— Нет, нет, — запротестовал он. — Но для нас это плохие новости. Карлион будет в отчаянии. Он не тронет женщину, но теперь, когда он потерял корабль, у него одна власть — его сила. Я знаю Джо…
— А тот человек в Чичестере?
— Только один из них. Это может быть приманка, чтобы увести полицейских. Не забывай, они собирались сегодня прийти сюда. И посмотри, уже не так светло, как полчаса назад. — Он подошел к двери и выглянул. Солнечный свет позолотил холм, но тени скрывали его основание и коварно росли прямо на глазах у Эндрю.
— Отойди от двери, — сказала Элизабет с легкой дрожью в голосе.
— Это не опасно, — ответил Эндрю. — Они не станут стрелять. В случае промаха мы будем предупреждены. Нет, они попытаются подкрасться, когда стемнеет. Сколько до темноты?
— Может, часа два, если нам повезет.
— Мне никогда не везет, — ответил Эндрю, выглядывая наружу. — Ветер гонит облака к солнцу, значит стемнеет гораздо раньше, чем через два часа.
Он медленно отошел от двери и остановился посреди комнаты, глядя на Элизабет, но не пытаясь подойти к ней.
— Послушай, — начал он, — возможно, меня сегодня убьют. — Он говорил глухо и взволнованно. — Я всегда опаздывал и потому хочу сказать тебе сейчас, что я люблю тебя, как никогда никого и ничего в жизни не любил. Даже себя. Я был безмозглым слепцом сегодня днем, когда испортил ссорой те несколько часов, которые нам, возможно, отпущены. Прости. Мне кажется, я начинаю понимать. Я попрошу тебя об этом, только когда мы поженимся, и то как об одолжении, которого я не заслуживаю. Ты была права. Ты святая. Я не понимаю, как я смогу когда-нибудь коснуться тебя, не запачкав, но, Боже мой, — его голос окреп, и он сделал шаг к ней, — я буду служить тебе, как я буду тебе служить!
Чтобы научить смерть и темноту воспроизводить ее образ, он закрыл глаза, удерживая в памяти ее облик; вот она слушает его, приподняв подбородок, слегка разрумянившись, а в глазах ее что-то вздрагивает от боли и счастья. Он услышал, как она сказала в ответ:
— И я хочу, чтобы ты знал, что я полюбила тебя или поняла это, когда нашла оставленный тобой нож. Но я не святая. Я обычная, как все. Я не фанатична. Просто мое сердце хочет добра, а моему телу — обычному заурядному телу — нет до этого никакого дела. Оно хочет тебя, хоть и боится этого. Но оно должно подождать. Помоги мне только несколько часов. — Ее слова мягкой нежной прохладой касались его воспаленного мозга.
При упоминании о времени Эндрю открыл глаза и посмотрел в окно позади себя.
— Я хочу услышать еще одно, — сказал он, — скажи, что ты прощаешь меня за то, что я втянул тебя в эту историю.
— Я рада, — сказала она просто, — но, если бы не я, ты бы никогда не пошел в Льюис. Прости меня.
— Я прощаю тебя, — сказал Эндрю, через силу улыбаясь, — за то, что ты заставила меня сделать единственно верную вещь в моей жизни.
Они подошли друг к другу и какое-то время стояли молча, тесно прижавшись. Завеса из сумерек протянулась через комнату. Неожиданный скрип старого стола в тишине напомнил им, что близится вечер. Эндрю, чье внимание было сосредоточено на том, чтобы запомнить черты Элизабет, брови, шею, ресницы, подбородок, сделал шаг назад и нервно повернулся к окну.
— Я никогда не думал, что она придет так скоро, — сказал он, и они оба знали, что он имел в виду темноту.
Его сердце колотилось с отвратительной настойчивостью, а колени подгибались.
— И зачем мы только остались? — спросил он с чувством разочарования, как будто только что открыл, что его былое мужество было просто бравадой.
— Ты боишься? — с упреком спросила Элизабет.
— Нет, нет, — запротестовал он. — Это все сумерки. Пришли так неожиданно. Как будто рука затушила свечу. — Он прошелся туда и обратно по комнате. «Очарование не уживается с опасностью, — подумал он. — Они не могут существовать одновременно».
— Я ненавижу это ожидание, — медленно произнес он. — Хоть бы они поскорее пришли. — Но в душе он отчаянно молился о мужестве и старался запечатлеть образ Элизабет в сердце подобно драгоценному камню. Он увидел, что она стоит и смотрит в окно. Он с удивлением заметил, что ее пальцы судорожно вцепились в платье, как будто даже для нее ожидание становилось невыносимым.
Он хлопнул в ладоши:
— Что волноваться раньше времени? — Его голос нервно сломался: — Еще рано, они не придут. — Он увидел, как она наклонилась вперед и прильнула лицом к оконному стеклу. — Ты что-нибудь видишь? — вскрикнул он.
— Нет, ничего, — сказала она, пальцы крепко сжаты, но говорит мягко, как говорят с ребенком, который боится темноты.
— Тогда ради Бога, — раздраженно сказал Эндрю, — не делай резких движений. — Удивительно, насколько боязнь темноты лишила комнату очарования и даже нежности, оставив только страх и раздражение. — Мы слишком долго говорили, — добавил Эндрю, — вместо того, чтобы все время быть начеку.
Все еще стоя спиной к нему, Элизабет медленно сказала:
— Слишком долго? Я думала, на это не хватит жизни…
— Я не о том, — запротестовал он. — Скоро мы снова будем думать только о любви, но сейчас мы не должны тратить время впустую.
Она обернулась и посмотрела на него с какой-то печальной нежностью.
— Положим, мы теперь тратим время впустую, — сказала она. — Но у нас было так мало времени, и кто знает, сколько впереди. Пусть этих людей повесят. Поговори со мной, не обращай внимания на темноту, сумерки созданы для влюбленных. Говори со мной. Не прислушивайся и не всматривайся больше.
— Ты сумасшедшая, — сказал Эндрю.
— Ты говорил, что я — разумная.
Эндрю неожиданно сел к столу и закрыл лицо руками. «О Боже, — мысленно взмолился он, — если ты есть, дай мне мужества, не допусти, чтобы я вновь предал ее. Я думал, что наконец победил эту трусость».
Элизабет отошла от окна и приблизилась к нему. Он почувствовал, как ее пальцы касаются его волос, причудливо крутят и ерошат их. Он услышал ее смех.
— Не волнуйся, — сказала она. — Не стоит.
Он взглянул на нее и сказал дрожащим, на грани срыва голосом:
— Я боюсь, я — трус.
— Старая история, — насмешливо ответила она, наблюдая за ним тем не менее с плохо скрытой нервной тревогой. — Я знаю, что это не так.
— Нет, это так.
— Льюис, нож, твое предупреждение, — напомнила она ему.
Он отмел все ее доводы в сторону.
— Я боюсь, ужасно боюсь. А что, если я предам тебя, когда они придут, убегу?
— Ты этого не сделаешь. Говорю тебе, ты не трус. Это заблуждение, с которым ты жил. — Она подняла вверх его подбородок своими пальцами, чтобы посмотреть ему в глаза. — Ты трижды доказал мне свое мужество, — медленно сказала она. — Ты докажешь его еще раз. Убедишься и успокоишься. Ты хотел покоя, а это путь к нему. Глупенький, ты всегда переживал по поводу своей храбрости. И напрасно.
Он покачал головой, но она была упряма, упряма, как будто защищала то, во что верила всем сердцем и с каким-то страхом боялась получить доказательства того, что она заблуждалась. Она вдруг замерла, и это напугало его.
— Ты что-нибудь слышишь? — прошептал он, дрожь в голосе дошла до его собственного сознания и показала ему во вспышке отчаяния ту пропасть, которая разъединяла два мига, разделенные во времени минутами, — волшебные секунды, когда они стояли вместе, как влюбленные, храбрые и равные, а теперь — страх, унижение, неравенство.
— Нет, — сказала Элизабет. — Я ничего не слышу. Просто смотрю, насколько стемнело. Скоро надо будет зажечь свечу. — Она подошла к окну и выглянула наружу. Затем быстро обернулась. Ее пальцы, но Эндрю не обратил на них внимания, были сжаты. — Послушай, — сказала она, — нам сегодня будет нужна вода. Сходи с ведром к колодцу, пока не опасно. Ведро здесь, в углу. Принеси воды. — Она говорила энергично и властно, и Эндрю повиновался.
У двери, всматриваясь в ночь, которая распускалась снаружи как темный цветок, быстро раскрывающий свои лепестки, она показала ему направление.
— Вниз, по этой тропинке, — сказала она, — за теми деревьями. Две минуты ходу, не больше. — Все еще всматриваясь в ночь, она приказала: — Ну, иди, иди.
Он на минуту замешкался, и она сурово повернулась к нему.
— Не хочешь сделать для меня даже такой малости? — закричала она и подтолкнула его. Не говоря ни слова, подстегнутый ее командой, он нагнулся к ней, но она вслепую его отстранила. — Прощаться на две минуты, — усмехнулась она. — Я поцелую тебя, если ты скоро вернешься.
С ведром в руке он пошел вниз по тропинке, но мягкий, какой-то умоляющий звук этого «скоро» коснулся его щеки и заставил оглянуться. То, что он увидел, показалось ему белым цветком на гибком стебле, трепещущим в сумерках. Образ и на самом деле был не просто игрой воображения (одна рука протянулась в темноте и оперлась о дверь). Он не мог различить ее лица, было слишком темно, но мог представить себе знакомую улыбку в глазах, так как не увидел в них страха.
6
Слегка согнувшись под тяжестью ведра, Эндрю повернул обратно к коттеджу. Небо, затянутое темными тяжелыми облаками, подгоняло приближающуюся ночь. В просвете над головой судорожно светила одинокая звезда, распространяя бледное сияние меж суетливых облаков.
Затухая и вновь появляясь почти через равные промежутки времени, звезда напоминала вращающийся фонарь маяка и, скрывшись из виду, могла сиять иным краям в другой части земного шара.
На западе желтое сияние, быстро ослабевая, подсветило нижнюю кромку плывущей по небу грязно-серой тучи, набитой снегом. А на юго-западе тень теперь полностью окутала холм и утопила в темноте его презрительно поднятое плечо. Мороз пощипывал; смешавшись с физическим страхом, он вогнал Эндрю в долгую неприятную дрожь.
Тропинка к колодцу имела в длину около пятидесяти ярдов, коттедж скрывался за поворотом. Неуверенно пошатываясь под тяжестью груза, Эндрю завернул за угол. «Неразумно», — подумал он, видя, что дверь в коттедж открыта, и еще больше поразился опрометчивости свечи. Ее золотое сияние подчеркивало незащищенность двери, выливалось наружу из коттеджа