Что сказал оракул в последний раз? Как ответил на вопрос, заданный мною в ужасе и полной растерянности, когда на полу моего кабинета лежали двое мертвых или умирающих? Шестьдесят один, “Срединная искренность”. “Свиньи и рыбы. Удача. Благоприятное время для пересечения великой реки. Время быть стойким”.[129]
Свиньи и рыбы – самые глупые существа, их труднее всего чему-то научить. Таков и я. Книга меня подразумевает. Я не смогу ничего понять до конца. А может, все, что со мной происходит, – суть проявление срединной искренности?
Подожду. Посмотрю. Разберусь.
Возможно и то и другое».
В тот вечер, сразу после ужина, дежурный полицейский отворил дверь камеры Фрэнка и велел ему собирать вещи.
Вскоре Фрэнк очутился на тротуаре Керни-стрит, возле здания полиции. Было холодно. Перед домами лежали длинные тени. Мимо проносились сигналящие машины и автобусы; кричали рикши. Фрэнк постоял, затем вместе с группой пешеходов машинально пересек улицу.
Он размышлял над случившимся и ничего не понимал. Без видимых причин арестовывают и так же внезапно отпускают…
Ему ничего не объяснили, просто отдали узелок с одеждой, бумажник, часы, очки, и старый пьянчуга-охранник вывел его за ворота.
«Почему выпустили? – думал он. – Чудо? Или счастливая случайность? По логике, мне следовало бы сейчас лететь в Германию на казнь».
Он брел мимо закрытых магазинов, перешагивал через обрывки бумаги и прочий гонимый ветром мусор. Брел, не в силах поверить в реальность происшедшего.
«Словно заново родился, – размышлял Фрэнк. – Почему – словно? Черт побери, да так оно и есть – подарили вторую жизнь! И что я должен теперь делать? Кого благодарить? Кому молиться? Хотел бы я понять».
Но он чувствовал, что никогда не поймет.
«Просто радуйся, – сказал он себе. – Думай, двигайся – живи. Назад, к Эду, – мелькнуло в голове. – Вернуться в подвал, в мастерскую. Делать украшения. Работать руками, не головой. И не надо ничего выяснять».
Он стремительно зашагал по Гранд-авеню, мимо светящихся реклам, мимо распахнутых дверей баров. Назад в привычный, понятный мир.
Войдя в подвал, он застал своего компаньона за ужином: два сэндвича, термос с чаем, бананы и несколько домашних пирожков. Переводя дух, Фрэнк постоял на пороге.
Наконец Маккарти услышал его и повернулся.
– А я уж подумал, ты умер.
Он жевал и глотал с ритмичностью автомата. Рядом стоял включенный электрокамин. Фрэнк сел и протянул к обогревателю озябшие руки.
– Значит, вернулся. Молодец. – Оторвавшись от еды, Маккарти дважды хлопнул Фрэнка по спине.
Больше он ничего не сказал. Тишина нарушалась лишь гудением электрокамина да чавканьем Эда.
Положив пальто на стул, Фрэнк набрал пригоршню недоделанных серебряных звеньев и высыпал рядом со шлифовальным станком. Надел на ось круг, обтянутый сукном, включил мотор, надвинул на глаза щиток и принялся очищать звенья от окалины. Одно за другим.
Глава 15
В эту минуту капитан Рудольф Вегенер, путешествующий под именем Конрада Гольца, оптового торговца лекарствами, глядел в иллюминатор ракетоплана МЕ 9-Е авиакомпании «Люфтганза». Впереди показалась Европа.
«Как быстро, – подумал он. – Минут через семь приземлимся в Темпельхофе.
Интересно, выполнил ли я свою задачу? Дальнейшее зависит от генерала Тедеки. От того, что он предпримет на Родных островах. Во всяком случае, информация ему передана. Мы сделали все от нас зависящее.
Но повода для оптимизма пока нет. Вдруг японцы не сумеют повлиять на германский внешнеполитический курс? Правительство Геббельса, скорее всего, удержится у власти. Окрепнув, оно вспомнит об “Одуванчике”, и тогда большая часть планеты погибнет вместе со всем своим населением – во имя безумного идеала фанатиков.
Этак рано или поздно нацисты уничтожат всех нас, останется только стерильный пепел. Они могут: у них есть водородная бомба. И они, несомненно, попытаются, ведь их мышление устремлено к Götterdämmerung.[130]
Должно быть, они страстно мечтают об этом, и не только мечтают, но энергично ищут пути осуществления последнего вселенского холокоста.
Что оставит после себя Третье мировое безумие? Наступит ли конец жизни, вообще всякой жизни, повсеместно? Мертвая планета, сотворенная нашими руками?..»
Он не мог в это поверить.
«Даже если погибнет наша планета, где-нибудь наверняка тоже есть жизнь. Невозможно, чтобы наш мир был единственным, должны существовать другие миры, в другой галактике или ином измерении, невидимые для нас, неведомые, непостижимые. Пусть нет доказательств, пусть это противоречит логике – но я верю».
– Meine Damen und Herren! Achtung, bitte![131] – произнес громкоговоритель.
«Скоро приземлимся, – подумал капитан Вегенер. – Меня наверняка поджидают. Вопрос только в том, чья фракция готовит встречу – Геббельса или Гейдриха? Допустим, обергруппенфюрер Гейдрих жив. Хотя, пока я летел, его вполне могли арестовать и расстрелять. В смутное время в тоталитарном обществе такое случается быстро…»
Несколькими минутами позже он, перекинув пальто через локоть, двигался к люку в веренице нетерпеливых пассажиров. Но на этот раз среди них не было молодого нацистского художника Лотце.
«Некому бесить меня идиотскими суждениями», – устало подумал Вегенер.
Человек из персонала аэропорта, в мундире почти как у самого рейхсмаршала, выпускал прибывших по одному на трап. На поле, чуть в стороне, стояла группка людей в черной форме.
«За мной?» – Вегенер медленно сошел по ступенькам.
Далеко впереди кричали и махали руками встречающие, среди них были и дети.
Один из черномундирников, плосколицый немигающий белобрысый парень с опознавательными знаками Ваффен-СС, поспешил к Вегенеру, щелкнул каблуками высоких сапог и отдал честь.
– Ich bitte mich zu entschuldigen. Sind Sie nicht Kapitän Rudolf Wegener, von der Abwehr?[132]
– Извините, – ответил Вегенер, – вы ошиблись. Я Конрад Гольц, представитель «А. Г. хемикален», лекарственные препараты. – Он двинулся дальше.
Навстречу ему шагнули еще двое эсэсовцев. Все трое обступили Вегенера, так что, двигаясь в выбранном направлении, он оказался под охраной. У двоих эсэсовцев под плащами были автоматы.
– Вы – Вегенер, – сказал первый, когда они вошли в здание аэровокзала.
Он промолчал.
– Вас ждет машина, – продолжал эсэсовец. – Нам приказано встретить вас и немедленно препроводить к обергруппенфюреру СС Гейдриху. Он вместе с Зеппом Дитрихом сейчас в штабе дивизии «Лейбштандарт». Вдобавок мы должны позаботиться, чтобы к вам не приближались армейцы или партийцы.
«Значит, меня не пристрелят, – решил Вегенер. – Итак, Гейдрих жив и находится в надежном месте. Сейчас он пытается укрепить свое положение. Ему противостоит геббельсовское правительство. Вполне возможно, Геббельс не удержится, – размышлял он, усаживаясь в черный штабной седан. – Однажды ночная охрана рейхсканцелярии будет снята с дежурства и распущена, ее место займут наряды Ваффен-СС. Из полицейских участков ринутся во все стороны толпы вооруженных людей Гейдриха. Будут захвачены радиостанции, телеграфы, отключена электроэнергия, закрыт Темпельхоф. Бряцание оружия на ночных берлинских улицах…»
Но, в сущности, что это изменит? Даже если будет свергнут доктор Геббельс и сорвана операция «Одуванчик», они все равно останутся: черномундирники, Партай, планы войны не с Востоком, так с чем-нибудь еще. Например, с Марсом или Венерой.
«Неудивительно, что Тагоми не выдержал, – подумал Вегенер. – Жестокая дилемма нашего существования. Что бы ни происходило, побеждает зло. Тогда зачем сопротивляться? Зачем выбирать, когда все варианты дают одно и то же?
И все-таки мы будем идти дальше. Как всегда. День за днем. Сегодня мы против операции “Одуванчик”, завтра – против полиции. Нельзя сделать все сразу, поскольку нельзя предвидеть окончательный результат. Как-то повлиять на него мы можем, лишь делая выбор на каждом шаге».
«Мы будем надеяться, – решил он. – И пытаться.
Возможно, в каком-нибудь другом мире все по-другому. Там лучше. Есть добро в чистом виде и его альтернатива – абсолютное зло. Здесь же – только смеси и примеси, и нет у нас химических приборов, чтобы их разделять и отделять.
Увы, мы живем не в идеальном обществе, где мораль ясна, поскольку ясны ее критерии. Где можно быть правым без особых усилий, поскольку ясно, что значит быть правым».
«Даймлер» тронулся с места.
«Предположим, это ловушка, – думал Вегенер, зажатый на заднем сиденье охраной; автоматы лежали у эсэсовцев на коленях. – Меня везут не к Гейдриху в “Лейбштандарт”, а в застенок Партай, чтобы вытянуть сведения и прикончить. Но я сделал выбор: предпочел рискнуть, вернуться в Германию. Я выбирал между встречей с людьми из абвера, способными защитить меня, и смертью.
Путь к смерти открыт для нас всегда, в каждый момент, на любом шаге. И постепенно мы приближаемся к ней, сами того не желая. Или, напротив, сдаемся и выбираем смерть сознательно».
Черный автомобиль мчал его по берлинским улицам.
«Вот я и дома, – подумал Вегенер. – Мой Volk, я снова с тобой».
– Какие новости? – обратился он к эсэсовцам. – Я отсутствовал несколько недель, уехал еще до смерти Бормана. Есть ли перемены в политической ситуации?
Охранник справа ответил:
– Есть, и большие. Истеричная толпа поддерживает Докторишку. В сущности, она-то и привела его к власти. Когда народ опомнится и прислушается к трезвомыслящим элементам, он вряд ли потерпит урода и демагога. Геббельс держится только на лжи и заклинаниях, на умении воспламенять массы.
– Ясно, – кивнул Вегенер.
«Междоусобица в самом разгаре, – подумал он. – Будем верить, что это пробиваются ростки света. Чудовища сожрут друг друга, а мы останемся. Возможно, нас, разбросанных по всему миру, достаточно, чтобы начать все сначала. Чтобы восстанавливать, надеяться и строить самые простые планы…»