– Сэр, вы огорчены?
– Вы заметили? – Тагоми расстроился еще больше: неужели он раскрыл свой внутренний мир нараспашку?
– У вас есть какая-то особая причина продать эту вещь?
– Нет, – буркнул Тагоми, спеша замкнуться в себе.
Помедлив, Чилден произнес:
– Я… сомневаюсь, что этот револьвер куплен в моем магазине. Не могу его припомнить.
– В этом я уверен, – сказал Тагоми. – Впрочем, не имеет значения. Пусть будет так, как вы решили. Я не в претензии.
– Позвольте показать вам новые поступления, – предложил Чилден. – Надеюсь, вы не спешите?
Душа Тагоми встрепенулась.
– Что-нибудь особенное?
– Прошу вас, сэр. – Чилден подвел его к запертому прилавку у противоположной стены.
Под стеклом на черном бархате сверкали маленькие металлические завитушки самого дивного облика, самых непривычных форм – даже не форм, а намеков на них. У склонившегося над стеклом Тагоми сразу возникло очень странное чувство.
– Я показываю их всем, кто сюда заходит, никого не щажу, – улыбнулся Чилден. – Вы знаете, что это такое, сэр?
– Похоже на бижутерию, – предположил Тагоми, угадав в одной из вещей брошь.
– Разумеется, это американские изделия, но они не старинные.
Тагоми поднял глаза.
– Это современное искусство. – Бледное, невыразительное лицо Роберта Чилдена горело восторгом. – Перед вами – новая жизнь моей страны. Она начинается с крошечных всходов, ростков красоты.
Он поднял стекло, и Тагоми с деланым интересом перебрал несколько безделушек.
«Да, – подумал он, – в них есть нечто новое, оживляющее. Здесь рождается закон Дао: повсюду господствует инь, а в темнейших глубинах уже мерцают первые искорки света. Это случалось раньше, и я вижу, как это происходит теперь. И все же для меня это не более чем бесполезный хлам. Я не могу, как мистер Р. Чилден, увлечься этими игрушками. Жаль, но ничего не поделаешь».
– Очень мило, – пробормотал он и вернул украшения на прилавок.
С натугой в голосе Чилден заявил:
– Сэр, это приходит не сразу.
– Простите?
– Надо увидеть сердцем.
– Вы обратились в новую веру, – заключил Тагоми. – Хотел бы и я тоже… Но, увы, – не могу. – Он поклонился.
– Может, в другой раз, – задумчиво произнес Чилден, провожая его к выходу.
«Больше ничего не пытается мне продать», – с удивлением понял Тагоми.
– Ваша убежденность сомнительна, – сказал он в дверях. – Похоже, вы пошли ошибочным путем.
От прежнего раболепия Чилдена не осталось ничего.
– Простите, но я прав. В этих вещах я отчетливо вижу крошечный зародыш будущего.
– Да будет так, – согласился Тагоми. – Но меня не вдохновляет ваш англосаксонский фанатизм. – Все же он чувствовал, как в душе пробуждается надежда. Его надежда, его вера в себя. – Всего доброго, – поклонился Тагоми. – На днях я загляну – проверю, сбывается ли ваше пророчество.
Хозяин магазина молча поклонился в ответ.
Тагоми взял портфель с «кольтом» и двинулся прочь.
«Как пришел, так и ухожу. Ничего не обретя. Не представляя, что мне понадобится, если… если захочу вернуться в мир.
А может, купить одну из тех странных безделиц? Подержать ее, рассмотреть повнимательнее, подумать… Может быть, со временем она подскажет мне путь назад? Вряд ли. Что хорошо для Чилдена, то едва ли годится для меня. И все же, если хоть один человек находит свой путь… это говорит о том, что Путь существует. Путь для всех. Пусть даже лично для меня он недостижим.
Как я ему завидую!»
Тагоми повернулся и пошел обратно. В дверях, следя за его приближением, стоял Чилден. Он и не уходил с порога.
– Сэр, – обратился к нему Тагоми, – я куплю одно из этих украшений, на ваш выбор. Веры во мне нет, но сейчас я хватаюсь за каждую соломинку. – Вслед за Чилденом он прошел в магазин и приблизился к прилавку с бижутерией. – Я буду носить ее с собой и время от времени рассматривать. Скажем, раз в день. Если через два месяца я не…
– Вы сможете вернуть ее за полную стоимость, – пообещал Чилден.
– Благодарю. – Тагоми полегчало.
«Иногда следует пробовать что-нибудь новое, – решил он. – В этом нет ничего предосудительного, напротив, это признак мудрости, правильного понимания жизни».
– Вот это вас успокоит. – Чилден выложил серебряный треугольник, украшенный полыми шариками. Внизу вещица была темная, сверху – яркая, полная света.
– Спасибо, – поблагодарил Тагоми.
Доехав на веломобиле до Портсмут-сквер, маленького открытого парка на склоне холма над Керни-стрит и зданием полиции, Тагоми уселся на залитую солнцем скамью. По усыпанным гравием дорожкам в поисках корма семенили голуби. На скамейке дремали или читали газеты люди, смахивающие на бродяг. Некоторые спали прямо на траве.
Достав из кармана бумажный пакетик с этикеткой «Американских художественных ремесел», Тагоми посидел, держа его между ладоней и вбирая в себя солнечное тепло, затем открыл пакет и поднес покупку к глазам. Здесь, в спокойной, умиротворяющей обстановке, среди невысокой травы и дорожек для стариков, ему предстояло изучить серебряную загогулину.
Треугольник отражал полуденное солнце, точно зеркальце Джека Армстронга, игрушка для потребителей сухих завтраков.[115]
Или… Он решил проникнуть взглядом в глубину; для этого требовалось сосредоточиться, отрешиться. «Аум», как говорят брахманы… Может, на его ладони съежилось пятнышко, в котором заключено все сущее? Ведь есть и размер, и форма. Есть по крайней мере намек на них.
Тагоми пристально вглядывался в предмет.
«Придет ли ко мне то, что обещано Чилденом? Пять минут, десять… Буду сидеть, пока могу. Увы, время продает свои акции коротко. Так что же я держу на ладони, пока оно, время, у меня есть?»
«Прости, – мысленно обратился Тагоми к треугольнику. – На нас всегда давят обстоятельства, побуждают к действиям и спешке».
Он с сожалением решил вернуть вещицу в пакет.
«Последняя попытка. – Он опять сосредоточился на блестке посреди ладони. – Посмотреть глазами ребенка… имитируя невинность и веру. Как будто я на морском берегу, прижимаю к уху найденную ракушку. Только сейчас глаз вместо уха. Мир сосредоточился для меня в одном крошечном кусочке металла. Войди же в мою душу, войди и поведай, что произошло и какой в этом смысл. Мне нужно понимание и ничего кроме; мне нужна самая суть, ограниченная твоим малым объемом».
«Я прошу слишком многого, – упрекнул себя Тагоми. – А когда просишь слишком много, не получаешь ничего».
«Слушай, как же так? – про себя обратился он к треугольнику. – Помнится, продавец не скупился на посулы. А если встряхнуть тебя, как остановившиеся старые часы? Или как кости перед решающим броском? Очнется ли таящийся внутри бог? Может, он спит. Или пошел по своим делам… Пощекотать его смехом по примеру пророка Илии?»[116]
Тагоми хорошенько встряхнул в кулаке серебряный треугольник – «крикнул громче». И снова вгляделся.
«Ты пуста, маленькая безделушка».
Ругать ее? Пугать? Что толку…
– У меня иссякает терпение, – предупредил он тихо.
А потом что делать? Выбросить в канализацию? Дышать на нее, встряхивать и снова дышать? Добиться победы любой ценой?
Тагоми засмеялся: детские игры в парке на солнышке. Спектакль для прохожих. Он смущенно огляделся. Но никто не смотрел на него. Старики дремали на скамейках. Тагоми облегченно вздохнул.
«Я все испробовал, – сообразил он. – Уговаривал, созерцал, угрожал, философствовал. Найти еще способ? Но что я могу? Только сидеть и держать треугольник в руке. Он меня отвергает. Допустим, еще будет шанс… Или, как выразился У. С. Гилберт, “подобная возможность не подвернется вновь”?[117]
Похоже, так и будет. Я это чувствую. В детстве я думал, как ребенок. А теперь младенческое оставлено.[118]
Надо искать ответ в других царствах. Надо искать новые подходы к предмету.
Буду действовать по-научному. Системно. Подвергая доскональному анализу каждую попытку. Да поможет мне в этом классическая Аристотелева логика».
Он сунул палец в правое ухо, чтобы заглушить отдаленный шум города, и, словно раковину, крепко прижал серебряный треугольник к левому.
Тишина.
Нет даже рокота океанского прибоя, а по сути, отраженного шума пульсирующей крови. Значит, слух – не помощник.
Какое еще чувство может открыть тайну? Тагоми смежил веки и принялся ощупывать каждый миллиметр треугольника. И осязать бесполезно – пальцы ничего не сказали ему. Запах? Он поднес вещицу к носу. Слабый запах металла, и только. Тагоми положил треугольник на язык, покатал во рту, как леденец. Ничего, кроме холодка металла.
Нет, все-таки – зрение. Высшее по греческой шкале чувств.
Он вертел серебряный треугольник перед глазами так и этак.
«Что я должен увидеть? – спросил себя Тагоми. – Какова может быть награда за мучительно долгое созерцание? Где ключик к неподатливой истине, сокрытой в этой штуковине?»
– Сдавайся, – велел он треугольнику. – Выкладывай свою волшебную тайну.
«Точно лягушка, поднятая со дна пруда. Я держу ее в кулаке и велю рассказать, что таят темные воды. Но лягушка не в силах даже посмеяться надо мной – она тихо задохнулась, она стала камнем или глиной. Превратилась в безжизненное вещество, столь обыденное для ее загробного мира. Металл добыт из земли, – размышлял он, созерцая. – Снизу, из царства, что лежит в самой глубине. Царства троллей и сырых, не знающих света пещер. Из мира инь в его самом мрачном смысле. Из мира трупов, гниения и распада. Всего того, что рассыпалось, осело и накопилось слой за слоем. Из вечного и неизменного чертога духов, из времени-которое-было».
Но ведь серебряный треугольник поблескивал в солнечных лучах. Отражал свет.