бряная вещица на ладони плясала и слепила глаза. Он прищурился, наблюдая теперь только за игрой света.
Тело из мрака, душа из света. Металл и огонь объединились. Внешнее и внутреннее: микрокосмос на его ладони.
Какому пространству принадлежит эта вещь?
Уходящему ввысь, к небесам. К какому времени?
Изменчивому миру света. Да, эта вещь извергает свой дух — свет. И тем она приковала внимание. Он не мог оторвать от нее взора. Она как будто приворожила его к себе своей загадочностью, своей сверкающей поверхностью, и он уже был не в состоянии управиться с нею, не мог избавиться от нее по своей воле.
«А теперь скажи мне что-нибудь, теперь, когда ты заполучила меня в силки. Я хочу услышать твой голос, ослепи меня чистым белым светом, таким, какой мы ожидаем увидеть только в загробной жизни. Но мне не обязательно дожидаться смерти, распада моего мира, того времени, когда душа будет искать иного прибежища. И все эти устрашающие или доброжелательные божества — мы обойдемся без них так же, как и без тусклого дымного света, и пройдем мимо совокупляющихся пар, мимо всего, кроме этого света. Я готов без страха стать к нему лицом. Замечаешь, что я не отвожу глаз? Я ощущаю, как горячие ветры кармы гонят меня, и тем не менее я остаюсь здесь. Мое воспитание было правильным: я не должен морщиться от чистого белого света, потому что если я это сделаю, я еще раз войду в круговорот рождения и смерти, никогда не познаю свободы, никогда не получу отпущения. Покровы бремени жизни, покровы «майя» вновь ниспадут на меня, если я…»
Свет исчез.
В его руках был всего лишь тусклый серебряный треугольник. Тень заслонила солнце.
Мистер Тагоми поднял голову.
Высокий полисмен в голубом мундире стоял, улыбаясь, рядом с его скамьей.
— Что? — ошеломленно спросил мистер Тагоми.
— Я просто наблюдал за вами, как вы орудуете с этой головоломкой. — Полисмен двинулся по дорожке.
— Головоломка? — эхом отозвался мистер Тагоми. — Это не головоломка.
— Разве это не одна их тех небольших проволочных головоломок, где нужно разнять составные части? У моего сына их целая куча. Некоторые из них очень трудные.
Полисмен пошел дальше.
«Все испорчено, — подумал мистер Тагоми. — Мой шанс погрузиться в нирвану исчез, уничтожен этим белым варваром, неандертальцем-янки. Этот недочеловек предположил, что я ломаю голову над детской пустой забавой».
Поднявшись со скамьи, он сделал несколько неуверенных шагов. «Нужно успокоиться. Ужасная, свойственная низшим классам шовинистическая расистская брань, совершенно меня недостойная».
В груди яростно столкнулись необъяснимые, не имеющие никакого оправдания страсти.
Он пошел через парк. «Нужно двигаться, — сказал он себе. — Очищение в движении».
Он вышел из парка. Тротуар Керни-стрит. Тяжелый гул уличного движения. Мистер Тагоми остановился около бордюра.
Педикебов не было видно. Он пошел пешком по тротуару и слился с толпой. Никогда не найдешь педикеба, когда он особенно нужен.
Боже, что это? Он остановился, вытаращив глаза на чудовище — безобразное сооружение вдали. Как будто продолжение кошмарной американской горки, закрывающее все поле зрения. Огромное сооружение из металла и бетона, будто повисшее в воздухе.
Мистер Тагоми обратился к прохожему, худому мужчине в мятом костюме.
— Что это? — спросил он, указав на загадочное сооружение.
Мужчина ухмыльнулся.
— Жуткое зрелище, не правда ли? Это путепровод в порту. Очень многие считают, что он испортил весь вид.
— Раньше я никогда не замечал его, — отозвался мистер Тагоми.
— Значит, вам везло, — сказал мужчина и пошел прочь.
«Безумный сон, — подумал мистер Тагоми. — Нужно проснуться. Куда сегодня запропастились педикебы?» Он пошел быстрее. Все вокруг было каким-то тусклым, наполненным сизым дымом, и вид имело мертвенный. Пахло чем-то горелым. Угрюмые серые здания, тротуар, какой-то особенный бешеный темп движения по тротуару. И до сих пор ни одного педикеба!
— Кеб! — крикнул он, все прибавляя шагу.
Безнадежно. Только автомобили и автобусы. Автомобили, похожие на жестокие огромные орудия разрушения невиданных доселе форм. Он старался не глядеть на них и смотрел только перед собой. Это какое-то искажение зрения особо зловредного свойства, расстройство, вызвавшее нарушение чувства пространства. Горизонт впереди изгибался.
Будто какой-то жуткий астигматизм поразил его.
Нужна передышка. Впереди грязная забегаловка, внутри одни белые, все поглощены едой. Мистер Тагоми толкнул деревянную вращающуюся дверь. Запах кофе, нелепый музыкальный ящик в углу, оглушительно ревущий.
Он поморщился и стал проталкиваться к стойке. Все места были заняты белыми.
Мистер Тагоми громко вскрикнул, давая понять о своем намерении. Несколько белых оглянулись. Однако никто не покинул своего места, никто не уступил ему стула. Они просто продолжали свою еду.
— Я настаиваю, — громко сказал мистер Тагоми первому же белому, прямо-таки крикнул ему в ухо.
Мужчина отодвинул чашку и сказал:
— Полегче, япошка.
Мистер Тагоми посмотрел на остальных белых. Все они следили за ним враждебными глазами, и никто из них не шевельнулся.
«Загробное существование, — подумал мистер Тагоми. — Горячие ветры занесли меня неизвестно куда. Что это за видение, чего? Выдержат ли мои чувства все это? Да, «Книга мертвых» подготовила нас к этому: после смерти перед нами промелькнут многие, и все они будут казаться враждебными нам. Каждый будет противостоять этому в одиночку. Ужасный путь — и всегда через страдания, перерождение, будучи готовым воспринять какую-нибудь заблудшую, падшую душу. Страшная иллюзия».
Отпрянув от стойки, он выбежал из закусочной. Дверь пропищала за его спиной; следующая его створка подтолкнула его на тротуар. «Где я? Вне своего мира, своего пространства и времени. Серебряный треугольник сбил меня с толку. Я сорвался со своих швартовых, и меня ничто не удержит — вот конец всех моих попыток, урок мне навсегда. Зачем идти вразрез своему мироощущению? Для того чтобы полностью заблудиться, потеряв все свои указательные столбы и остальные знаки, которыми можно было бы руководствоваться? Нужно прекратить это ужасное шатание среди теней, снова сосредоточиться и вернуться в свой мир».
Он ощупал карманы, но серебряного треугольника не обнаружил. Исчез, остался на скамейке в парке вместе с портфелем. Катастрофа.
Пригнувшись, он побежал по тротуару назад, в парк. Дремавшие бездельники удивленно глядели ему вслед, когда он бежал по дорожкам.
Вот та скамья, и портфель стоит возле нее.
Серебряного треугольника не было видно. Он стал искать вокруг. Да вот он, упал в траву и лежит почти незаметно там, куда он его в ярости зашвырнул.
Он снова сел, стараясь восстановить дыхание, — слишком уж он запыхался.
«Еще раз внимание к треугольнику, — сказал он себе, немного отдышавшись. — Внимательно гляди на него, даже насильно, и считай, ну, хотя бы до десяти, но медленно и громко. Что за идиотские сны наяву! Соперничество наиболее пагубных аспектов, присущих юности, но совсем не чистая непорочная невинность истинного детства. Но именно этого я, в любом случае, заслужил. Сам во всем виноват. И ни при чем здесь мистер Чилдан или ремесленники. Надо винить только собственную жадность. Разве можно силой что-нибудь понять?»
Он медленно считал вслух, а затем вскочил на ноги.
— Проклятая глупость, — резко сказал он.
Туман рассеялся.
Он огляделся.
Муть уменьшилась, так ему, во всяком случае, показалось. Теперь он должным образом оценил язвительные слова Святого Павла о том, что иногда мы видим мир в кривом зеркале. Это не просто метафора, а проницательный намек на оптические иллюзии.
Мы действительно все видим астигматически, в самом глубоком смысле этого слова: наши ощущения пространства и времени — порождение нашей собственной души, и иногда эти ощущения изменяют нам, ну, как расстройство среднего уха лишает нас равновесия, и это бывает, если просто каким-нибудь необычным образом наклонить голову — чувство равновесия исчезает.
Он положил серебряную безделушку в карман пальто и некоторое время сидел с портфелем на коленях. «Что я должен сейчас сделать, — сказал он себе, — так это пойти и снова посмотреть на это отвратительное сооружение. Как его назвал прохожий? Портовый путепровод. Если его еще можно увидеть».
Но он чувствовал, что ему страшно двинуться с места.
«И все же я не могу просто так сидеть здесь. На мне лежит бремя обязанностей, которые я должен выполнять. Как разрешить эту дилемму?»
Два мальчика-китайца с шумом бежали по дорожке. Стайка голубей захлопала крыльями и взлетела. Мальчики остановились.
— Эй, молодые люди, — позвал их мистер Тагоми.
Он стал рыться в кармане.
— Подойдите сюда.
Мальчики настороженно приблизились.
— Вот десять центов.
Мистер Тагоми бросил им монету, и мальчики стали, толкаясь, бороться за нее.
— Выйдите на Керни-стрит и посмотрите, есть ли там педикебы. Потом вернитесь и скажите мне.
— А вы дадите нам еще одну монету, когда мы вернемся? — спросил один из мальчиков.
— Да, — ответил мистер Тагоми. — Но вы должны сказать мне правду.
Мальчики пустились по дорожке.
«Мне могут посоветовать, — подумал мистер Тагоми, — подать в отставку и жить в уединении, может, даже покончить с собой».
Он вцепился руками в портфель. Внутри все еще лежало оружие, так что с этим никаких затруднений не будет.
Мальчишки примчались назад.
— Шесть! — кричал один из них. — Я насчитал шесть.
— А я пять, — тяжело дышал второй.
— Вы уверены, что это педикебы? — спросил мистер Тагоми. — Вы отчетливо видели, что водители крутят педали?
— Да, сэр, — вместе выпалили они.
Он дал каждому по десятицентовику.
Они поблагодарили его и убежали.
«Назад в контору и — за работу, — подумал мистер Тагоми. Он встал и поудобнее взял портфель. — Обязанности зовут. Еще один, заполненный текущими делами день».