В этот же день погиб и командир разведчиков Николай Терещенко. То ли в азарте преследования, то ли по ошибке, разогнавшись на трофейном мотоцикле, капитан буквально влетел в группу отступавших немцев. И как ни спешили к нему на подмогу ребята, все закончилось трагически. Из боя они вынесли уже бездыханное тело.
Серьезное ранение в голову еще при высадке получил и сам Дмитрий Вонлярский. Но в госпиталь идти наотрез отказался. И тогда Жора, вспомнив старый казачий способ, намешал земли с порохом из ополовиненного патрона, скрепил эту смесь собственной слюной и залепил ему обильно кровоточащую рану. А для надежности обмотал бинтом из индивидуального пакета.
Завершение кровавой мясорубки, в который почти полностью были разбиты две румынские и одна немецкая дивизия, было отмечено торжественным событием – вручением соединению Боевого Знамени с вышитым на нем новым, заслуженным в боях наименованием. На алом полотнище золотом сияли слова: «83-я отдельная стрелковая Новороссийская дважды Краснознаменная ордена Суворова бригада морской пехоты».
Не обошли награды и трех друзей. За героизм, мужество и отвагу Петр Морозов был представлен командованием к званию Героя Советского Союза, Вонлярский получил орден «Отечественной войны», а Дорофеев – второй орден «Славы».
Как-то в перерывах между боями Дим вместе Жорой и Петром навестил своего старинного приятеля по парашютному батальону, а теперь командира роты автоматчиков, старшего лейтенанта Георгия Калмыкова. Встречу, как полагалось «вспрыснули», и во время нее Георгий познакомил разведчиков со своим лучшим взводным Михаилом Ашиком.
Лейтенант пришел в бригаду весной, успев повоевать пулеметчиком на Южном фронте и закончив офицерские курсы. А еще он был коренной питерец, и они с Вонлярским сразу нашли общий язык: Миша бывал в Москве, а Дим в Ленинграде.
– Ну, застрекотали антилигенты, – ткнул Петра вбок Жора. – Давай, ротный, наливай, а то их не переслушаешь.
Потом были еще несколько встреч, и Дим с Мишей по-настоящему сдружились. Одним днем Вонлярского вызвали в штаб, где новый замполит Емельянов предложил ему вступить в Партию – мол, оборонял Москву, отмечен самим Ворошиловым и вполне достоен. В отличие от погибшего Александрова, он вдохновлял бойцов, как правило, в политотделе, где «крепил ряды», и на передовой появлялся редко.
– Спасибо за доверие, оправдаю, – проникся Дим и тут же накатал заявление.
Он верил в ленинскую Партию большевиков (примером для него являлась мама), настоящим коммунистом был прежний комиссар и многие краснофлотцы. А спустя некоторое время майор вызвал Вонлярского опять и поинтересовался:
– Ты почему скрыл, что твой дядя враг народа?
– Какой враг?! – опешил старшина. – Такого быть не может!
– Может, – последовал лаконичный ответ, и начальник показал ему официальную бумагу из «СМЕРША».
В ней значилось, что Вавилов Михаил Михайлович в октябре 1943-го осужден как контрреволюционный элемент по статье 58 п.10 УК РСФСР сроком на семь лет и отбывает наказание в исправительно-трудовом лагере.
– Так значит, ты ничего не знал? – забарабанил пальцами по столу майор.
– Не знал и не верю, – впился в него глазами Дим. – Это какая-то ошибка.
– Наши органы не ошибаются, – отвел свои глаза начальник. – Так что о Партии забудь. Можешь быть свободен.
Когда бледный от ярости и обиды старшина вернулся в роту, встревоженные Жора с Петькой спросили:
– Что случилось?
Он рассказал о разговоре с начальником политотдела, и ребята долго молчали.
– Ты знаешь, Дим Димыч, – скрутив цигарку, чиркнул спичкой Дорофеев. – У нас в соседнем районе был председатель, который служил с самим Жуковым. В тридцать седьмом его посадили как шпиона, а перед самой войной выпустили. Мол, случилась промашка.
– За дядьку надо вступиться, – тут же принял решение Морозов. – Напиши Сталину и точка. Если надо, мы с Жорой подпишемся.
– Спасибо, ребята, – сказал Дим, после чего отправил письмо маме. В нем он сообщил о том, что узнал, и стал ждать ответа.
Потом пришла весть из Тбилиси. Мария Михайловна писала, что она не хотела расстраивать сына и уже хлопочет о брате, что ему делать запрещала. Дмитрий знал мамины связи, и перечить не стал. Она слов на ветер не бросала.
Вслед за этим была высадка в болгарском порту Варна, бескровная и какая-то праздничная.
Посигав с катеров на причал и привычно рассыпавшись веером, морпехи никакого сопротивления не встретили. Кругом стояла мертвая тишина – на судах, покачивающихся на волнах, в порту и прилегавших к нему улицах.
– Не иначе драпанули, – настороженно озирались десантники.
И вдруг со стороны огромных, ведущих в порт ворот донесся какой-то шум, похожий на вой, и стал приближаться. Ребята взяли оружие на прицел и все внимание обратили туда, ожидая атаки.Но тут створки ворот распахнулись, и на причал выкатилась большая толпа болгар, орущих «братушки!» и ликующих.
Первых попавшихся под руку моряков толпа сгребла в охапку и стала подбрасывать вверх, а многочисленные девушки вручали остальным цветы и радостно визжали. Седой усатый дед заключил Петьку в дружеские объятия, а смуглая красотка взасос целовала опешившего Жору, тот счастливо улыбался.
Целых двое суток в городе царило веселье. Болгары угощали «братушек» вином, наперченными кебабами, брынзой и фруктами, в разных концах города звучали волынки и бубны
В эти дни разведка потеряла Сашку Канцельсона. Правда, в переносном смысле.
Изрядно приняв ракии, он отправился знакомиться с достопримечательностями Варны и в центре у дверей булочной увидел стайку оборванных мальчишек. Те просили у толстяка в белом фартуке хлеба.
– Халата да те духне! – выругался толстяк и дал одному затрещину.
Не терпевший несправедливости Сашка вмешался, и, отпихнув хозяина, завел ребятишек внутрь, где одарил всех свежими булками. А когда тот стал возмущаться, надавал жлобу по шее исключительно в воспитательных целях. Обиженный сбегал в порт и пожаловался начальству, за что Сашку выперли из разведки, переведя в стрелковый батальон, где его пригрел под своим крылом в качестве ординарца лейтенант Миша Ашик.
Далее последовали срочная переброска в Бургас и долгий путь в раздолбанных вагонах и пехом к новому месту дислокации. Болгария оказалась изрядно разоренной немецкими союзниками, и, в отличие от жителей городов, сельское население перебивалось мамалыгой с овощами, и вскоре у моряков «кишки к позвоночнику приросли», как выразился Петя Морозов.
По прибытии на место, высыпав из вагона разведчики сразу навалились на Димыча:
– Организуй питание старшина и точка!
– А чего я? – набычился тот. – Топайте к Абдуле, я всего лишь заместитель.
Командир взвода лейтенант Абдуллаев свое дело знал хорошо, но во всем, что касалось снабжения, был, как говорят, «не того» и препоручал все Диму.
Так вышло и в этот раз. Выслушав моряков и тяжело вздохнув, лейтенант подошел к Вонлярскому.
– Очень надо дорогой, – просительно взял за рукав. – Ты же знаешь, не умею я с этими тыловыми крысами.
– А я умею? – пробурчал старшина и сплюнул на землю.
– Ну да, – хитро прищурил раскосые глаза Абдулаев. – Еще как умеешь.
Интендантскую братию Дим не любил всеми фибрами души, но все что положено, у них вырывал. Иногда с боем.
– Ладно, попробую, – сдвинул на затылок бескозырку. – Жора, почапали со мной к фуражирам.
Спустя полчаса они вернулись. Дорофеев нес в руке пол-цибарки кирзы с кирпичом хлеба, а Дим покоил на груди три банки «второго фронта».
– Это че, на весь взвод?! – возмутились моряки, увидев такое изобилие.
– Больше нету, – пожал плечами Дим, – начпрод говорит, тылы отстали. Кстати, тут у меня возникла мысль, вы пока организуйте костер, а мы с Жорой немного пошустрим.
И они направились к вагону, в котором ехали. Тот был последний в эшелоне.
Еще на подъезде к станции, Вонлярский засек из окна теплушки светлое пятно, которое передвигалось далеко в степи, куда уходила грунтовая дорога.
Кряхтя, приятели вытащили из вагона двухколесный «БМВ» (в роте таких было несколько), взгромоздились на него, после чего мотоцикл тихо заурчал и покатил назад в сторону грунтовки.
– Щас чего-нибудь организуют, – проводили экипаж взглядами моряки, вслед за чем двое направились к небольшому, окаймленному ивами пруду за водою, а остальные занялись костром и принялись выгружать амуницию.
Выскочив через пару километров на дорогу (судя по виду, по ней ездили не часто), мотоцикл понесся в степь. Она была почти такая же, как в Крыму, но с разбросанными в разных местах перелесками.
– Вон там, слева по курсу! – проорал сквозь бьющий в лицо ветер Дорофеев, после чего Дим сбросил газ, и «БМВ» тихо заурчал мотором. На пологом склоне рядом с буковым леском паслось изрядное стадо свиней, а рядом с ним, опершись на герлыгу, стоял пожилой человек в постолах, с трубкой в зубах и мохнатой шапке.
– Здорово, отец! – остановил старшина рядом мотоцикл, а Жора, приподнял над головой бескозырку «наше вам с кисточкой!»
– День добрый, хлопцы – кивнув шапкой, ответил тот по-русски с небольшим акцентом.
– Ты гляди, Дим, – слез с сиденья Жора, – дядько на нашем балакает.
– И разумею, и знаю, – солидно ответил пастух. – Мой дед воевал на Шипке у генерала Гурко против турок.
– Ну, тогда помоги нам, – кивнул на стадо старшина. – Выдели одного кабанчика, в дороге совсем оголодали.
Болгарин перевел взгляд с него на Жору (тот сделал добрейшее лицо), задумался и почмокал трубкой.
– Добре, – сказал через минуту. – Берите вон того, с краю и указал на громадную свинью, жевавшую что-то вроде газеты.
Сдернув с плеча автомат, Дорофеев направился к ней, и коротко стрекотнула очередь.
Потом моряки захлестнули «кабанчику» петлей задние ноги (веревка была припасена заранее), прицепили добычу к своему железному коню и снова подошли к дядьке.