— Нет, — ответил он.
— Почему? Вымогательство — это преступление.
«Ей трудно понять, — подумал Уиндэм-Мэтсон. Он привык платить тем, кто много знает, так же как привык нести производственные расходы. Да и сумма на сей раз невелика. — Но в чем-то она права».
«Я заплачу им две тысячи, — решил Уиндэм-Мэтсон. — А еще свяжусь со знакомым инспектором Департамента гражданских дел. Пусть посмотрят, нет ли у них чего-нибудь на Фрэнка и Мак-Карти. На тот случай, если они снова придут попрошайничать.
Кто-то мне говорил, что Фрэнк — жид, изменивший форму носа и фамилию, — вспомнил он. — Тем лучше, надо только известить германское консульство. Чего проще. Консул потребует у япошек выдачи Фрэнка, и как только этот содомит окажется за демаркационной линией, его затолкнут в газовую камеру. Кажется, в Нью-Йорке остались лагеря, — подумал он. — Лагеря с печами».
— Удивляюсь, — сказала Рита, пристально глядя на него, — как можно безнаказанно шантажировать такого крутого парня.
— Ничего удивительного, — рассеянно ответил Уиндэм-Мэтсон. — Если хочешь знать, весь этот чертов бизнес, связанный с историей, — сущая чепуха. Просто япошки — ослы. Сейчас докажу. — Он встал, подошел к кофейному столику и вернулся с двумя зажигалками. — Вот, взгляни. Они похожи как две капли воды, правда? Но историческую ценность имеет только одна. Он ухмыльнулся. — Держи. Пойдем дальше. На рынке одна из них стоит тысяч сорок-пятьдесят.
Женщина схватила зажигалки и стала вертеть в руках.
— Ну? — подзадорил ее Уиндэм-Мэтсон. — Видишь отпечаток времени?
— Какой еще отпечаток?
— Так говорят о вещах, имеющих историческую ценность. Слушай дальше. Одна из этих зажигалок лежала в кармане Франклина Рузвельта, в момент его убийства. А другая — нет. Одна имеет историческую ценность, причем невероятную. Другая и выеденного яйца не стоит. Ну, ты чуешь разницу? — допытывался он у женщины. — Нет, ничего ты не чуешь. Нет тут ни «ореола загадочности», ни «дыхания эпохи».
— Вот это да! — восхитилась Рита. — Неужели и вправду одна из них была у Рузвельта в кармане?
— Да. И я знаю, какая. Понимаешь теперь? Все это жульничество, люди обманывают сами себя. Скажем, твой пистолет побывал в какой-нибудь знаменитой битве, например при Маас-Аргоне, но если ты об этом не знаешь, то и пистолет кажется тебе самым обыкновенным. Историческая ценность — здесь! — Он постучал себя по лбу. — В голове, а не в пистолете. Я тоже был коллекционером. В сущности, поэтому я и занялся нынешним бизнесом. Собирал ранние марки британских колоний.
Сложив руки на груди, женщина стояла у окна и смотрела на огни Сан-Франциско.
— Не умри он, мы бы выиграли войну, — задумчиво произнесла она. — Так говорили мои родители.
— Так вот, — продолжал Уиндэм-Мэтсон, — представь, что в прошлом году кто-нибудь… неважно кто, хотя бы правительство Канады, — обнаружил клише старинных марок. И не только клише, но и краску. И запас…
— Я не верю, что одна из этих зажигалок принадлежала Рузвельту, — перебила его Рита.
Уиндэм-Мэтсон хихикнул.
— В том-то и дело! Мне придется доказать это с помощью документа. Понимаешь? Вещь не говорит сама за себя, ее ценность должна подтверждаться бумагой. А следовательно, вся возня с историческими редкостями не имеет смысла. Это массовый самообман.
— Покажи бумагу!
— Пожалуйста. — Он прошел в кабинет и снял со стены листок в рамке — сертификат Смитсоновского института. Зажигалки и сертификат влетели Уиндэму-Мэтсону в копеечку, но он не жалел — они позволяли ему доказать свою правоту, доказать, что слово «подделка» — пустой звук, поскольку слово «оригинал» тоже ничего не значит.
— Кольт сорок четвертого калибра — это кольт сорок четвертого калибра, — вещал он, возвращаясь из кабинета. — Покупая револьвер, следует интересоваться диаметром ствола и особенностями конструкции, а не датой выпуска…
Рита протянула руку. Он отдал сертификат.
— Значит, одна из них все-таки подлинная, — сказала она наконец.
— Да. Вот эта. — Он протянул ей зажигалку с длинной царапиной на одной из сторон.
— Пожалуй, мне пора, — сказала Рита. — Как-нибудь вечерком еще увидимся. — Она вернула сертификат и зажигалку и направилась в спальню, где осталось ее платье.
— Почему?! — раздраженно крикнул он. — Ты же знаешь, нам никто не помешает. Жена приедет через несколько недель… Я же тебе объяснял: у нее отошла сетчатка.
— Дело не в этом.
— А в чем?
— Будь любезен, вызови велотакси, пока я одеваюсь, — попросила Рита.
— Я сам тебя отвезу, — буркнул Уиндэм-Мэтсон.
Она оделась. Вернувшись из прихожей с ее пальто, Уиндэм-Мэтсон застал Риту в кабинете возле книжного шкафа, погруженную в раздумья. Казалось, ее что-то гнетет. «Прошлое, — понял он. — Оно многим не дает покоя. Черт меня дернул завести этот разговор! — упрекнул он себя. — Но ведь она такая молоденькая — я думал, она и слыхом не слыхивала о Рузвельте».
Рита опустилась на колени и взяла с нижней полки книгу.
— Ты читал? — спросила она.
Он поднес книгу к близоруким глазам. Серая обложка. Роман.
— Нет, — ответил он. — Это жена купила. Она любит читать.
— Тебе бы следовало прочесть.
Уиндэм-Мэтсон неохотно взял книгу.
— «Из дыма вышла саранча», — произнес он вслух. — Это не из тех книг, что запрещены в Бостоне?
— Не только в Бостоне, но и во всех Соединенных Штатах. Ну, и в Европе, разумеется. — Рита вышла в прихожую и остановилась у двери.
— Слыхал я об этом Абендсене.
На самом деле Уиндэм-Мэтсон ничего о нем не слышал. И о романе знал только то, что он очень популярен. Еще одна причуда. Повальное увлечение. Он нагнулся и поставил книгу на полку. «Некогда мне читать модные книжки. Дел невпроворот. Конечно, у секретарш есть время читать всякую дрянь, — угрюмо подумал он. — И на работе, и дома — в постели. Их это возбуждает, хотя они прекрасно знают: в жизни все по-другому».
— Любовная история? — проворчал он, открывая входную дверь.
— Нет. Роман о войне. — На пути к лифту она добавила: — Он пишет то же самое, что говорили мои родители.
— Кто? Абендсен?
— Да. Мол, если бы Джо Зангара[27] промазал, Рузвельт вытащил бы Америку из Депрессии и вооружил ее так, что… — Рита умолкла — они подошли к лифту, где в ожидании стояли люди.
Позже, мчась по ночной улице в «мерседес-бенце» Уиндэма-Мэтсона, она снова заговорила об этом.
— Идея Абендсена в том, что Рузвельт был очень сильным Президентом, вроде Линкольна. Сюжет книги вымышленный, Абендсен облек свою теорию в форму романа. Рузвельт не гибнет в Майами, а живет себе дальше. В тридцать шестом его переизбирают на второй срок, и вплоть до сорокового — до начала войны — он все еще Президент. Догадываешься, что потом происходит? Когда Германия нападает на Англию, Францию и Польшу, он у власти. При нем Америка становится сильной державой. Гарнер, вообще-то, был никудышным Президентом. Наделал уйму ошибок. А так в сороковом вместо демократа Брикера[28] избрали бы…
— Это по мнению Абендсена, — Уиндэм-Мэтсон взглянул на нее. «Боже, — подумал он, — прочтут какую-то книжонку и разглагольствуют, словно…»
— Так вот, вместо изоляциониста Брикера в сороковом Президентом становится Рексфорд Тагуэлл.[29] — Ее гладкая кожа блестела в свете уличных фонарей, глаза сияли. Рита возбужденно жестикулировала. — Он оказался активным приверженцем антифашистской политики Рузвельта. Поэтому в сорок первом Германия побоялась прийти на помощь Японии. Не выполнила условий договора. Соображаешь? — она повернулась к Уиндэму-Мэтсону и вцепилась в его плечо. —И в результате Германия и Япония проиграли войну!
Он засмеялся.
Женщина не сводила с него глаз, словно пыталась отыскать что-то в его лице. Он только не мог понять что, к тому же надо было следить за дорогой.
— Это не смешно, — холодно произнесла Рита. — Такое вполне могло случиться. Штаты вздули бы япошек, а…
— Как? — заинтересовался Уиндэм-Мэтсон.
— Как раз об этом он и пишет. — Она помолчала секунду и добавила: — В форме романа. В книге много художественных отступлений, для занимательности. Его герои — двое влюбленных, как раз то, что нужно читателю. Парень служит в американской армии, а девушка… Впрочем, неважно. Так вот, Президент Тагуэлл — далеко не дурак и прекрасно понимает, что затеяли японцы. — Она заметила выражение его лица и пояснила: — Ничего, об этом можно говорить, в Тихоокеании «Саранча» не запрещена. Я слышала, она очень популярна среди япошек, даже на Родных островах. О ней много говорят.
— Слушай, а как насчет Перл-Харбора? — спросил Уиндэм-Мэтсон.
— Президент Тагуэлл заранее увел все корабли в море, и флот США не погиб.
— Ясно.
— Так что Перл-Харбора, можно сказать, не было. Японцы напали, но смогли потопить лишь несколько небольших кораблей.
— Как, ты говоришь, он назвал книгу? «Саранча»?..
— «Из дыма вышла саранча». Это из Библии.
— Значит, япошки проиграли, потому что не было Перл-Харбора? Нет, дорогая, Япония победила бы в любом случае.
— В романе флот США не дает им захватить Филиппины и Австралию.
— Так то в книге. А на деле их флот был не чета нашему. Я хорошо знаю япошек, они бы из кожи вон вылезли, но завладели бы Тихим океаном. А Штаты после Первой Мировой переживали кризис. В той войне пострадали все страны, морально и материально.
Женщина упрямо возразила:
— Если бы немцы не захватили Мальту, Черчилль остался бы у власти и привел Англию к победе.
— Неужели?
— В конце концов он бы разгромил Роммеля в Северной Африке.
Уиндэм-Мэтсон захохотал.
— А победив Роммеля, англичане могли двинуться через Турцию на соединение с остатками русских армий. В книге они останавливают рвущихся в глубь России немцев у одного города на Волге. Этот город никому не известен, но он существует, я нашла его в старом атласе.