– Нет, вы не узнаете моего секрета, вы злой, вы жестокий, вы избиваете свою жену!
– Анжела!
Эмили вскочилА с места и попыталась вцепиться в сестренку. Но Джон не допустил этого.
– Ты не смеешь… ты не смеешь!
– Да, он ее побил, – кричала Анжела, – побил свою жену, так сказал Тимми. Тимми все видел. Она вошла в комнату с подбитым глазом и прямо сказала: «Меня побил мой муж», а Тимми…
Суровое обвинение, значит, разговоры дошли уже до детей, подумал Джон. Он отпустил Анжелу и посмотрел на Тимми. Тимми был готов провалиться сквозь землю. Вдруг он круто повернулся и побежал прочь от них сквозь густые заросли.
Эмили, главный защитник Джона, закричала:
– Это неправда! Я их ненавижу. Ненавижу Тимми. Ненавижу Анжелу…
Джон пошел за Тимми. Он нашел его за старой сосной, мальчик лежал на земле, уткнувшись лицом в траву, и горько плакал.
Джон опустился на колени и положил руку на плечо Тимми.
– Все в порядке, не надо переживать.
– Я не хотел этого. Не хотел им говорить. А потом подумал, что если я расскажу Анжеле эту тайну, она мне расскажет свою. Я спросил ее, а она говорит: «Может и скажу, сначала расскажи свой секрет». Ну, я и рассказал, но только она меня обманула. И я вовсе не хотел…
– О’кей, Тимми, давай забудем об этом. Пошли.
Но мальчик ни за что не хотел возвращаться. Погруженный в думы о вероломстве Анжелы, он остался лежать на траве, тяжело вздыхая и размазывая слезы грязными руками по еще более грязной рожице.
Джон вернулся к остальным детям. Но прежняя близость не возвращалась, все испытывали чувство стыда и неловкости. Чары были развеяны. Между ними пробежала черная кошка.
Джон засобирался домой.
Там его ждала Линда, энергичная и веселая, как никогда.
Она приготовила ему ленч и села подле него. Он ел, а она отказалась от еды под предлогом раннего часа. Сидела и курила одну сигарету за другой, наблюдая за ним из под своих черных очков и болтая с ненатуральным оживлением о разных пустяках.
Они поднялись наверх. Пока он переодевался и укладывал в саквояж вещи, она болтала, не умолкая:
– Ты не против того, чтобы самому отправиться на станцию? Мне машина не понадобится, так что оставь ее там на стоянке. Мне… – Она дотронулась руками до очков, – Я не хотела бы проезжать через деревню в таком виде. Мне не хочется, чтобы они чесали языки.
Пожалуй это было единственное упоминание о случившемся. Она дошла с ним до гаража. И вот тут совершенно неожиданно сказала:
– Джон, прошу тебя, обещай мне одно… Я не против Мака. Даю тебе слово, я согласна на все, но только если это будет Мак. Но не обращайся ни к кому другому. Я имею в виду, если его нет на месте или что-то такое… Прошу тебя.
Он посмотрел, на нее. Губы у нее дрожали. И тут только он понял, в каком мучительном состоянии она пребывала всё утро и каких огромных усилий ей стоило принять такое решение.
– Конечно, – сказал он, почувствовав, как у него снова возродилась надежда. Даже неприятный эпизод с детьми как-то потускнел и потерял свою остроту,
– Ладно, я вернусь к завтрашнему вечеру.
– Да, да, я знаю. И, Джон…
Она замолчала.
– Да?
– В отношении Стива… что я тебе сказала. Ты прав. Это была выдумка. Я сама не знаю, что мне взбрело в голову. Не знаю…
– О’кей, Линда. До свидания.
– До свидания.
Ну и как водится, она встала возле кухонной двери, и махала ему рукой, пока он выводил машину на дорогу.
Проводник объявил их остановку. Бред снял с полки саквояжи и они двинулись к выходу.
Старый седан стоял на том же месте, где его оставил Джон. Возле бьюика Кейри радостно махала рукой Викки. Когда они подошли, она поцеловала их обоих.
– Ну, Джон, великое дело сделано?
– Сделано.
Она пожала его руку.
– Линда поймет, я уверена. Если у вас появится желание, приходите к нам вдвоем. Папа уехал в Спрингфилд, и мама, понятно, гостила у меня. Две брошенные женщины тоскливо коротали время. Но папа вернулся и забрал ее. Так что заходите.
Распрощавшись с Кейри, Джон подумал, что все будет хорошо, насколько этого можно ожидать в данных обстоятельствах. Конечно, три недели, оставшиеся до возвращения Мака Аллистера, не выходили у него из головы, но, в конце концов, это всего три недели. Он так жил вот уже несколько лет. Разве три лишние недели могли что-то изменить?
В Стоунвилле он вспомнил, что надо забрать почту. Он все еще ждал «Художественное обозрение», с критикой на его выставку. Может, журнал пришел?
Джон остановил машину перед маленьким невзрачным почтовым отделением в центре деревни. Миссис Джонс всегда возвращалась после ужина и не закрывала его до восьми или даже до восьми тридцати.
На почте было несколько человек. Кого-то из них он знал и поздоровался, но никто не ответил. Его почтовый ящик находился у самого окна, где сидела миссис Джонс, возившаяся с марками. Он вынул почту (журнала так и не было), и улыбнулся почтмейстерше. На какую-то долю секунды она посмотрела на него пустым взглядом и тут же снова демонстративно обратилась к своим маркам.
И тут Джона осенило! Обстановка на почте была не просто безразличная, а враждебная. Так вот оно что… Эпизод в доме Кейри стал достоянием всей деревни, причем, один Бог знает в каком искаженном виде он передается из уст в уста. Прежде он был всего лишь комической фигурой, чудаковатым чужаком, а теперь приобрел новое качество. Человек, избивающий свою жену, – дегенерат, городское отребье.
Он вышел с почты, при гробовом молчании, вернулся к машине и поехал дальше. Все это не Имеет значения, твердил он себе. Он не пытался завязать дружбы в деревне точно так же, как и в кружке Кейри. Единственно, чего он хотел от Стоунвилла, это чтобы его оставили в покое. Но воспоминание о только что продемонстрированной всеобщей обструкции не могло изгладиться из его памяти, потому что прямой виновницей ее была все та же Линда. Ведь они отвергали не подлинного Джона Гамильтона, которого никто даже не знал. Их возмущал тот Джон Гамильтон, которого создала для них злая воля Линды. Теперь он вел машину сквозь лес. Дорога нырнула с холма вниз и снова поднялась к ее вершине. Отсюда был крутой поворот к деревянному мосту. Не снижая скорости, он проехал по подъездной дорожке и остановился перед дверью в кухню.
Линды на кухне не было. С криком «Линда!» Джон вошел в холл, и буквально окаменел. Помещение было в хаотическом состоянии. Все его картины сорваны со стен, пластинки и коробки с магнитофонными лентами вытащены из тумбочек и валялись на полу. Половина пластинок была разбита, а картины изрезаны, как будто кто-то орудовал острым ножом. Даже проигрыватель и магнитофон были сброшены со своих мест.
Он смотрел на разоренное гнездо, и ему казалось, будто это случалось и прежде. А может, он все время этого ждал, но не желал признаться даже самому себе? И это, наконец, произошло. Дурное предчувствие переросло в ужас, когда он представил себе Линду с ножом в руке. Вот она разбрасывает пластинки, лицо у нее дикое, искаженное, она болтает что-то нечленораздельное. Он закрыл лицо руками.
И вдруг явственно почувствовал ее присутствие в доме, скорее, присутствие ее безумия. Оно пронизывало воздух, отравляя его, как ядовитый газ.
«Где она? – подумал Джон, – мне необходимо ее найти. Найти и убедиться».
И тут он заметил пишущую машинку. Обычно, она стояла в студии, но сейчас она находилась на столике в углу. Из нее торчал лист бумаги с текстом.
Джон пробрался к машинке между осколками пластинок и кусками полотен и вытащил записку.
Она была полностью напечатана. Даже подпись…
«Ты ведь никогда бы не подумал, что я решусь на такое, да? Так вот, тут ты ошибся: во всяком случае я нашла в себе силы избавиться от всего этого. Так что ищи себе другую женщину, которая станет твоей верной женой и рабой, чтобы ты мог ею помыкать и над ней измываться…
Найди другую, если сумеешь, меня же, могу поспорить, ты никогда не найдешь…
Счастья я тебе не желаю
Прощай навсегда.
Линда»
Глава 7
Она ушла… Он разглядывал записку, не реагируя на неразумные, озлобленные слова, сознавая единственное – Линда его бросила. И все же подсознательно, вопреки полученному шоку, начал работать рассудок. Почему она напечатала записку? Он не припоминал, чтобы она хоть когда-нибудь печатала на машинке. Не подозревал, что она умеет с ней обращаться.
Чего ради ей вздумалось идти в студию, тащить оттуда машинку и..?
Образ Линды, блуждающей с диким взглядом по комнате, постепенно рассеялся. Нет, на самом деле она никуда не уходила. Эта записка – новый дьявольский трюк. Она все еще где-то здесь, в доме.
Он испытывал не негодование, а страх, безотчетный, почти инстинктивный страх разумного существа перед существом безумным, которое где-то скрывается, чтобы прыгнуть и нанести удар.
Он отправился в столовую. Ничего и никого. Тогда он поднялся на второй этаж. Но и в спальне ее не было.
Дверь в кладовую была распахнута. Платья Линды аккуратно висели на своих местах. Только и всего.
Тогда он исследовал другие комнаты. И тут со страхом подумал о картинах в студии. Выскочив из дома через кухонную дверь, он побежал через лужайку, затейливо украшенную тенями яблонь, и оказался в студии. Картины у стены были не тронуты. И стоявшая на мольберте тоже. Это уже было кое-что!
Но Линды и здесь не было.
Так она и правда уехала?
Без машины и без вещей?
Он вернулся в спальню и принялся рассматривать ее одежду в кладовой. Да, не хватает ее зеленого платья и серого костюма, еще кое-каких тряпок. Нет и нового чемодана, который стоял на верхней полке. Она ушла с чемоданом, ушла из дома!
С минуту он посидел на кровати.
Может быть, он сам начинает сходить с ума, поэтому ему и мерещатся всякие небылицы? Она стояла там, у машины, глядя на него вполне разумными глазами и искренне повторяя, что все хорошо, и она готова с ним действовать заодно.