На собрании разбирали заявления о приеме в партию. Первым зачитали заявление Василия Зонина.
— Снайпер Василий Зонин просит принять его кандидатом в члены партии. До фронта — донецкий шахтер, экскаваторщик. Рождения 1924 года, русский. Имеет три правительственные награды!
— А сколько убил немцев?.. — спросил кто-то.
— Разрешите мне сказать, — поднял руку Тевосян. Его смуглое лицо светилось улыбкой. — Не один месяц я знаю Зонина. Этот храбрый воин — наша гордость. На его счету более десятка убитых фашистов. Как-то на задании были мы с ним. Фашистская пуля засела у него в ноге. Идти ему было трудно; по снегу тянулся кровавый след. Но ни стона, ни жалобы — волевой человек. Зонин — настоящий солдат, такими сильна наша армия. Такие нужны партии! Предлагаю принять Зонина кандидатом в члены ВКП(б) — закончил Тевосян.
Помню, слушая его тогда, я подумал про себя, что слова Амбарцума «Такими сильна наша армия. Такие нужны партии!» в полной мере относятся и к нему самому.
…И вот в моих руках пробитый пулей партийный билет Тевосяна. С волнением смотрел я на красную книжечку. Не верилось, что уже не было в живых этого полного кипучей энергии человека, о смелости и бесстрашии которого в части ходили легенды. Рассказывали, например, что однажды ночью Тевосян вместе с другим солдатом перешел передний край. В овраге неподалеку они увидели несколько землянок; из невысоких труб поднимались дымки. Было тихо. долго отсиживались разведчики в снегу, незаметные в своих белых маскхалатах. Наконец, когда часовой, что был ближе всех к ним, отошел в сторону, Тевосян прошмыгнул в дверь землянки. Гитлеровский же солдат остался «на посту».
Как оказалось, здесь располагался штаб немецкого полка. В землянке жил фашистский штабной офицер. Он крепко спал, издавая громкий храп. Старшина осторожно взял у спящего гитлеровца планшет и раскрыл его. В планшете лежала оперативная карта. На ней были обозначены батареи, пулеметы, показаны позиции вражеских батальонов.
Документ был очень важный. Его требовалось быстрее доставить к своим. Амбарцум, подумав, решил, что немец, наверное, не захочет оскандалиться и умолчит о потере карты. Тогда все останется без изменения и завтра.
Так и случилось. Разведчики благополучно возвратились в свою часть, а принесенная карта была удачно использована. На рассвете полк поднялся в атаку. Не менее трехсот солдат потерял враг, застигнутый врасплох. Помогли смелость и находчивость Тевосяна.
Или другой случай.
В ходе одного боя противник подбросил подкрепление. Сил у наших не хватало, а рубеж надо было взять во что бы то ни стало. Это была выгодная высотка: с нее хорошо просматривалась местность…
Тевосян запасся гранатами: на ремень прицепил, в карманы шинели, даже за пазуху положил! Ночью пробрался в расположение врага. Забросал гитлеровцев гранатами, такого наделал шуму, что фашисты оставили окопы. Пленные потом рассказывали: они думали, что их окружили.
Да, Тевосяну действительно везло; он участвовал во многих боях и только в одной схватке был ранен. Впрочем, трудно сказать, «везло» ли, скорее, его пример подтверждал известный закон войны: «трус умирает много раз, храбрый — однажды».
Это было ранней весной, когда на березах распускались первые клейкие листочки, поля сбросили снежный покров и лежали черные, рыхлые, поблескивая лужами талой воды.
Наступая, полк натолкнулся на сильный рубеж обороны. На подступах к небольшой высоте под губительным пулеметным огнем стрелковая рота залегла. Положение создалось тяжелое: кругом открытое поле да грязь — не спрячешься. И вот тогда, воспользовавшись тем, что наш артиллерийский полк перенес огонь в глубину вражеской обороны, Тевосян крикнул во весь голос:
— Товарищи! За Родину! За Белоруссию и Армению… Впе-е-е-ре-е-д!..
Он еще что-то прокричал на своем родном армянском языке и бросился на врага, сжимая в руках автомат. Несколько метров Амбарцум пробежал один по открытому полю, но вот вслед за ним поднялись и другие солдаты роты. Геройский поступок старшины заразил, оторвал от земли бойцов.
Не успели фашисты опомниться, как атакующие уже выросли перед их окопами.
— Ур-р-р-а-а-а-а! — гремело над полем.
В атаку ринулся весь батальон. Живая лавина неумолимо катилась вперед.
Когда выбили гитлеровцев из траншей и закрепились в их блиндажах, выяснилось, что Амбарцума нет среди бойцов. Его нашли возле неглубокой пахнувшей пороховой гарью воронки. В руках крепко зажат автомат. Рядом лежала окровавленная пилотка. На груди тоже алела кровь… Погиб старшина Амбарцум Тевосян, человек богатой души и большого мужества.
ВЫСОТА НЕ БЫЛА БЕЗЫМЕННОЙ
Много памятных мест, событий и дат запечатлено в сердце каждого солдата, прошагавшего сотни километров по фронтовым дорогам.
Одним из таких памятных мест для воинов нашей дивизии была высота с отметкой 173,1, находящаяся где-то в треугольнике между городами Невель — Полоцк — Витебск. Высота эта не раз попадала в армейские сводки и дивизионные донесения.
Расположенная на сравнительно ровной, с редкими островками кустов, луговой местности, высота 173,1 господствовала над ней. Отсюда далеко вокруг просматривалась белорусская земля. Передний край проходил вблизи населенных пунктов Чайки, Дятлы, Матысово, Билево. Собственно говоря, населенных пунктов уже не было: только высокие печные трубы сиротливо торчали над пепелищами домов да опаленные деревья — в палисадниках.
На этом участке противник хорошо укрепился, и подразделения дивизии, взяв с ходу высоту, не смогли продвинуться дальше, натолкнувшись на упорное сопротивление гитлеровцев. Более того, изрядно поредевшие в минувших боях части сами вынуждены были отражать неоднократные яростные контратаки врага. И безыменная высота, словно часовой, стояла у переднего края.
Фашисты никак не хотели смириться с потерей этой важной, ключевой позиции. За высоту разгорелись ожесточенные бои. Только в марте этот рубеж несколько раз переходил из рук в руки. Высота выдерживала адские удары авиабомб, разрывы снарядов и мин. На израненную землю ежедневно падали тысячи пуль. Изуродованная траншеями, скальпированная бомбами и снарядами, утыканная по обоим скатам минами — нашими и немецкими, — высота упрямо горбилась на виду у всех. Противные стороны знали: кто владеет ее вершиной, тот находится в выгодном положении — контролирует на много километров впереди лежащую местность. Поэтому высота 173,1 была ареной ожесточенных боев.
Март 1944 года стоял холодный, ветреный. Днем окопы и блиндажи заливало водой, а по ночам еще держались морозы и сковывали подтаявший снег. Пехотинцы в траншеях мокли, мерзли и часто простуживались. Командиры меняли подразделения на переднем крае, отводили в тылы. В наскоро построенных землянках и блиндажах солдаты отогревались у железных печурок и маленьких костров.
В тот памятный мартовский день позиции на высоте 173,1 еще с ночи занял стрелковый батальон капитана Дмитрия Дергачева. Участок на вершине был большой, а на нем окопался только взвод младшего лейтенанта В. Жиронкина. Чем могли, усилили взвод: на фланговых скатах расположились два расчета ПТР, в удобной седловинке у самой вершины поставили два противотанковых орудия, а чуть в стороне — «максим». Были заминированы также скаты высоты.
Конечно, эта было жидковато для защиты высоты, но больше выделить было нельзя. Полк, как и вся дивизия, занимал широкую полосу по фронту. Ночь прошла тихо и относительно спокойно. Только немецкие ракеты да одиночные пулеметы напоминали о том, что гитлеровцы рядом.
Но чуть забрезжил рассвет, противник обрушил на высоту всю мощь огня и металла. Ударила артиллерия, потом налетели бомбардировщики. Казалось, что высота не выдержит этого адского смерча, расколется пополам, земля загорится, а защитники высоты погибнут в огненном котле.
Не успела утихнуть артиллерийская канонада и отгреметь бомбежка, как из кустарников, темнеющих метрах в трехстах от подножия, выползли танки. Они медленно двигались к высоте.
— Ага, пожаловали, сердечные… — пошутил автоматчик сержант Петр Шульга, балагур и весельчак. — Целых восемь «кралей», — сосчитал он.
— Подожди. Это еще не все, — из соседнего окопа ответил солдат Адаев. — Это только начало…
И действительно, не прошло и минуты, как показались еще четыре темные коробки.
Напряжение росло. За танками и самоходками бежали вражеские автоматчики. Их было много, а здесь, на высоте, — неполного состава взвод… Заметно светлело, лучше и отчетливее просматривалась местность. Враг был уже совсем близко. Но Жиронкин решил выждать — бить наверняка.
— Как только противотанковые пушки начнут стрельбу, пулеметным огнем отсечь пехоту! — передал по цепи младший лейтенант.
Танки приближались. Зашевелились, забегали по траншеям пехотинцы. Каждый понимал: предстоит жестокая, упорная схватка. Вот раздался один, за ним второй выстрел наших орудий с высоты. И вражеский танк задымил, потом вспыхнул ярким пламенем. Это обрадовало бойцов, хотя тревога за предстоящее не проходила. За спиной еще несколько раз прогрохотало орудие, и другой танк заерзал на месте. «Молодцы… Хорошо дают огонька».
Командир посмотрел в бинокль на орудие: «Кажется, сержант действует». Истребители не слышали команд сержанта: его голос тонул в грохоте боя. Он только часто поднимал над головой руку, затем резко опускал. Это означало: «Огонь!»
Удача обрадовала Жиронкина и его солдат. Они видели, как четко и слаженно действует противотанковый орудийный расчет. Неумолчно гремели выстрелы обоих орудий. А противник молчал: не вели огонь танки, не стреляли автоматчики. Это настораживало: в чем дело, почему молчат?
У подножия высоты уже горели три вражеских танка, когда откуда-то издалека ударила немецкая батарея. С какого рубежа велся огонь, разобрать Жиронкин не мог, но снаряды ложились густо, накрывая вершину.
И сразу кругом завыло, заухало, задрожало… А танки, ревя моторами, ползли и ползли к высоте. Один из них вырвался вперед. Из его башни сверкнуло пламя, и младший лейтенант увидел, как взрывная волна, оторвав от земли солдата, выбросила его из неглубокого окопа.