Канун Нового года
«...Ну что, закончился год? – Филин сидел за клавиатурой своего компьютера и вглядывался в мерцающий экран монитора, словно надеялся разглядеть в его глубинах свое будущее. – И какой он был для тебя, капитан? Високосный-то?..»
Андрей задумался на долгих двадцать минут, вспоминая все пережитое за этот не самый простой год в его жизни.
«...А что?! Грех жаловаться! В Одессу сумел вырваться! Семь лет не был!.. Встретил и... полюбил Котенка. Я ее так назвал сам – Иришку мою. Ирину Бокову... Я тогда, в летней Одессе, помнится, сказал, хорошо, мол, что не Набокова. Мы тогда, оба изнемогая от бешеного желания, оформляли документы в гостиницу „Пассаж“, чтобы провести вместе свою самую первую ночь. Всего-то неделю были вместе... А вот зацепило!.. Крепко! Знают эти бабы, наверное, что-то такое про жизнь, чего нам, кобелям, не дано... Ну, да!!! Москвичка коренная, родни, знакомых немерено... Две квартиры... В Москве!.. А ведь фигня все это! Не нужно мне этого ничего! Все это просто обыкновенная лабуда, МИ-ШУ-РА!!! Я в родной Одессе жить хочу! И в ней начать встречать Зрелость, а потом и Старость и... Ее, Костлявую, тоже... Филин родился в этом благословенном богом городе и крылья свои сложит в нем, хоть и помотало его по миру, не дай бог каждому... И Котенка из Московии туда перетащу. Эта история – совершенно другой „роман“ ... Иришка, кстати, придумала, наверняка и сама-то не поняла этого, совершенно новый жанр – SMS-роман!!! Это что-то, совершенно непостижимое человеческим умом! Мы даже теперь спим виртуально. Полный дурдом! Но! Этот роман я все же напишу когда-нибудь! Мечты-мечты... Ну, а самое главное! Я наконец-то еду! Еду в Одессу, домой! Все! Домой!!!»
Андрей перекрестился в третий раз.
«...Да... Пришел наконец-то к этому. И слава господу! А малыши мои... Ну, что... Машенька прожила в Израиле уже почти 10 лет, выросла здесь, даже по-русски уже не чисто говорит – настоящий израильский ребенок. Для нее родина – Израиль. А Одесса... Для нее Мама останется всего лишь местом рождения, и не более того. А жаль! Хотя... Если она все же решит, а она у меня девушка уже со своими мыслями и пониманием жизни, да и характером (!), приехать ко мне, то... Этот день станет настоящим праздником для моей души!!! А Максимушка... Вот его-то я заберу! Сын! Мой, родной и любимый. Но и не это даже самое главное! Он мой! По характеру! И ведь, если подумать, ему всего-то два года от роду, а уже имеет его, свой характер! Маленький свинтус! Ах, как же мне тяжело от него уезжать! Он, поросенок, все отлично знает и понимает! Когда прихожу к нему, он тут же объявляет всем: „Это моя папа!“ И тут же без перехода уже ко мне: „Люцьки!“ – и на руки лезет! Он уже начал говорить! Правда, пока в основном щебечет на каком-то, только ему понятном языке, но когда я с ним гуляю, он очень требовательно заявляет: „Моле, там!“ – и тянет за палец в сторону моря. Вот он где, настоящий одессит, хоть и родился здесь, в Израиле!..
Боже! Помоги мне в трудах моих тяжких! Сделай так, чтобы мое сердце не разорвалось от боли и тоски! Дай мне сил, господи! Сделай так, чтобы не опустились руки мои, ведь мне в моей жизни еще нужно поднять и поставить на ноги моих любимых малышей! Молю тебя, господи, о милости твоей, на тебя уповаю! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, яви нам милость свою и благодать! Ныне, и присно, и во веки веков! Аминь!..»
Филин перекрестился на строгий Святой Лик и прочитал эту, свою, пусть и неправильную, но такую искреннюю молитву. И если бы сейчас кто-нибудь услышал эту молитву, то наверняка понял бы, что Это идет откуда-то изнутри, из самой глубины. Да и не молитвой Это было скорее всего, а криком, сумасшедшим воплем о помощи из потрепанной, но такой тонкой и ранимой души Андрея...
«...Ну, что, Андрюха, хороший был год, душой не покривить! Ты выполнил всю свою „программу-минимум“! Выполнил! Даже более того! Значит, и проводить его нужно достойно! Будем веселиться? Будем!!! И пусть Новый год будет не менее удачным! Тем более что жить тебе теперь, Филин, в Одессе! Да... Совсем теперь уже скоро – 11 января. Этот день станет днем твоего возвращения! Домой!.. А сегодня... Сегодня гулять и водку пить! И пусть всем повезет, пусть всем этот год принесет счастья и радости, здоровья и денег побольше, исполнения самых сокровенных желаний, много-много удачи и счастья! Много простого человеческого счастья и огромной любви!..»
Андрей улыбнулся своим мыслям и, «не откладывая в долгий ящик», стал собираться. Собираться в старый добрый ресторан «Версаль», где пел его товарищ и земляк-одессит Генка Калюжный. Филину просто больше некуда, да и не к кому было пойти – замкнуто жил Андрей, особенно последние полгода, после поездки в Одессу. Но! Генка был тем единственным человеком, который понимал, хоть и очень по-своему, Филина – он тоже скучал по Одессе и... Они вдвоем иногда попросту напивались до полного изумления, иногда, даже бывало, не сказав за целый вечер ни слова! А еще... Геннадий Калюжный свою срочную службу отслужил в оркестре и побывал... В Кабуле и Степанакерте! Вот так-то!.. Не просто земляк, а еще и «братишка»!..
Собраться за несколько минут для Андрея, который практически всю свою жизнь только тем и занимался, что вскакивал по тревоге или «экстренному сбору», не стало чем-то необычным или сложным – он всегда умел носить что камуфляж, что свой «венчально-погребальный» (с какого-то времени он стал так шутить...) строгий черный костюм:
«Ну, что, „трижды капитан“, мать твою! Пошли, что ли, водку пить и „беспорядок нарушать“, как всю жизнь говаривал Медведь?..»
И закрыл за собой дверь своей малюсенькой комнатушки, в которой он холостяковал последних пять месяцев, после возвращения из Одессы, и зашагал, по-военному «печатая шаг», по улицам Нетании, города, который за семь лет так и не стал ему родным...
...Мои друзья начальники, а мне не повезло —
Который год скитаюсь с автоматом.
Такое вот суровое мужское ремесло —
Аты-баты, аты-баты.
Афганистан, Абхазия, чужая мне земля,
Оставили на сердце боль утраты...
За всех, кого не вывел из-под шквального огня —
Аты-баты, аты-баты...
Служил я не за звания и не за ордена —
Не по душе мне звездочки по блату!
Но звезды капитанские я выслужил сполна!
Аты-баты, аты-баты!!!
Эпилог16 апреля 2008 г. Москва5.00 АМ...
...Андрей сидел у своего компьютера в такой уютной, хоть маленькой московской «хрущевке», смотрел на спящую Иришку, а мысли его были далеко.
«...Никогда не забуду, как меня тогда, в январе 2005 г., провожал Генка!.. Крепкий духом, взрослый мужик... Когда уже подошел автобус, который шел по маршруту Нетания – Иерусалим, заезжая в аэропорт Бен-Гурион, и я уже загрузил в него свой нехитрый скарб – две дорожные сумки – все, что нажил за долгих десять лет эмиграции, он крепко пожал мне руку, потом обнял и тихо сказал:
– Завидую я тебе, Лысый! Так, наверное, только ты умеешь – сорваться с места и уехать обратно. Ты не представляешь, как я сейчас тоже хочу в Одессу! Только не могу... Девять лет в Израиле и уже духу не хватает!!! Эй, Андрюха!!! Ты хоть не забывай меня там, в Одессе! Звони! Приезжай! Водочки вместе попьем, как раньше!..
А в уголках его глаз я тогда заметил слезы. Нет! Не по мне он, конечно же, плакал тогда, хоть мы и были единственными друзьями, – он плакал по себе. По тому жесткому и бескомпромиссному Генке Калюжному, который теперь разучился принимать сложные решения, которому теперь было страшно это делать... А я ему тогда ответил, пытаясь поддержать хоть как-то:
– Не боись, лабух ты мой дорогой! И звонить буду, и приезжать к детям! Хотя бы раз в год, но буду! Встретимся еще! Обязательно! Обещаю...
...А потом была Одесса...
И тяжелая акклиматизация. Да-да! Я же уезжал из Израиля в январе, когда там, на дворе, было „плюс 26“, а в Одессе было „минус 5“ ... Ох и переломало же меня тогда! Дней пять даже ходить не мог...»
Он вспоминал те свои самые первые дни возвращения в Одессу, вспоминал свои муки, душевные и физические. Его тогда терзали сомнения, приедет ли к нему из Москвы его Иришка, и это настроение, наверное, передавалось всему его израненному, искалеченному телу.
...А 16 января пошел первый снег. И ему стало легче...
Не душевно, нет – физически. Все те дыры, которые «наковыряли» в нем за многие годы афганские «духи», таджикские наркобароны...[69] Да мало ли бы их, тех, которые всяко-разно пытались «удвухсотить» почти легендарного Филина?.. И попадали в него, чего скрывать, чай не Бэтмен, кто пулькой, кто ножичком... А вот теперь, когда он решил все же жить «как все нормальные люди», вот тут-то и разболелось помотавшееся по миру да по войнам тело, вывалившееся из того ритма постоянной войны, которое оно само себе задало еще тогда, в 1988 году... Болело все... И немудрено, после четырех клинических смертей и шести или семи (кто уж сейчас вспомнит-то точное их число) контузий... А он просто молчал. Скрипел зубами и пер, как танк, на свои трудности.
«Фигня! Давай, держись ты, „трижды капитан“! Держись, Ляксеич!!! Ты здесь еще нужен! Наверное, нужен... Детишкам своим да Иришке, наверное...»
Андрею стало легче. Физически...
Но его душа... Она разрывалась тогда на части...
«Снег! Снег, Андрюха!!! Вот она, белая пороша!.. Десять лет мечтал его увидеть! Именно его, именно „одесский“ снег... Это, наверное, Снегурка плачет, не иначе!.. Снег! А мои поросята его даже и не знают. Хотя... Машенька, может, и помнит – ей тогда, в 95-м, было уже четыре годика, и она каталась на санках... И смеялась во весь голос от удовольствия... Теперь ей уже почти пятнадцать... Помнит ли? Как наш Данчик, запряженный в санки, пер по снегу вдоль по улице во все свои четыре ноги, а Андрей не мог их догнать, а прохожие ухохатывались, мол, упряжная собака... Помнит ли?.. – Мысли терзали его душу, а он сам „терзал“ свое тело. – А Макс?! Он-то снега вообще не видел! А ему, я знаю, понравилось бы! Ведь это же красиво!.. Мягкие, „белые мухи“ ... Максик мой, Машенька! Когда-нибудь мы будем все вместе встречать настоящую зиму, со снегом и морозом, а не дождями и промозглой слякотью, как в этом опостылевшем Израиле! Будем! Я уверен! Уверен!!! И так будет!..»
Андрей посмотрел с любовью и нежностью на спящую жену и опять вернулся в свои воспоминания:
«...А потом был февраль, и ко мне приехала моя Иришечка! Вот где было счастье! Настоящее человеческое счастье! Выстраданное годами и потерями! А я... Я наконец-то вернулся к своему нечаянно обретенному счастью с именем Иришка. Вернулся, чтобы строить свое гнездо... Филин, Кондор, одинокий по своей такой непростой жизни волк, „пес войны“, „дикий гусь“, да мало ли сколько еще эпитетов можно придумать или вспомнить, был влюблен! Да! Я был страстно влюблен! Влюблен по-настоящему! Как в самый первый раз! Когда в чреслах пятнадцати-шестнадцатилетнего юноши гормоны не дают покоя ни днем, ни ночью... Как в тот самый первый раз, когда ночные поллюции от сладострастных мыслей забивают в юной головке абсолютно все мысли, кроме тех, которые имеют прямое отношение к девичьей физиологии ниже уровня ключиц в основном... Но к этому бешеному желанию обладания Этой женщиной приложилось и еще кое-что... В свои приближающиеся 29 лет она была мудра, как кобра, умна, как столетняя сова, и хитра, как росомаха... И сексуальна и похотлива, как кошка...Что еще нужно почти сорокалетнему вояке, видавшему и испытавшему такое, что!.. Что еще нужно такому мужику, чтобы встретить приближающуюся, как локомотив, старость?! Конечно же, много чего, но!.. Есть самое первое и основное! Свой дом! Гнездо!.. И Филин начал трудиться над этой своей идеей фикс, как сумасшедший!.. Да... Я тогда переживал свою „вторую эмиграцию“ ... Только теперь уже на родину, которая успела измениться за эти годы до неузнаваемости... Старичков своих, родителей, смущать своим присутствием не хотелось, да и Иришке надо было продолжать свою заочную учебу в университете... Мы тогда посидели все вместе, вчетвером, да и решили, что... В общем, я поехал за ней, в Москву...»
Он встал из-за компьютера, поправил одеяло на Иришке и пошел на кухню, чтобы приготовить себе кофе, но его мысли, его воспоминания, словно рой пчел за медом, полетели следом за ним.
Он вспоминал, как понеслось вскачь время, когда он приехал в Москву...
Время...
Казалось, что еще только вчера Филин мучился от сжигавшей все его нутро ностальгии. Сжигавшей таким адским пламенем, что... Что слов таких не найти!.. Он попросту с ума сходил, а его душа рвалась на части: с одной стороны, был уже пытавшийся что-то говорить двухлетний Максимка и такая уже взрослая в свои почти четырнадцать лет Машенька, а с другой – родители, живущие в такой далекой Одессе, да и сама Одесса – родная и неповторимая... И... Иришка... Его наконец-то нашедшаяся Половинка. Вот так...
Год. С того времени прошел уже почти целый год.
И это был хороший год. Один из самых лучших годов в его такой беспокойной жизни. Спокойный год... Он начал учиться жить на «гражданке». Так, как это делают все. В 37 лет он начал учиться жить правильно. Хотя... Андрей всегда жил правильно. Как ему казалось...
Ему было очень сложно сдерживать свой характер. Он боролся с самим собой, пытался сдерживаться в присутствии своей Иришечки в тех ситуациях, в которых в бытность свою уже давно бил наглецу морду. И она его понимала. Хотя... Не всегда у него это получалось... Один раз, уже в сентябре, он все же «пощупал лицо» пьяному соседу, который, сдуру не иначе, рискнул в его присутствии назвать его Большую Любовь проституткой... Филина тогда с большим трудом сумели оторвать от этого придурка. Потом была ночь, проведенная в «обезьяннике» местного РОВД, объяснения с «участковым» майором и... Все! Районных милиционеров, видимо, удовлетворили слова, сказанные «краповым», орденоносным пенсионером ВС. Так все и сошло на нет...
И работа.
Филин вил гнездо. Вил упорно и целенаправленно. Носил в клюве «веточки» и был счастлив оттого, что его Половинка была довольна. И лишь изредка, когда он возвращался с работы «почти никакой», лишь тогда он позволял себе попросить Иришку растереть его больное, дважды собранное врачами заново колено какой-нибудь обезболивающей мазью, которая совершенно не помогала. Ему помогало другое – нежные, мягкие, чуткие Иришкины руки. Он кряхтел, пыхтел, матюгался сквозь зубы, во сне стонал, а наутро собирался со скрежетом зубовным и опять ехал на работу за «веточками» для своего гнезда.
Так прошел тот 2005 год. Его первый год на «гражданке» ... Хороший год, что и говорить! Хороший и добрый! Все строилось почти так, как то и планировал Филин. Почти – это, конечно же, не «стопроцентно», но... Андрей лелеял надежду, что все будет хорошо.
«Дай нам с Иришечкой, боже, чтобы не было хуже! А то, что есть, – с тем справимся!»
Вся его теперешняя гражданская жизнь тоже была войной. Войной за выживание в огромном городе. В огромном мегаполисе, который, словно магнит, тянул к себе всех, кроме Андрея, – ему нужна была Одесса... Он уже и забыл, когда в последний раз встречал Новый год и свой день рождения там, в родном городе, в кругу семьи. Хотя это неправда – последним таким годом был тот злополучный 1995-й...
А пока, пока он только учился жить по-новому... Вернее, выживать...
И он выживал...
Когда-то, несколько лет назад, в легионовском клубе он смотрел фильм, название которого уже и не вспомнить, и запомнил одну мощную фразу: «В жизни есть две вещи, имеющие бесконечность: Вселенная и Борьба за выживание. Хотя... Насчет первого я не уверен...»
И его уже успели узнать и оценить его характер, очень жесткий, но справедливый. И он, Филин, уже успел и здесь, в Москве, получить «свое имя». Теперь в кулуарах московских строек его называли Капитан...
Судьба... Вечный Капитан и вечный пилигрим...
...Он вернулся с большой полулитровой чашкой кофе в комнату к своему компьютеру, стоявшему в ногах большой двуспальной кровати. С нежностью посмотрел на спящую жену и вдруг вспомнил январь уже 2006 года. Ох и холодно же тогда было!..
«... – Андрюш, ну хватит уже. – Ирина втирала в его многострадальное колено какую-то обезболивающую „супермазь“, и глаза ее были полны боли. – Хватит себя гробить на самом деле! Ну что, весь смысл жизни в этих деньгах проклятых?! Отдохни. Подлечись. Вон, книгу свою совсем забросил за работой. Посиди дома, попиши. У тебя хорошо получается. А деньги... Заработаем как-нибудь...
– Солнышко мое. – Он улыбнулся. Для нее по большей части – все его тело болело и ныло как никогда. – И как ты себе это представляешь? Ты будешь трудиться, а я книгу писать? И жить на шее и за счет своей молодой жены? Уж не списала ли ты меня в отряд старых пердунов, а?
Нет... Эта женщина в свои 29 лет была не только красива, но и мудра:
– А ты и есть старый пердун!
– Это почему же?!
– А они входят в этот клуб с момента своей пенсии. А ты на пенсии уже пятнадцать лет – это в первый раз! И второй уже больше пяти. Так что ты, дорогой мой Бегемот, Дважды Старый Пердун! Вот так! Так что лежи и не дергайся!
– Я?! Дважды?!
Андрей вскочил с постели в показном гневе, схватил в охапку свою Любовь и жестко заборол, подмяв под себя.
– Да я, Дважды Пердун, с тобой еще троих детей сделаю!!! – Он бесцеремонно стягивал с Иришки пижаму. – Бойся, женщина!!!
– Ой, боюсь-боюсь-боюсь!!! – Она хихикала и отбивалась. – Ой, напали на меня пенсионеры!.. Ой, мамочки родные!!! Ой, хоть бы и в самом деле родить от этого Бегемота маленького Бегемотика!!!
– Троих!
– Сразу!!!
Капитан приподнял голову от душистых Иришкиных волос:
– Обалдела совсем?! Тут одного бы родить и поднять на ноги!
– А-а-а! Струсил, спецназ!!! Струсил!!!
– Кто? Я?!
– Ты, ты, ты!!! Струсил! И не можешь уже наверняка! Все только грозишься: „Я да я!“ ... А троих сразу – это еще уметь надо! Тут ювелирная работа нужна, тонкая! А ты? Все вперед, все нахрапом!
– Ну, держись, противная девчонка! – Он окончательно сломил ее „сопротивление“ и „взял крепость штурмом“. – Я тебе сейчас докажу, что спецназ – это таки спецназ!..»
Андрей посмеялся в мыслях над этими своими воспоминаниями и уселся за клавиатуру.
«...Ну, что, Андрюха, свет Ляксеич? Пора заканчивать... Закончились „Скитания Филина“, закончились...»
И Андрей тихонько, чтобы не разбудить спящую Иришку, стал набирать на клавиатуре последние строчки своей книги...