Миссис Батлер вскарабкалась по ступенькам в свидетельскую ложу, и ее большие груди перевесились через край ложи. Да, она видела Эндрю в коттедже известной женщины два дня тому назад. Да, определенно он спал там. Женщина сказала ей, что Эндрю был там неделю. Да, все знают, что эта женщина ведет распутный образ жизни. Все соседи знают это.
— То, что говорят соседи, — не доказательство.
— Нет, мой лорд, но то, что я видела своими глазами, — доказательство.
Голос сэра Мерримана ворвался в коридор, резкий и чистый, как сосулька.
— Вы слышали, как эта женщина называла Эндрю своим братом?
— Да.
— Это правда?
— Нет, конечно, это — неправда. Я могу заверить вас, они меня не провели. — Ее рука безошибочно отыскала тонкие золотые пряди в волосах и любовно погладила их. — Я знаю, что значит любить, — сказала она сладким, тягучим, приглушенным голосом. — Я видела свет любви в его глазах.
— Что эта женщина имеет в виду?
— Она имеет в виду, мой лорд, — елейно объяснил мистер Брэддок, — что этот Эндрю, казалось, был влюблен в ту женщину.
— Откуда ей это известно?
— Женская интуиция, мой лорд. — Рука миссис Батлер погладила одну объемистую грудь. — И я могу вам сказать еще кое-что, мой лорд. Спали только в одной постели.
— Если женщина лгала относительно своих родственных отношений с Эндрю, какие у вас основания верить другому ее утверждению, что он был с ней неделю? Я полагаю, что он появился только предыдущей ночью.
— Ну, я не знаю, сэр. Должно быть, они быстро с ней поладили, а? — Миссис Батлер кокетливо и хитро посмотрела на сэра Эдварда Паркина. — Мужчины очень робкие, мой лорд. Я знала многих в свое время и говорю с уверенностью.
Сэр Эдвард Паркин отвернулся и немного скривился, как будто его тошнило.
— Вы закончили с этой доброй женщиной, сэр Генри?
— Да, мой лорд.
Мистер Брэддок встал:
— Мой лорд, это — дело защиты.
— Мистер Петти, есть ли у вас свидетель?
— Нет, мой лорд.
— Господа присяжные, становится поздно, но по законам Англии я не могу освободить вас от обязанностей, пока дело не закончено. Я обязан держать вас вместе, хотя, разумеется, вам будут предоставлены приличные комнаты. Но сам я предпочел бы продолжить и покончить с этим делом, не откладывая. Я привык переносить такого рода усталость и готов потерпеть. Старшина присяжных посоветуется со своими коллегами и соберет их пожелания.
Последовали краткие кивки головами, и старшина присяжных подтвердил, что они хотели бы закончить дело. Сэр Эдвард Паркин откинулся в кресле, взял щедрую щепотку табака, с благодушным видом погладил свои белые руки и начал подводить итоги.
Офицер с нетерпеливым вздохом отошел от двери. Он по прошлым сессиям знал жестокую скуку, которую нагонял своей дотошностью и пунктуальностью судья Паркин. Только время от времени он прикладывал ухо к двери, чтобы определить, насколько судья продвинулся в исполнении своих обязанностей.
— Если принять во внимание свидетельские показания таможенников о том, что эти люди высадились с грузом в ночь на 10 февраля и что в схватке, которая последовала за тем, был убит Рекселл, не нужно устанавливать, кто именно стрелял, по законам Англии они все одинаково виновны в убийстве. Заключенные в ответ на обвинение полностью все отрицали, а пятеро из них привели доказательства, что были в другом месте, когда произошла стычка, описанная офицерами в суде. Джентльмены, что касается доверия свидетелям заключенных, я бы хотел, чтобы вы помнили… Обвинение основывается не только на утверждениях таможенников. Один из товарищей заключенных, по чьему доносу, говорят, действовали офицеры, явился для дачи свидетельских показаний. Вы должны сами решить, доверять ему или нет, но я бы подчеркнул, что его рассказ во всех деталях совпадает с показаниями таможенников.
Остается, джентльмены, труп, и тут пятеро заключенных выбрали неожиданную линию защиты. Они обвинили одного из своих товарищей в совершении преступления, которое явилось кульминацией в ряду ссор с Рекселлом.
В своей защите они использовали часть показании свидетелей обвинения. Медицинское заключение не оставляет сомнений в причинах смерти Рекселла, и пуля, обнаруженная в его теле, идентична тем, которыми пользовались эти люди. Этот заключенный не привел доказательств в свою защиту, но до последней стадии судебного разбирательства его не представлял адвокат, а вы сами можете судить о его умственных способностях. И я бы подчеркнул, что доказательство вины является делом прокурора. Заявления заключенных не являются доказательством, а прокурор не пытался доказать, что виновен один заключенный Тимс. Соответственно он и его товарищи должны рассматриваться вместе.
Вас не интересует прошлое, и показания свидетеля Эндрю, касающиеся преступной жизни на судне «Счастливый случай», не должны приниматься во внимание. Вы не должны судить заключенных за плохой или хороший характер, о котором говорили некоторые свидетели защиты, вы должны установить, виновны ли они в преступлении, в котором обвиняются. Было сказано, что они хорошие отцы, мужья и сыновья, но даже если бы они были ангелами, а доказательства их вины ясными и убедительными, вашим долгом было бы вынести соответствующий приговор.
Одним из заключенных была предпринята неблагоразумная попытка повлиять угрозами на ваше решение. Я обещаю вам, джентльмены, каким бы ни было ваше решение, вы под защитой закона.
Офицер приуныл, как поникший цветок с тяжелой головкой. Свечи в суде догорали в своих подсвечниках, а судья Паркин, завладев подмостками, все говорил…
Сквозь сон до Эндрю сперва дошло жужжание разговора, затем отдаленный взрыв аплодисментов. Он открыл глаза. В окно он увидел, что уже темно. Группы разговаривающих людей проходили мимо, не обращая на него никакого внимания. Дверь суда была открыта. Эндрю сел и протер глаза. Сэр Генри Мерриман и мистер Фарн вышли из зала суда. Мистер Фарн говорил с мягкой настойчивостью, держа под руку старшего мужчину.
— Мы никогда не покончим с контрабандой в суде, — сказал мистер Фарн. — Есть только один путь — снять налоги на спиртное.
Сэр Генри Мерриман глядел в пол.
— Нет, — сказал он. — Я становлюсь стар. Я должен уйти в отставку и дать место молодым, вам, Фарн.
— Вздор, — сказал мистер Фарн. — Никто не смог бы заставить присяжных признать вину.
Эндрю медленно встал на ноги:
— Вы хотите сказать, что этих людей оправдали?
Мистер Фарн обернулся.
— Да, — коротко сказал он. — Слушайте — весь город приветствует их.
— Не уходите, — взмолился Эндрю. — Скажите, что мне делать? Их освободили?
Мистер Фарн кивнул.
— Вы обманули меня! — закричал Эндрю. — Вы заставили меня дать показания — и теперь позволите им разделаться со мной?
Сэр Генри поднял глаза, которые казались мутными от усталости:
— Я уже обещал вам, что вы будете в безопасности до тех пор, пока останетесь в этом городе. Однако я бы вам советовал уехать в Лондон как можно скорее. Признаю, что определенные угрозы были направлены против вас. Уезжайте из Сассекса, и вы будете в безопасности.
— Как я могу уехать в Лондон? У меня нет денег.
— Приходите ко мне завтра. Вы получите деньги. — Он повернулся спиной к Эндрю. — Фарн, — сказал он. — Я устал. Я иду спать. Послушайте, не правда ли, довольно горько слышать, что им так аплодируют? Если бы мы выиграли, было бы меньше энтузиазма. Вы помните графа Нортумберленда, который заступился за Джейн Грей: «Люди давятся, чтобы увидеть нас, но никто не знает, как скор Божий суд»?
— Я вас так не отпущу! — закричал Эндрю. — Эти аплодисменты означают для вас только поражение, а для меня они — смерть, если меня увидят. Как мне отсюда выйти?
— Я отдал приказ охране, — сказал сэр Генри. — Вас проводят до отеля, там будут два человека, чтобы сопровождать вас в любое время по городу. На вашем месте я бы завтра утром с первой каретой уехал в Лондон.
Мистер Фарн оттеснил Эндрю в сторону, и двое мужчин двинулись прочь.
Эндрю повернулся к офицеру.
— Видите, — сказал он. — Вот благодарность. Я сделал для них все, что мог, так? Я рисковал жизнью, а им нет дела.
— А почему им должно быть дело до такого доносчика, как ты? — Он лучезарно улыбнулся Эндрю. — Я бы дал твоим друзьям схватить тебя, но приказ есть приказ. Пойдем.
Сопровождаемый таким образом от дверей черного хода, грязными переулками, через конюшни, Эндрю попал в «Белый олень».
4
Эндрю стоял в комнате, где прошлой ночью обнимал любовницу сэра Генри, и с усталым любопытством смотрел на одинокую звезду. Он держал в руке записку, которую, подмигнув, вручил ему официант. Она была от Люси и гласила: «Генри спит. Вы можете прийти ко мне. Вы знаете мою комнату». Он выполнил то, чего хотела Элизабет, и, несмотря на записку, которую держал в руке, говорил себе, что сделал это ради Элизабет. «Разве сегодня утром я не отверг со всей искренностью эту награду? То, что я сделал потом, я сделал ради Элизабет, и почему бы мне после всего не получить хоть небольшое вознаграждение? Я совершенно не думал об этом, когда стоял в свидетельской ложе. Это был интересный нравственный момент».
Карлион мог идти теперь куда ему вздумается. Ничто, со страхом подумал Эндрю, не может помешать ему, гуляя этим вечером, зайти в «Белый олень». Это было так похоже на Карлиона, что Эндрю неожиданно вздрогнул и обернулся. Дверь была закрыта. Ему очень хотелось ее запереть.
Что касается этой записки, то нельзя отрицать, что ему было бы безопаснее этой ночью в постели Люси, чем в собственной. Это был довод, которого никто не мог бы отрицать.
— Только ради спасения, — сказал он звезде, к которой инстинктивно обращался со словами, предназначенными для Элизабет. — Другой причины нет. Я не люблю ее. Никогда никого не полюблю, кроме тебя. Клянусь. Когда мужчина любит одну женщину, он не может избежать вожделения к другим. Но, клянусь, в это утро любовь, а не вожделение дала мне силу. В конце концов, — сказал он звезде, — я тебя никогда больше не увижу, и что же, я не должен знакомиться с другими женщинами? Я не могу прийти к тебе, так как они будут ждать меня там, и к тому же ты не любишь меня. Я был бы дураком… — Он прервал беседу с самим собой, пораженный удивительным сознанием того, как страстно в глубине души ему хочется быть дураком. Рассудок, рассудок, рассудок, я должен уцепиться за него, подумал он. Рассудок и тело, казалось, были заодно, в какой-то дьявольской спайке. В страхе за свою душу он играл на страхе за свою жизнь, и этот страх казался, на удивление, слабее обычного.