Едва начав намыливать под глазами, чтобы смыть тушь, она вдруг ощутила, как по спине пробежал знакомый холодок. Она постаралась стряхнуть это чувство, наверняка иррациональное. Вечно у нее страхи на пустом месте! Ведь она заперла входную дверь, не так ли?
Потом на нее накатила новая волна испуга. В какой-то миг она даже не сомневалась, что за спиной у нее стоит человек, вскинув нож над ее шеей.
Она обернулась и оглядела ванную комнату. Пена, стекая с ее лица, попала в глаза, которые немедленно защипало. Жжение все усиливалась, и Ванья принялась моргать и тереть пальцами веки. Она уже поворачивалась, чтобы промыть глаза под краном, когда вдруг увидела кое-что в вентиляционной решетке на стене.
Это были два глаза. Два голубых, как льдинки, глаза смотрели на нее со стены.
Она схватила полотенце, чтобы вытереть лицо и избавиться от мыла. Когда она снова взглянула на вентиляционную решетку, глаз уже не было.
Ванья почувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Она ухватилась за дверную коробку и подтянулась поближе к вентиляции. Небольшая металлическая решетка, выкрашенная в белый цвет, открывалась на длину короткой цепочки. Сейчас она была наполовину приоткрыта, и Ванья, затаив дыхание, распахнула ее полностью.
Два льдисто-голубых глаза мерцали в ярком свете ванной комнаты и смотрели прямо на нее. Они блестели, как блестит, пузырясь и лопаясь, вода, убегающая в сток душа…
Но нет, за решеткой вентиляции оказалось пусто. Ванья испустила глубокий вздох.
Нужно взять себя в руки. Томас посмеялся бы над ней.
Он пробирался сквозь тьму. За ухом у него чесалось, и, когда он поскреб там длинным желтым ногтем, на пол посыпались крупные чешуйки кожи. Потом их съедят крысы. Он смахнул еще несколько струпьев с груди и плеч.
Рука болела, она часто болела с тех пор, как он сломал ее несколько лет назад. Он тогда приколачивал балку, поставив ящик с инструментами рядом, на полку. Упав, ящик ударил его по запястью. Все тело пронзила боль, и, посветив на руку налобным фонариком, он увидел глубокую рану, из которой торчала кость.
Перелом зажил неплохо. Из телепередач он знал, что врачи фиксируют сломанные конечности в лубок, поэтому крепко примотал руку к деревяшке и забинтовал обрывками старой простыни, которую нашел в прачечной. Рану то и дело приходилось промывать, потому что она мокла и воспалялась, но через несколько месяцев все же стала заживать. И теперь он мог двигать рукой, как и раньше, вот только иногда она начинала болеть и немела. Тогда он встряхивал рукой, и чувствительность возвращалась.
Он уже не переживал так сильно из-за собачонки. Вместо этого он думал о девочке. И едва мог припомнить, как извивалось маленькое тельце и дрыгались задние лапки, когда он выбросил собачку в окно.
Он лег на кровать. На стене над ним висела вышивка его матери, элегантная монограмма — розы, оплетавшие букву «В».
Когда он проснулся, то посмотрел на свои наручные часы. Оказалось, что время обеденное, а значит, скорее всего, в Альвиной квартире никого нет. Мать ушла на работу, а дети — в школу, они не должны вернуться раньше двух или трех часов. У него полно времени, чтобы навестить Альвину комнату.
Для полной уверенности он открыл маленький лючок и заглянул в гостиную, но замер, когда его взгляд скользнул в сторону дивана. Альва сидела на полу в центре комнаты, а перед ней лежал большой лист бумаги.
Вэ остался стоять, где стоял. Она наверняка тут одна, иначе и быть не может.
Лист бумаги был примерно метр в длину и, наверное, полметра в ширину. Альва зажгла свечу, хотя солнце светило вовсю. Держа правой рукой карандаш, она с закрытыми глазами подносила его к бумаге. Вэ не видел, что она рисует, лючок открывался под таким углом, что этого было не разглядеть.
Шли минуты. В квартире было совершенно тихо. Вэ слышал лишь шуршание карандаша по бумаге и шум транспортного потока, доносящийся с улицы через неплотно прикрытое окно. Какая-то машина внизу несколько раз бибикнула, раздались взволнованные крики, но Альва не открывала глаз и не отрывала карандаша от бумаги.
Потом она остановилась, открыла глаза и подняла лист. Теперь Вэ видел, что там нарисовано, но не находил в этом никакого смысла. Это были просто какие-то линии. На миг он предположил, что это лицо, но потом передумал. Линии пересекались и расползались по всему листу, но он не мог разглядеть ни слов, ни изображений.
Альва вздохнула и встала. Она вышла в прихожую и через несколько секунд вернулась с толстым рулоном бумаги, оторвала от него лист и положила на пол. Пламя свечи дрогнуло от движения воздуха.
Она опять уселась на пол с новым листом и пробормотала что-то, чего Вэ не расслышал. Потом снова взяла карандаш, поднесла его к бумаге, и все началось сначала.
Вэ как завороженный наблюдал за каждым ее движением. Он не знал, что должно произойти, и это заставляло его нервничать, но казалось захватывающим.
Прошло несколько минут, и Альва исчиркала линиями весь лист. Потом она открыла глаза и подняла его к свету. Вэ четко разглядел на нем два слова.
Ванья открыла дверь, и Альва, оторвавшись от книги, подняла на нее взгляд. Когда она увидела лицо матери, ей на ум моментально пришел недавний страшный сон, и она быстро заморгала, чтобы избавиться от наваждения. В последнее время ей постоянно мерещилось в Ванье нечто странное, хотя она и не могла понять, в чем именно заключается эта странность.
— Привет, — сказала Ванья и улыбнулась Альве. — Позволишь нам войти?
В дверном проеме за Ваньиной спиной маячила девочка примерно одних с Альвой лет. Она подумала, что видела ее на игровой площадке. Рядом с девочкой стояла женщина, которую Альва не знала.
— Это Фрида и ее мама Анита. Они живут в квартире напротив.
Фрида шагнула вперед. Она осмотрела комнату и подошла к стеллажу с книгами.
— Привет, — сказала Фрида. — А это что?
Она взяла снежный шар со сказочным пейзажем внутри. Папа подарил его Альве прошлым летом, когда они ходили в парк развлечений. Там были морские коньки, единороги и пьющий из родника фавн.
Альве пришлось сдержать себя, чтобы не броситься на Фриду и не выхватить шар у нее из рук. Ванья ободряюще улыбнулась.
В горле у Альвы встал комок, он все рос, и девочка снова и снова пыталась его проглотить, но у нее ничего не получалось. Больше всего ей хотелось попросить их оставить ее в покое, чтобы можно было сидеть, поджав ноги, в нише и читать книгу, но она понимала, что означает Ваньина улыбка.
— Поиграйте здесь, пока мы выпьем на кухне по чашечке кофе. Я сейчас приду и принесу вам пирожных и сока. Развлекайтесь! — сказала Ванья, кивая Альве, а потом закрыла за собой дверь.
Фрида продолжала рассматривать книжные полки, и Альва села на пол. Ей хотелось плакать, но она знала, что не должна этого делать. Ей не было грустно, но глубоко внутри что-то полыхало. Проклятая Ванья! Проклятая Ванья, которая пришла и все испортила! Проклятая Фрида, которая разглядывает ее вещи!
— Что будем делать? — спросила Фрида и посмотрела на Альву. Ее темно-каштановые волосы были заплетены в две косички. Заправленная в джинсы рубашечка подобрана в тон голубым глазам.
Альва заподозрила, что Фрида из тех девочек, которых люди считают милыми. От этого у нее еще сильнее испортилось настроение.
— Не знаю, — сказала она.
Фрида посмотрела в окно, на двор.
— Моя комната выходит на другую сторону.
— Да? — сказала Альва, укладывая одеяло обратно на кровать.
— И моя комната больше, — добавила Фрида.
Альва почувствовала, как запылали щеки. Вероятно, ей следует сказать Ванье, что у нее опять жар и она плохо себя чувствует. И может, это заразно. И Фрида заболеет, причем гораздо серьезнее, чем Альва.
Фрида скользнула в нишу и посмотрела на цветы и бабочек над кроватью.
— Хотя твоя комната красивее, — признала она, стряхивая что-то с коленки.
Альва села на только что застеленную кровать и пыталась выдавить из себя хоть слово. У нее не получалось. Тишина в комнате стала невыносимой, но Альва не могла раскрыть рта. Она знала, что должна что-то сказать, что угодно, что-то, что говорят нормальные девочки, когда родители оставляют их поиграть в комнате.
— У тебя есть какие-нибудь игры? — спросила Фрида.
Тут раздался стук в дверь.
Вошла Ванья и поставила на маленький столик поднос. Там было два стакана, кувшин с соком, две полосатые соломинки для питья и четыре сладкие булочки на блюдечке с золотой каемочкой и цветочками.
— Ты не могла бы подойти, Альва? — попросила она, поманив ее к себе пальцем. А затем прошептала: — Пожалуйста, постарайся, не сиди такой надутой.
Ее глаза сузились, прежде чем она снова подняла взгляд.
— Ну, девочки, хорошо вам провести время! — пожелала она и снова закрыла дверь.
Странное чувство вернулось. Альва наконец поняла, что это за чувство. Бешенство. Это все время было бешенство. Это всегда было бешенство. И сейчас оно вскипело оттого, что приходится сидеть тут с Фридой, явно полной дурой, торчать в Стокгольме, в этой комнате, оттого, что из ее жизни исчез папа. И во всем этом виновата Ванья!
— Это твое? — спросила Фрида, разглядывая книжные полки. Она держала в руке энциклопедию.
— Дай сюда! — велела Альва и потянула книгу к себе.
— Ну можно мне посмотреть? Пожалуйста! — попросила Фрида. — У меня тоже была книжка вроде этой, но мама сказала, что не разрешает мне такое читать.
Альва скептически посмотрела на Фриду, но вернула ей книгу.
— Ладно, только очень аккуратно. Она почти совсем расклеилась, и Ванья тоже не любит, когда я ее читаю.
Она пододвинулась поближе к Фриде и прошептала:
— Только не говори никому!
Фрида осторожно раскрыла книгу. Ее глаза расширились.
— И ты все-все тут прочитала? — спросила она. Альва сунула в рот булочку, откусила кусочек и ответила:
— Почти все.