брачного одра. Заканчивалось повествование характерным афоризмом: «Таковы ти суть твоа игры, игрече, коло (колесо) житейское!»[273]
Эти нравоучительные сентенции не только замыкают статьи «Хронографа» – они сопровождают собою все изложение. Автор как бы руководит читателем, постоянно обращая его внимание на моральную сторону событий, на их «сокровенный», «вечный», вневременный смысл. Рок, судьба, всесилие Бога и бессилие человека – вот темы авторских ремарок. Человека, «обладаемого» божьими «крепкыми руками», никто не может убить раньше «уреченнаго времене»[274]. Автор иронизирует над усилиями людей достичь недосягаемого.
Тема «казней божиих» активно звучала и в русских летописях XI–XIV вв., но имела иной характер. Слово «О казнях божиих», помещенное в «Повести временных лет» под 1068 г., говорило о наказании всех людей, о наказании, общем для всего народа или государства. Эти страшные кары в виде нашествия врагов, голода, стихийных бедствий посылались Богом лишь за многие грехи и сравнительно редко. Изложение исторических событий не предусматривало в русской летописи немедленного вмешательства Бога. Исключения были очень редки и главным образом во вставных произведениях (наказание Святополка в «Житии Бориса и Глеба», наказание Владимирки в «Повести Петра Бориславича» и др.). Между тем в «Хронографе» наказание за грехи постоянно наступало немедленно, оно было личным, возмездие с неизбежностью следовало за проступком, и на этом строилось в основном все историческое повествование. В русских летописях наказание народа за грехи – наказание, вызывающее сочувствие читателя; в «Хронографе» наказание исторического лица – возмездие, приносящее нравственное удовлетворение читателю. Эти наказания всегда эффектны: мучителя Диоклетиана постигла страшная кара – его язык сгнил, тело его «кипело» червями, он «изрыгнул» злую свою душу, «рыкнув яко лев»[275].
Сами по себе исторические события занимают в «Хронографе» подчиненное положение. Не события, а личности властителей привлекают к себе внимание автора: «Царство 35 Кунтилово», «Царство 36 Аврелианово», «Царство 37 Такитово», «Царство Провово и Флориане», «Царство 39 Кара и Карина, сына его и Нумириана»[276] – таковы обычные заголовки статей «Хронографа». В русских же летописях основную тему изложения составляет не личная человеческая судьба, а история народа и государства (в средневековом их понимании).
Хронографические статьи открываются обычно характеристикой властителя. Дальнейшее изложение строится как вывод из этой характеристики, как ее иллюстрация или неизбежное следствие его личного поведения. Вот, например, рассказ о царствовании императора Трояна. Троян царствовал в Риме девять лет; он был «мужь воиничен и победоносен, терпелив и храбр, в судех праведен и неуклонен, мерило правде». Затем идет изложение подвигов Трояна и нравоучительный рассказ о том, как Троян дал своему епарху меч со словами: «…если беззаконно царством владею, то ударь меня мечем этим и не пощади моей жизни; если же законно и хорошо правлю суд, то имей этот меч, чтобы мстить за меня врагам». Заканчивался рассказ о Трояне нравоучительной сентенцией на тему о беспощадности смерти: «…но и сей убо изчезе от житиа, во многых пожив победах»[277]. Перед нами, следовательно, личная биография императора, иногда сведенная только к характеристике его деятельности[278].
Естественно, что «Хронограф» в этих биографиях не стремился к полноте и исторической точности. В отличие от русской летописи, хронографические статьи полны баснословного и анекдотического материала, чудес, видений, вещих снов и т. д. Поскольку личность властителя является основной причиной исторических событий, его характер рисуется обычно в «Хронографе» с необычайною силой экспрессии. Император – либо злодей, действующий по наущению дьявола, либо герой добродетели. «Поставиша Фоку царем, о горе! – пса беснаго, мужа разбойника, люта и гневълива и убиством дышуща»[279], – говорится о Фоке Мучителе. В прямо противоположных чертах дана характеристика Цимисхия: «Другый бяше рай божий, четыре рекы источаа: правду, мудрость, мужество, целомудрие»[280].
Христианские добродетели или пороки направляют людей в их деятельности. Злоба, ярость, гнев, зависть, гордость двигают поступками злых. Благочестие и нищелюбие, вера и смирение двигают силой добрых. Властители мечутся, обуреваемые страстями, или совершают подвиги благочестия, подвигнутые на то ревностью к добру. Отсюда необычайная экспрессивность характеристик, отсюда гиперболы, стремление к грандиозности изображения, проникающее и подавляющее изложение.
Под влиянием страстей властители совершают чудовищные злодеяния, преодолевают необычайные препятствия. Внешние проявления чувств всегда преувеличены. Люди проливают «тучи слез», плачут по восьми месяцев: «…и рукама терзаше власы, и браду, и главою ударяа, и слезами моча землю»[281]. Гнев, зависть служат иногда причиною смерти человека[282]. Одержимые страстями люди бессильны совладать с ними. Страсти персонифицируются, предстают в образе диких зверей[283]. Образы звериного мира, примененные к объяснению человеческой психологии, не случайны в «Хронографе».
Вся Вселенная с точки зрения средневекового мировоззрения представляет собою грандиозное «училище благочестия», в котором каждое живое существо является носителем какого-либо скрытого назидательного смысла. Животные символизировали собою человеческие страсти, ереси, вечные истины. Епифаний Кипрский в полемическом сочинении «πανάριον» («Аптека») стремится дать целую «аптеку» с полезными лекарствами от «угрызения» ядовитых животных и пресмыкающихся, под которыми разумеются ереси[284]. Вот почему в Средние века получают чрезвычайное развитие зоологические сказания различных «физиоло́гов» (сборников «естественно-научных» рассказов), звериный орнамент, животные сюжеты архитектурных «прилепов» и т. д.
Те же части «Русского Хронографа», которые восходят по своему происхождению к «Хронике Манассии», обильно насыщены материалом «физиологических» сказаний. Свойства человеческого характера, представленные в звериных образах (ярость – лев, хитрость – лисица), и самые люди, сближаемые со зверями, получили назидательное истолкование с помощью рассказов «Физиолога». Иногда сравнения со зверями даны в обычной манере афоризмов