бороны рубеже. Подразделения полка, оказавшись на открытой местности, попали в невыгодное положение.
На карте здесь был выселок; однако он сгорел, и лишь одна изба сохранилась. Приземистая, с двумя оконцами и прогнившей, осевшей крышей. От разорвавшихся поблизости снарядов она заметно покосилась. Издали казалось, что ее поддерживает кряжистая суковатая сосна, к которой она приткнулась стеной.
Очутился этот домик в нейтральной зоне.
На переднем крае наступило затишье. Только по ночам засветит ракета, да иногда протарахтит пулемет. Небольшая равнинная полоса с одинокой избой да колья с колючей проволокой разделяли позиции. О такой обстановке в сводках Информбюро обычно говорилось: «На фронте ничего существенного не произошло…» Так проходили дни.
Однажды ночью командир стрелкового батальона капитан Семен Левенцов решил установить в домике наблюдательный пункт с телефоном. Но противник обнаружил советских воинов и обстрелял из пулеметов. Пришлось отказаться от этой затеи.
А на рассвете неожиданно грохнул взрыв, и домик заслонило взметнувшимся фонтаном земли и дыма. Когда дым рассеялся, солдаты увидели груду бревен. Только одинокая сосна по-прежнему гордо стояла на луговине, словно часовой, охраняя передовую.
Светало… Утро начиналось тихое, безветренное, точно никакой войны и не было. Вдруг со стороны разрушенного домика донесся надрывный плач ребенка. Солдаты насторожились, приглядываясь к груде бревен. Среди них показался мальчик в черных штанишках. Он медленно перебирался с одного бревна на другое и сквозь плач жалобно звал кого-то.
Солдаты, затаив дыхание, следили за мальчишкой. А утро входило в свои права. Лучи поднимавшегося из-за леса солнца осветили ребенка, копошившегося в развалинах. Вот мальчик пронзительно закричал и скрылся среди бревен. Горький плач беспомощного маленького человечка хватал за душу…
Капитан Левенцов опустил бинокль; лицо его помрачнело.
— Пропал парень! — сокрушенно воскликнул он.
А жалобный плач возле сосны не прекращался. Вот над бревнами показалась русая головка, в воздухе мелькнула ручонка. Оцепенели, посуровели солдатские лица.
Вдруг из окопа поднялся человек. Натянув поплотнее на голову пилотку, он вскочил и, держа в руке автомат, пригнувшись, побежал к развалинам дома.
Солдат как-то по-смешному выбрасывал в сторону ноги, делал неестественные прыжки и неожиданные остановки, словно ему требовалось ступать на землю лишь в строго обозначенном месте.
— Кажется, это ефрейтор Кудряшов, — проговорил командир батальона. — И без разрешения! Ведь рискует своей головой…
Солдат бежал стремительно. Навстречу ему застучал пулемет противника. Герой свалился на землю. Пехотинцы замерли в окопах. «Убит… Убит», — думалось каждому.
Но едва стрельба утихла, Кудряшов снова вскочил и побежал дальше, а метров через семь-восемь опять бросился на землю и скрылся в высокой траве. Невдалеке ухнул разрыв мины, потом еще… Опять затрещали вражеские пулеметы, впереди храбреца вздымались маленькие фонтанчики пыли. «Перерезают ему путь», — забеспокоился командир батальона.
— Пулеметчикам — огонь! — крикнул Левенцов связному.
Застрочили наши «максимы», затрещали автоматные очереди. Завязалась перестрелка. Теперь отважный воин продвигался перебежками под прикрытием огня: чуть ослабнет огонь, он поднимался с земли и бежал дальше. Затем снова падал, выжидал и снова бежал…
Мучительно медленно тянулись минуты. С беспокойством и тревогой следили бойцы за своим товарищем. А солдат добежал до разрушенного дома и скрылся среди бревен.
Облегченный вздох вырвался у командира батальона, когда Кудряшов вновь показался и, держа в руках мальчика, доверчиво прижавшегося к его груди, смело побежал обратно. Чуть пригнувшись, он бежал быстро, а на переднем крае с обеих сторон была тишина. Видимо, происходящее заинтересовало и гитлеровцев.
И только когда ефрейтор удалился уже метров на пятьдесят от развалин избы, со стороны противника заливисто залаял пулемет. Герой скрылся в воронке. В ответ застучали и наши пулеметы. Их гулкие очереди сливались с трескотней автоматов. Воина и мальчонку надо было выручать из грозящей им беды. Над лесной поляной разгорался бой…
Капитан Левенцов встревожился: хватит ли у Кудряшова выдержки отсидеться в воронке, переждать до вечера, чтобы с наступлением темноты добраться до своих окопов?
Между тем храбрый воин приподнялся и замахал рукой, будто пытался что-то пояснить. «Видно, солдат не хочет и не может ждать…» — так понял Левенцов знаки Кудряшова. Что же делать? Капитан позвонил командиру полка.
— Что так шумно у тебя на участке? Лезет немец? — начал подполковник Хромозин. А когда выслушал комбата, немного подумал и сказал: — Из этого положения есть два выхода: ждать ночи и под покровом темноты выйти с мальчиком; или же ослепить врага огнем и дать ефрейтору возможность перейти опасную зону.
— Я думаю, второй вариант… — начал было довольный Левенцов, но в трубке послышался строгий голос.
— У нас с тобой для этого кишка тонка. Сейчас доложу «первому», на его решение…
Вскоре по противнику с грохотом ударили 152-миллиметровые орудия артполка. Позади Кудряшова и по сторонам вздыбились высокие черно-желтые султаны земли, песка и дыма. Ждать было нечего; ефрейтор поднялся, прижал ребенка к груди и побежал к своим окопам.
У проволочного заграждения солдат остановился, припал к земле и быстро оттянул «колючку» рукой. Мальчонка ловко пролез в образовавшееся отверстие, за ним последовал и сам герой. Сотни внимательных глаз обеспокоенно следили за ними.
А через несколько минут наши бойцы узнали печальную историю. Оказалось, что под домом, в погребе, как рассказал мальчик, много дней укрывалась семья колхозника: мать и двое детей. Вражеский снаряд развалил дом, женщина и девочка погибли. Мальчишка же остался цел и невредим и сейчас стоял в блиндаже перед улыбающимися солдатами. Одним он напоминал сына, другим внука, а третьим, может быть, осиротевшего ребенка вчера схороненного друга или товарища.
«Что же делать с парнишкой? — думал Левенцов. — С собой бы взять его, но батальон непрерывно в боях, опасно. Оставить здесь — значит бросить на произвол судьбы…»
Вихрастый, с яркими большими веснушками на щеках и на носу, мальчик, чувствуя, что решается его судьба, настороженно смотрел на командира, украдкой кося глазами и на солдат. Он был совсем маленький, щупленький, очень худой.
— Как звать-то тебя? — спросил капитан Левенцов, запустив пальцы в русую голову мальчика.
— Ва-ся-я-тка… — пискливо ответил тот.
— А лет сколько?
— Шестой…
— Воевать хочешь? Фашистов бить? — улыбнулся командир батальона.
— Хочу, — твердо ответил ребенок. — Только у меня ничего нет. Топор остался в подполе…
— Ого, молодец! Значит, хочешь получить оружие и боеприпасы?
— Хочу…
Так в нашей дивизии появился сын полка. Васятка был определен в медсанбат. Там служили муж и жена, они и оставили у себя мальчика.
Васятку одели в военную форму. С тех пор среди зеленых медицинских палаток бегал аккуратно одетый в брючки и гимнастерку, в яловые сапожки и пилотку со звездочкой веселый мальчик. На плечах — маленькие погончики. Завидя офицера, мальчик вытягивался и, приняв серьезный вид и поднеся руку к пилотке, громко докладывал:
— Ефрейтор Васятка!
Шли дни. Маленький «фронтовик» быстро освоился, привык к новой семье. Чувствовалось: он доволен армейской жизнью. Его любили все: командир батальона, майор медицинской службы О. Герасименко и его жена, солдаты, медсестры. Крепкая дружба завязалась у Васятки и с его спасителем — ефрейтором Кудряшовым. Когда позволяла обстановка, пожилой воин заглядывал в медсанбат. Устроившись где-нибудь под сосной, два ефрейтора о чем-то подолгу беседовали.
Всем был доволен Васятка. Об одном лишь жалел: в прифронтовой полосе почти не было ребятишек — некому было показывать красивую армейскую форму. А ведь так хотелось этого…
Все дальше на запад продвигалась дивизия. Пролетело лето, пришла осень — тяжелое для войны время. Холод, слякоть, раскисшие дороги.
Как-то во время тяжелого боя мне пришлось заменять выбывшего замполита полка. Эта часть наступала на небольшое селение, раскинувшееся на берегу маленькой речушки. Здесь, у заросшего камышом берега, мы снова встретились с ефрейтором Кудряшовым. Эта встреча, как и первая, тоже была не совсем обычной.
Хозяйственный взвод полка располагался в глубоком овражке в полукилометре от переднего края. Над головой то и дело дзинькали пули, совсем близко, в лесу, рвались снаряды. На повозке сидел ефрейтор Кудряшов. Забинтованная рука покоилась на повязке. Шинель была наброшена на плечи, и я увидел, что рядом с медалью «За отвагу» и Георгиевским крестом к гимнастерке был прикреплен солдатский орден Славы.
Василий Иванович заметно изменился. По лицу еще гуще разбежались морщины, а в закрученных усах и бороде, как мне показалось, прибавилось седины. Мы встретились как старые знакомые. Я поздравил его с наградой. Правда, побеседовать нам не удалось — шел бой, и было не до разговоров. Только поздно вечером я узнал от командира полка о героическом подвиге Кудряшова, за который он был награжден орденом Славы.
Враг обнаружил наблюдательный пункт стрелкового полка. Налетели самолеты. Бомбы рвались рядом. Пулемет, что стоял у входа в блиндаж, завалило землей, а расчет погиб. Из леса неожиданно бросились в атаку немецкие автоматчики. Винтовочный огонь нескольких солдат полкового комендантского взвода, разумеется, не мог остановить фашистов. Они приближались — их было не менее сорока. Момент наступил критический.
И вдруг по траншее, со стороны тыла, промелькнула чья-то голова без пилотки. Показалась широкая спина. Это был ефрейтор Кудряшов. Он стремительно прыгнул к воронке, схватил пулемет и присел в яме. Но станок у пулемета был сильно исковеркан, не было одного колеса. Тогда Кудряшов быстро отделил тело «максима» от станка, отполз несколько шагов в сторону и вставил ствол пулемета в вилкообразное деревцо. Задергались широкие плечи ефрейтора. Пулемет стучал, поливая вражеских автоматчиков свинцом. С громкими воплями они падали на землю. Атака гитлеровцев захлебнулась совсем близко от командного пункта полка.