же нравятся японцы. Возможно, он чувствует себя похожим на них. Они ведь такие некрасивые, как и он».
Она всегда говорила Френку, что он противный. Крупные поры на лице, большой нос. У нее самой была очень гладкая и красивая кожа, даже чересчур. «Неужели он там погиб без меня? Финч — это зяблик, мелкая птичка. Говорят, что мелкие птицы живут недолго».
— Вы отправляетесь нынче же вечером? — спросила она У итальянца.
— Завтра.
— Если вы так несчастны в Соединенных Штатах, почему бы вам не переехать сюда навсегда? — спросила она. — Я уже давно живу на Среднем Западе, и здесь не так уж плохо. Раньше я жила на побережье, в Сан-Франциско. Вот там цвет кожи значил гораздо больше.
Сгорбившись у стойки, он бросил на нее долгий взгляд.
— Леди, провести хотя бы один день или одну ночь в такой дыре, как эта, уже само по себе несчастье. А жить здесь? Господи, если бы мне удалось найти какую-нибудь другую работу, а не торчать все время на дорогах и не обедать в таких забегаловках!
Заметив, что повар побагровел, он замолчал и принялся цедить кофе.
Водитель постарше заметил ему:
— Джо, ты — сноб.
— Вы могли бы жить в Денвере, — сказала Юлиана. — Там гораздо лучше.
«Знаю я вас, американцев Востока, — подумала она. — Вам по душе великие времена и грандиозные начинания. Эти скалы для вас как палки в колеса». Здесь ничего не изменилось с довоенных лет. Удалившиеся на покой старики, фермеры, а все ребята попроворнее, как перелетные птицы, устремляются на восток, в Нью-Йорк, всеми правдами и неправдами пересекая границу. Потому что именно там настоящие деньги, большие промышленные деньги, постоянный рост. Немецкие капиталовложения сделали многое, у них не ушло много лет на восстановление Соединенных Штатов».
— Приятель, — сердито прохрипел повар, — я отношусь к тем, кто любит евреев, некоторых из этих евреев-беженцев я видел. Они спасались от ваших Соединенных Штатов. И если там снова строительный бум и кучи свободных денег, то только потому, что их украли у этих евреев, когда им дали пинка под зад в Нью-Йорке, согласно тому чертовому Нюрнбергскому декрету наци. Я жил мальчишкой в Бостоне, и евреи мне были до лампочки, но я никогда не думал, что доживу до того дня, когда в США будут введены расистские законы наци, пусть мы и проиграли войну. Удивляюсь, что ты еще не в армии этих Соединенных Штатов и не готовишься напасть на какую-нибудь маленькую южноамериканскую республику, давая Германии повод не юго потеснить японцев назад к…
Оба водителя вскочили со своих мест, лица их побелели. Старший схватил со стойки бутылку с томатным соусом и, держа ее за горлышко, выставил перед собой.
Повар, не показывая водителю спины, попятился, пока пальцы его не нащупали одну из вилок, которой он переворачивал мясо на сковородке, и приготовился к обороне.
Сейчас в Денвере строят огнестойкую взлетно-посадочную полосу, — сказала Юлиана, — так что скоро ракеты Люфтганзы смогут садиться и там.
Все трое молчали и не двигались. Остальные посетители закусочной замерли в тишине.
Наконец повар сказал:
— Как раз перед закатом над нами пролетела одна такая ракета.
— Это не в Денвер, — сказала Юлиана. — Она шла на запад, куда-то на побережье.
Постепенно обстановка разрядилась, и оба водителя снова уселись.
— Я всегда забываю о том, — пробормотал старший, — что все они здесь немного пожелтели.
— Ни один япошка не убивал евреев ни во время войны, ни после, — сказал повар. — Да и печей японцы не строили.
— Ну и очень плохо, что не строили, — сказал старший.
Он повернулся к своей тарелке.
«Пожелтели, — подумала Юлиана. — Да, по-своему это верно. Поэтому нам и нравятся японцы».
— Где вы собираетесь остановиться на ночь? — спросила она, обратившись к более молодому водителю, Джо.
— Не знаю, — ответил он. — Я только вот вылез из кабины и вошел сюда. Мне что-то не нравится весь этот штат. Наверное, лягу в грузовике.
— Мотель «Пчелка» не так уж плох, — сказал повар.
— О’кей, — отозвался молодой человек. — Возможно, я там и остановлюсь, если не будут возражать против итальянца.
Он говорил с явным акцентом, хотя и старался скрыть его.
Наблюдая за ним, Юлиана подумала, что причиной его ожесточения был идеализм.
«Он слишком многого требует от жизни, все время в движении, нетерпеливый и всегда чем-то угнетенный. И я такая же. Я не смогла остаться на западном побережье и, может статься, не удержусь и здесь. А разве не такими были люди раньше? Но, — подумала она, — сейчас граница проходит не здесь, она на других планетах».
И тут она подумала: «А ведь и он, и я могли бы записаться на один из этих ракетных кораблей для колонистов. Но немцы не пустят его из-за цвета кожи, а меня из-за цвета волос. Эти бледные, тощие нордические эсэсовские ведьмы, которых воспитывают в замках Баварии! А парень — этот Джо какой-то — даже не может придать своему лицу надлежащее выражение. Ему следовало бы принять этот холодный, но в чем-то полный энтузиазма вид, будто он ни во что не верит и все же каким-то образом обладает абсолютной верой. Да, они именно такие. Они не идеалисты, подобно Джо или мне, они циники с абсолютной верой. Это какой-то дефект мозга, вроде лоботомии — этого увечья, которое используют немецкие психиатры в качестве заменителя психотерапии».
Она решила, что их затруднения начинаются с отношения к сексу: они где-то запутались в нем еще в тридцатые годы, и с тех пор все пошло наперекосяк. Гитлер начал со своей — кем она ему приходилась? — сестрой, теткой, племянницей? А в его семье и до этого уже были близкородственные связи: его мать и отец были двоюродными братом и сестрой. Они все совершали кровосмешения, возвращаясь к первородному греху возжелания своих собственных матерей. Именно поэтому у них, у этих отборных эсэсовских бестий, такие ангельские глупо-жеманные улыбки, такая белокуро-детская невинность. Они берегут себя для Мамули или друг для друга.
А кто же для них эта Мамуля? Интересно.
Лидер, герр Борман, который, как предполагают, вот-вот умрет? Или тот, что…
Старый Адольф, он, должно быть, в каком-то санатории доживает свой век, пораженный сифилисом мозга, который ведет свое происхождение еще от дней его бедности, когда он бездельничал в Вене: длинное черное пальто, грязное белье, ночлежка.
Очевидно, это злобно-язвительная месть самого Господа, ну прямо как в стародавнем немом кино. Этот жуткий человек поражен внутренней грязью, задохнулся в собственных нечистотах. История наказывает людской порок.
Самым жутким из всего этого является то, что нынешняя Германская империя есть продукт этого мозга. Сначала одна партия, затем одна нация, затем полмира. И сами наци поставили диагноз, определили эту болезнь. Всему миру известно, что этот шарлатан гомеопат, который лечит Гитлера, раньше был специалистом-венерологом. Тем не менее бессвязная болтовня лидера является святой, служит Священным писанием.
Взгляды, которые заразили цивилизацию и которые, подобно семенам зла, слепые блондинки-наци спешат занести не только на всю Землю, но и на другие планеты, сеют повсюду скверну и заразу.
Вот вам награда за кровосмешение: безумие, слепота, смерть.
Бррр! Она встрепенулась.
— Чарли, — позвала она повара. — Вы уже справились с моим заказом?
Она почувствовала себя совершенно одинокой.
Встав из-за стола, она подошла к стойке и уселась возле кассы.
Никто не обратил на это внимания, кроме молодого шофера-итальянца. Он не сводил с нее своих черных глаз. «Джо, так его зовут. Джо — кто?» — ей стало интересно.
Сейчас, вблизи, он не казался ей таким уж молодым, как прежде. Его возраст было трудно определить: та напряженность, которая исходила от него, мешала вынести суждение.
Он то и дело проводил рукой по волосам, как бы зачесывая их назад огрубелыми кривыми пальцами. «В этом человеке что-то есть, — подумала она. — От него исходит дыхание смерти». Это огорчало ее, но вместе с тем и влекло к нему. Водитель постарше наклонился к его уху и что-то прошептал. Затем они оба внимательно посмотрели на нее, на этот раз таким взглядом, в котором был не только обычный интерес к красивой женщине.
— Мисс, — сказал старший.
Оба мужчины насторожились.
— Вы знаете, что это такое?
В руках у него появилась не слишком большая плоская белая коробка.
— Да, — сказала Юлиана, — нейлоновые чулки из синтетической ткани, которую делает только один огромный картель в Нью-Йорке, ИГ Фарбен. Очень дорогие и редкие.
— Вы угадали, но все-таки сама идея монополий не так уж плоха.
Старший из шоферов передал коробку своему компаньону, который подтолкнул ее локтем по прилавку в сторону девушки.
— У вас есть автомобиль? — спросил итальянец.
Он допил кофе.
Из кухни появился Чарли. В руках у него дымилась тарелка с ужином для Юлианы.
— Вы могли бы отвезти меня куда-нибудь?
Неистовые, жгучие глаза продолжали изучать ее, и она забеспокоилась, хотя и чувствовала, что как бы прикована к своему месту.
— В тот мотель или куда-нибудь, где я смог бы переночевать. Ну как?
— Ладно, — сказала она. — У меня есть автомобиль, старый «студебеккер».
Повар взглянул на нее, затем на молодого водителя грузовика и поставил тарелку перед ней на стойку.
Громкоговоритель в конце прохода объявил:
— Ахтунг, майне дамен унд геррен.
Мистер Бейнес приподнялся в кресле и открыл глаза. Через окно справа он различил далеко внизу коричневую и зеленую сушу, а за ней голубой цвет Тихого океана. Он понял, что ракета начала свой медленный постепенный спуск.
Сначала по-немецки, затем по-японски и только после этого по-английски последовало из громкоговорителя разъяснение, что курить и вставать со своего мягкого сиденья запрещается.
Спуск займет всего восемь минут.
Затем включились тормозные двигатели, так внезапно и так громко, так неистово тряся корабль, что у большинства пассажиров перехватило дух. Мистер Бейнес улыбнулся, а другой пассажир, сидевший через проход рядом, молодой человек с коротко подстриженными волосами, улыбнулся в ответ.