Меня Фрэнк на нее навел, и я теперь всегда ею пользуюсь, когда надо что-нибудь для себя решить. Никогда с ней не расстаюсь. Хочешь взглянуть? Или попробовать?
— Нет, — скривился Джо.
Она положила руки на стол и легла подбородком на сложенные друг на дружку ладони.
— А ты к нам сюда насовсем перебрался? Чего ты добиваешься вообще?
«Чего он добивается… — подумала она. — Ничего. Вечно размышляет над своими обидами. Пугаешь ты меня, приятель, тем, что все-то тебе не по душе. Но есть все же в тебе что-то. Ты вроде зверька, не из самых важных, но симпатичных».
«Как я могла подумать, что ты меня моложе? — пришло ей на ум, когда она пристально взглянула на его резкое, смуглое лицо. — Может, потому, что в тебе сохранилась детскость, ты все еще младший братик, боготворишь старших, Парди этого, генерала Роммеля. Тебе бы еще вырваться на свободу и перерезать всех оставшихся „томми“. Что же, они в самом деле передушили твоих братьев проволокой? О таких историях нам слышать доводилось, и еще эти снимки, которые публиковали после войны…» Ее передернуло. Но ведь эти британские десантники давным-давно осуждены, с ними разобрались.
Радио прекратило транслировать музыку. Сейчас, похоже, начнется выпуск новостей или какая-то передача из Европы. Долгая пауза, потом началось всякое шуршание, какое бывает на коротких волнах, потом шуршание стихло и стало совсем тихо, словно приемник выключили. Потом раздался знакомый голос диктора денверского радио, прозвучал очень чисто, словно бы говорил прямо тут, на кухне. Джулиана протянула руку, чтобы его выключить, но Джо руку перехватил.
— …Известие о смерти канцлера Бормана потрясло и ошеломило Германию, которая после вчерашних заверений врачей…
Оба — и Джо, и Джулиана — вскочили на ноги.
— …Все радиостанции Рейха отменили запланированные программы, и радиослушатели теперь могут слышать торжественные звуки хора дивизии СС «Дас Райх», исполняющего партийный гимн «Хорст Вессель»… В Дрездене, где работает в настоящий момент Секретариат партии и руководство СС и Национальной Полиции, заменившей предшествовавшее ей Гестапо…
Джо включил приемник на полную мощность.
— …Реорганизация правительства при участии бывшего рейхсфюрера Гиммлера, Альберта Шпеера и других… был объявлен двухнедельный траур, многие магазины и деловые центры уже закрылись. Несмотря на то что из Рейхстага, где заседает… Третьего Рейха, чье одобрение необходимо, дабы…
— Рейхсканцлером станет Гейдрих, — произнес Джо.
— Я бы лучше хотела, чтобы тот блондин. Как его, Ширах? — вздохнула Джулиана. — Боже, он и в самом деле умер. Как по-твоему, у Шираха есть шансы?
— Нет, — отрезал Джо.
— А может быть, теперь начнется Гражданская война, — мечтательно предположила Джулиана. — Все эти парни, что доживают свое, — и Геринг, и Геббельс, остальные ветераны Партии, они как…
— …достигло его приюта в Альпах, близ Бреннера, — сообщило радио.
— Это о толстяке Германе, — сказал Джо.
— …сообщил лишь, что потрясен потерей, и не только как солдат, патриот и верный лидер Партии, но и как личный — как он говорил об этом уже неоднократно, — как личный друг, которого, как вспомнит каждый, он поддерживал во время безвластия после войны, когда на некоторое время силы, враждебные герру Борману, пытались выдвинуть на высшую должность…
Джулиана выключила радио.
— Знай себе бубнят, — поморщилась она. — Сплошная жвачка. И почему эти убийцы произносят те же слова, что и мы? «Друг, друг» — будто они такие же, как нормальные люди.
— А чем они от нас отличаются? — пожал плечами Джо, сев за стол и вновь склонившись над тарелкой. — На свете нет ничего из того, что сделали они и не смогли бы при необходимости сделать мы сами. И потом, они спасли мир от коммунизма. Если бы не Германия, мы бы жили под красными. Было бы хуже.
— Знаешь, — поморщилась Джулиана, — ты сейчас сам как радио болтаешь…
— Я жил под нацистами, — завелся Джо. — Я знаю, о чем говорю. Жил там двенадцать, тринадцать… дольше, почти пятнадцать лет. Свою рабочую карточку я получил в Организации Тодта. Я работал на них с сорок седьмого года, в Северной Африке, потом — в Штатах. Знаешь, — он взглянул в ее сторону, — у меня какая-то чисто итальянская склонность ко всякому строительству. Тодт дал мне нормальную работу, я не копал землю и не клал бетон на автобанах. Я помогал проектировать, работа чисто инженерная. И вот однажды к нам заглянул сам доктор Тодт — поглядеть, чем занимается наша команда. Он подошел ко мне и сказал: «У тебя хорошие руки, парень». Понимаешь? Я не копал, я проектировал, а он сказал, что у меня хорошие руки?! Это серьезно, Джу! Это не просто слова. До них, до наци, на физический труд смотрели свысока, я сам так поступал. Аристократы… А Трудовой фронт положил этому конец. Тогда-то я впервые с уважением взглянул на собственные руки.
Он говорил все быстрее и быстрее, акцент становился все сильнее. Некоторые места даже трудно было разобрать.
— Мы жили в лесах, в штате Верхний Нью-Йорк. Жили вместе, как братья. Пели песни, строем ходили на работу. Военный дух, вот только города мы не разрушали, а строили. Для меня это лучшие дни в жизни — после войны. Все было в развалинах, а приходим мы, и вот они — новые кварталы. Новые здания. Мы отстроили весь деловой центр Нью-Йорка. Строили в Балтиморе. Теперь такая работа уже в прошлом. Теперь делами заправляют картели вроде «Крупп и сыновья». Но это — не наци, это обыкновенные замшелые европейцы, и дела у них пошли хуже. Понимаешь, хуже?! Нацисты вроде Роммеля или Тодта в тысячу раз лучше, чем эти промышленники вроде Круппа, чем банкиры, чем все эти пруссаки! В душегубки бы их всех, этих господ в жилетках!
«Однако, — подумала Джулиана, — эти господа в жилетках — они надолго. Навсегда. А твои идолы, Тодт да Роммель, они так — их пустили порезвиться, чтобы мусор расчистили, дороги построили, запустили заводы. Они тогда даже евреям жить позволяли, вот чудеса-то… ну, наверное, чтобы те на них работали. А потом — сорок девятый, и прости-прощай, Роммель, всего хорошего, Тодт…»
«Что ли, мне об этом не известно? — усмехнулась Джулиана. — Мне, что, об этом Фрэнк не рассказывал? Да что ты мне заливаешь про распрекрасную жизнь при наци, когда мой муж — еврей. Ну да, я знаю, что доктор Тодт был вежливейшим и лучшим из живших на Земле людей. Я знаю, что он хотел дать работу миллионам отчаявшихся полуголодных американцев. Мужчинам и женщинам, копошившимся после войны в развалинах. Честную, настоящую работу. Он хотел, чтобы у каждого — независимо от расы, независимо ни от чего — было приличное жилье, медицинское обслуживание, возможность отдохнуть. Он строитель был, а не философ… и он достигал своего. Очень часто достигал. Но…»
Внезапно она вздрогнула. Что-то ранее смутное, беспокоившее ее своей невысказываемостью, оформилось в мысль:
— Джо, а эта «Саранча», она же запрещена на Восточном Побережье…
Тот кивнул.
— Как же ты ее тогда читал? — Она не могла понять. — За это же расстреливают?
— Это зависит от того, кто ты такой. От цвета кожи. И от цвета повязки у тебя на рукаве.
Вот как. Ну разумеется. Славяне, пуэрториканцы — они наиболее ограничены в правах. В том, что могут читать, слушать, делать. Англосаксам легче, у них есть даже свои школы для детей, они имеют право ходить в библиотеки, в музеи и на концерты. Но даже им… «Саранча» не просто была отнесена в какой-то раздел доступности, она была всем запрещена.
— В сортире читал, — усмехнулся Джо, словно уловив ее мысли. — Под подушкой прятал. Вообще, наверное, я взялся за нее именно потому, что она запрещена.
— Ты смелый…
— Ты что? Издеваешься? — Он и в самом деле не понял ее тона.
— Да нет же.
Он немножко расслабился.
— Вам тут легко. Живете себе беззаботно, бесцельно, ничто вас не тревожит. Вы просто вне потока событий, для вас всё уже в прошлом. Разве нет? — Отчего-то ему упорно хотелось ее обидеть.
— Гробишь ты себя, — вздохнула она, — гробишь своим же цинизмом. Или как это еще назвать. Отобрали у тебя идолов, одного за другим, вот и не знаешь, кого теперь любить. — Она подтолкнула к нему вилку. — Давай, доедай.
«Или вовсе от биологии откажись», — подумала она про себя.
— Этот Абендсен, — пробормотал с набитым ртом Джо, локтем указывая в сторону книги, — он где-то тут живет. В Шайенне. Судя по тому, что о нем написано. Озирает мир из надежной норки. Прочти-ка, что он за типчик.
— Демобилизован, — принялась Джулиана за биографическую справку на задней стороне обложки. — Во время Второй мировой войны служил в Морской пехоте США. Был ранен в Англии, когда вступил в единоборство с германским танком «Тигр». Сержант. Ходят слухи, что свою резиденцию превратил в неприступный замок, установив вокруг здания автоматически стреляющие винтовки. — Она положила книгу на стол и добавила: — Тут об этом не говорится, но я слышала, будто он что-то вроде параноика — у него вокруг дома все оплетено колючей проволокой, и сам дом находится в горах. Туда и добраться невозможно.
— Может, ему так себя вести и надо, — хмыкнул Джо. — После того как эту книжку написал. Немецкие шишки, поди, под потолок подпрыгивали, когда ее читали.
— Он там и раньше жил, пока книгу писал, — добавила Джулиана, заглядывая в текст. — Его дом так и называется — «Неприступный замок».
— Да, похоже, им до него не добраться, — согласился Джо, дожевывая наконец завтрак. — Настороже. Хитрый.
— Похоже, чтобы написать книгу, ему пришлось набраться смелости, — задумчиво произнесла Джулиана. — Ведь если бы войну проиграла «Ось», то он мог бы писать, как и прежде, — о чем только вздумается. Америка была одной страной, у нее были нормальные законы, одни для всех…
Странно, но он кивнул.
— Не понимаю я тебя. — Она пожала плечами. — Во что ты все-таки веришь? То этих мясников защищаешь, которые евреев резали, а теперь вот… — Она в отчаянии подошла к нему и крепко схватила руками за уши. В изумлении, скривившись от боли, он мог только беспомощно моргать, пока Джулиана подняла его с места и поставила перед собой.